Сколько ласковых добрых слов, будораживших душу своей откровенностью, услышала Елизавета в эту ночь. Оказавшись невольным свидетелем их разговора, она тихо плакала в подушку. Ей вспоминалось детство и прикосновение маминых рук.
Утром Елизавета проснулась от сильной головной боли. Она с трудом открыла глаза. Вера Николаевна сидела на постели и причесывала стоящую перед ней Аню. Обе они виделись, словно в тумане.
— Мама, смотри! Наша тетя проснулась! — услышала она звонкий голос девочки.
— Не кричи, милая, — тихо ответила женщина.
— Ничего, ничего, я сейчас встану, — пробормотал Елизавета.
Попыталась подняться, но голова закружилась, и она вынуждена была снова прилечь, прислушиваясь к сильным ударам молоточков в висках.
— Что с вами? — тревожный голос соседки по палате послышался совсем рядом.
Она открыла глаза. Вера Николаевна сидела на прежнем месте. Уже не причесывала девочку, а пристально разглядывала ее.
— Я позову доктора, — сказала она. — У вас лицо словно пламенем горит.
— Пройдет, — попыталась улыбнуться Елизавета.
— Не убеждайте меня и не успокаивайте себя. В прошлую эпидемию, когда умирал мой муж, я всего насмотрелась, наслушалась. Вы не понимаете, как это опасно, — сказала решительно она и направилась к двери.
Едва дверь закрылась, Елизавета услышал рядом с собой шевеление. Спустя минуту-другую увидела перед собой близко-близко глаза Аннушки. Девочка смотрела серьезно, будто бы что искала в лице у соседки по палате. От этой мысли Богданова улыбнулась.
— Вам лучше стало? — спросила девочка серьезным тоном.
— Да, — едва пошевелила губами она.
— Придет доктор, и вам еще лучше будет, — с интонацией знатока провозгласила Анюта.
— Да, — повторила Елизавета.
— И вы не умрете, — голос Ани вдруг дрогнул.
Она смутилась. Закрыла ручонкой глаза. Казалось, вот-вот девочка заплачет. Но вздрогнув раз, другой, она отвела руку от глаз и, снова всматриваясь в соседку по палате, решительно сказала:
— Нет. Вы не умрете. Я не хочу, чтобы вы умирали.
Дверь открылась. Елизавета увидела белый халат, потом склонившееся над ней лицо старого доктора. Он что-то говорил ей. По тону обрывков фраз она ощутила, что врач сердится, и начала понимать серьезность своего положения.
За окном давно стемнело. С наступлением темноты на небосклон высыпались мириады звезд. Тусклый лунный свет освещал ветви вербы, склонившиеся к окну. Свет проникал в палату и ложился ярким пятном на кроватку, где совсем недавно спала Анюта.
При воспоминании о девочке она улыбнулась. Аннушка вернулась с прогулки вместе с Верой Николаевной с розовыми щечками и, растирая нос ладошкой, весело защебетала, описывая ощущения весеннего дня.
После того как они покинули палату, уехали домой, пришел Борщов. Муж убеждал ее не поддаваться панике и говорил, мол, завтра покажет ее лучшим докторам столицы. Михаил Сергеевич улыбался, пытался выглядеть уверенным в своей правоте. Но она, внимательно вглядываясь в лицо мужа, видела в уголках его глаз маленькие слезинки.
«Почему завтра?» — недоумевала она, но спросить стеснялась — боялась обидеть его своей подозрительностью.
Борщов продолжал мечтать, как они после лечения Лизы поедут в Баден-Баден. Там она должна будет укрепить свое здоровье, ослабленное в битве с болезнью. И опять улыбался. И опять она видела слезинки в глазах мужа. И в бодром голосе его, в показной веселой интонации едва слышно звучали нотки печали, которые никто бы не распознал, кроме людей, обреченных на смерть.
«Травин сказал бы всю правду, — подумала она, когда осталась одна в палате. — Он не стал бы ждать завтрашнего дня, а повез бы меня сегодня, сейчас к лучшим врачам, поднимал бы их с постелей, требовал, умолял. А, что если завтра…»
Лучик надежды, мелькнувший в ее сознании, не успев обогреть ее душу, сразу потух. Елизавета ведь так и не сказала Вере Николаевне об Алексее Травине, когда та, прощаясь с ней, спрашивала, кому из родных передать, что она находится в больнице.
«Неисправимая гордячка», — выругала себя Елизавета, чувствуя как горячим струйками катятся по щекам слезы.
Не раз, размышляя о грядущей смерти как о закономерности, придумывая себе и загробную жизнь, и возвращение в эту среду рождением в другом теле, она успокаивала себя: дескать, когда состарится, ученые изобретут лекарство, продлевающее жизнь до бесконечности. И вот сейчас, неожиданно оказавшись на пороге жизни и смерти, она растерялась. Лиза никак не могла взять в толк, как это она никогда больше не увидит неба, солнца, не будет чувствовать запахов цветов, слышать пения птиц — что все будет продолжаться без нее вечно.
— Никогда, — прошептала она и почувствовала, как по спине пробежал холодок.
Ближе к ночи Елизавета пыталась заснуть, но вместо этого из прошлого яркими вспышками в сознание проникали давно забытые события. То она оказывалась поблизости с домом, в котором во время пожара погибли отец, мать и воспитательница. То видела себя рядом с Алексеем Травиным — они шли по улице. Вдоль нее свешивались ветки с яблоками. Приходил и уходил образ великой княгини Елены Павловны. И вдруг…
Сновидения неожиданно прервались — перед ее глазами как наяву появилось лицо старой фрейлины, жившей во фрейлинском коридоре зимнего дворца неподалеку от Елизаветы. Вечером среди фрейлин прошел слух, что старушка должна ночью умереть. Об этом заявил дворцовый лекарь, наблюдавший одинокую старушку. Кроме того, Елизавета видела, как после полудня к соседке заходила статс-дама Двора, а спустя несколько часов после этого в комнатку пришел священник.
Было уже за полночь, но она не могла сомкнуть глаз. Все представляла одинокую женщину, лежащую в ожидании смерти. Пыталась догадаться, о чем она думает, переживает, а может, тихо плачет, вспоминая далекие годы детства, молодости. Несколько раз порывалась встать и пойти к соседке, но страх увидеть старушку мертвой останавливал ее возле дверей и возвращал в постель.
«Думала ли я, что когда-нибудь сама буду лежать в ожидании смерти одна в пустой палате», — мелькнула мысль и обожгла ее своей несправедливостью.
Сердце Елизаветы учащенно забилось. Она поежилась от озноба. Стала переворачиваться на другой бок, невольно взглянула на окно — и застыла. Перед глазами Лизы простирался купол, разрисованный Травиным. Такое же иссиня-темное небо с золотыми звездами, рассыпанными по краям редко, а к центру все кучнее и кучнее.
Словно завороженная, она не отрывала взгляда от небосвода, который, чем дольше смотрела на него, тем сильнее притягивал ее к себе. И она уже бессознательно, через едва осознаваемые ощущения все глубже и глубже проникала в бесконечность Вселенной. Всю свою долгую жизнь Елизавета, боящаяся холода, с благоговением ощущала холодную глубину неба и леденящий душу блеск звезд.
— К тебе женщина с ребенком, — крикнула от порога Татьяна и, громко хлопнув дверью, вышла из квартиры.
Чертыхнувшись, отложив пузырек с жидкостью, кисточку, Травин с сожалением бросил взгляд на едва видимый образ Божией Матери с ребенком и отправился навстречу непрошеным гостям. Его оторвали от эксперимента на самом интересном месте, когда, после длительных месяцев использования то одного то другого раствора он, наконец, вплотную подошел к разгадке тайны очищения икон от грязи и копоти и стал замечать первые плоды работы.
— Вы не ошиблись адресом? — стараясь как можно сдержаннее, спросил Алексей Иванович.
— Похож! — картинно всплеснула руками девочка.
— Похож, — согласилась с ней чопорная дама.
— Извольте представиться, — вежливо сказал Травин, понимая, что пройдет еще несколько минут, и он выйдет из себя.
— Жена коллежского советника Антона Петровича Лисицына, — сказала красивая дама, добавив через паузу, — безвременно усопшего. А это, — дама погладила стоящую рядом с ней девочку по голове, — дочь Антона Петровича.
— Травин Алексей Иванович, художник, — ответил он, слегка склонив голову.
— Художник, значит, — выпалила девочка. — Вы нам и нужны!
— Извините, но не сейчас. Я выполню ваш заказ. Только чуть позднее. Сейчас у меня очень важная работа, — торопливо сказал Травин.
— Мы, мил человек, к вам не заказы пришли заказывать. Коль надо будет, тогда к себе пригласим, закажем и портрет и натюрморт. У нас к вам дело куда важней, — деловито, с расстановкой сказала женщина, кривя тонкие губы.
— Так говорите же, — с нетерпением сказал Травин.
— Мы от Елизаветы, — брякнула девочка, с интересом наблюдавшая за лицом художника.
— От какой Елизаветы? — дрогнувшим голосом спросил он.
Девочка дернула женщину за руку и посмотрела на нее. Та пожала плечами, извинительно улыбнулась, выпячивая нижнюю губу. Они уже собрались было уйти, в молчаливом согласии друг с другом пожимая плечами, как Травин, внимательно наблюдавший за гримасами лиц непрошеных гостей, вдруг крикнул:
— Постойте, постойте. Я ничего не понимаю. Ведь Елизавета Ивановна Богданова давно не живет в Санкт-Петербурге, — заторопился он и шагнул к женщине с девочкой, чтобы не дать им уйти.
— Она в Мариинской больнице, — обиженно фыркнула дама. — Знала бы, что нас так встретят, — в жизнь не пошла.
— Извините. Все так неожиданно. Я и не предполагал что… И вы мне сразу ничего… — он проглатывал фразы. Недосказав одну, начинал следующую, то и дело поглядывая на посетителей, стараясь угодить им. — Да вы проходите. Извините, пожалуйста, что не прибрано. Такая у меня работа. Сейчас жена придет, самовар поставит, — спохватился. Ударил себя по голове кулаком. — Да что я говорю? Сам самовар поставлю. Чай с пряниками будем пить. Ты пряники любишь? — Алексей склонился над девочкой и, не дождавшись ответа, ответил за нее. — Любишь. Тогда пройдемте. Вот сюда, вот сюда…
Вера Николаевна и Аня, оглядываясь по сторонам, направились вслед за хозяином в светлую часть комнаты. Им на глаза попадались картины с изображенными на них незнакомыми людьми, фрагменты живописи с лицами ангелов, святых и иконы — много икон.