да объемнее, богаче. И верится мне, пройдут годы, десятилетия, и такое понимание будет доступно многим. Тогда и оценка творчества станет иной.
Он хотел еще что-то сказать, но махнул рукой и быстрым шагом направился к двери.
— Я пошутил, — крикнул Ободовский.
— Алексей, ты куда? — поднялся с кресла Хруцкий.
Ободовский и Хруцкий бросились к выходу, роняя на ходу стулья, спотыкаясь о них. Попытались задержать друга, уговаривая остаться. Но Травина удержать было невозможно. Едва сдерживая слезы обиды, он бежал от друзей домой, не разбирая дороги, забыв остановить возницу и вовсе не понимая, что порывает с ними навсегда. О! Если бы он знал, что никогда более не увидит их лиц, не посмеется с ними, вспоминая молодые годы, а решив простить, не успеет сказать им добрых слов.
Глава седьмая. Отец Порфирий
Молодого монаха Травин воспринял как предвестника новой жизни.
«Порфирий вернулся, отправил посланника — теперь все пойдет по-иному», — подумал он, улыбаясь священнослужителю.
— Я от протоиерея Сергия, — сказал монах, слегка склонив голову в приветствии.
— А как же отец Порфирий? Он разве не приехал? — растерянно брякнул Алексей Иванович и смутился.
— Приехал, но из кельи почти никуда не выходит, никого не принимает, — не замечая смущения, продолжил священник. — Я к вам по делу. На днях, будучи в Лавре, довелось слышать, как один священник рассказывал, мол, ему старую икону вычистил художник Травин. Мы были там вместе с протоиереем Сергием. Как услышал я фамилию — сразу вас вспомнил. Протоиерей, узнав такое, попросил меня разыскать вас.
— Чем я могу быть полезен? — спросил Травин.
Стараясь не выказать радость, он направился к столу, стал перебирать карандашные наброски, делая вид, будто пристально рассматривает их. Почти год не было заказов. Обещанные от Кузьмина по мировому соглашению деньги еще не пришли. Неожиданное предложение приходилось как раз кстати. Он с волнением ждал продолжения разговора.
— У отца Сергия есть старинная икона Божией Матери. Она вся черная от копоти. Их святейшество просил, чтобы вы пришли и посмотрели, а то, может, там у них и приступили к делу, — сказал монах вежливо.
— Я быстро соберусь. Я сейчас, — засуетился Александр Иванович.
Он прошел в угол комнаты. Вытащил из вороха нужных и ненужных предметов деревянный короб, с которым ходил в Юсуповский дворец. Стал было складывать в него пузырек с жидкостью, тряпочки, кисточки, но и тут поймал себя на том, как смешно в суете своей он выглядит в глазах молодого монаха. Травин, вдруг выпрямившись, как свеча, неожиданно заявил:
— Нет. Сегодня я не могу. Чуть не забыл — у меня нынче срочный заказ. Извините, запамятовал.
Монах с удивлением выпучил глаза:
— Вы бы хоть взглянули на икону. А уж чистить, как время найдете, так и приходите.
— И не уговаривайте! Сказал: занят! В следующий раз, — резко оборвал его Травин.
Монах ушел, условившись, что заглянет дня через два-три, когда художник будет свободнее. Едва за ним закрылась дверь, Алексей Иванович быстро заходил по комнате, бормоча себе под нос:
— Идиот! Гордость, видишь, взяла! Ну и чего? От денег отказался! Легче стало?
Услышав недовольный голос мужа, из кухни выглянула Татьяна. Покачала головой. Перекрестилась. Вернулась на кухню.
Травин осмотрелся вокруг. Быстро подошел к рабочему столу. Взял пузырек с жидкостью, кисточку, кусочек сукна.
Когда Татьяна снова заглянула в комнату, мужа уже не было. Она прошла к окну. На ступеньках к мосту через канал стоял низкорослый широкоплечий Александр Иванович с походным ящиком на плече и худой длинный молодой монах. Они о чем-то оживленно разговаривали, жестикулируя.
В тот вечер Травин приступил к реставрации иконы Божией Матери. Работая над иконой, Алексей не знал еще, что сын обладателя образа был сокурсником Порфирия Успенского по Санкт-Петербургской духовной академии. Пройдет совсем немного времени, и архимандрит в поисках реставратора старинных икон по подсказке протоиерея Сергия в первую очередь обратится именно к нему.
Об этом Порфирий позднее написал в журнале «Духовная беседа»:
«В доме одного здешнего достопочтеннейшего протоиерея показали мне старинную икону Богоматери, очищенную так хорошо, что я принял бы ее вновь написанною, если бы не доверял словам отца протоиерея, товарища моего по академии и друга. На вопрос мой, — кто чистил эту икону — он отвечал: здешний художник Алексей Иванович Травин.
Тогда я попросил прислать мне этого художника. Желанный и ожидаемый явился. Его седины, смирение, кротость, любезность и знание дела внушили мне начальное доверие к нему. Я показал ему все свои иконы. Он осмотрел их и согласился привести в первобытное состояние. Мы условились начать работу, но так, чтобы первый опыт чистки произведен был в моей келье, в моем присутствии».
В серьезном журнальном издании Порфирий Успенский не мог дать волю страстям, рассказать о подробностях встречи давних знакомцев. Он просто сообщил читателям, в большинстве которых были священнослужители, о важном изобретении петербургского художника.
Никто из них, ни архимандрит Успенский, ни художник Травин не знали тогда, какие испытания надо будет пройти, прежде чем новый метод очистки образов примет верховная власть.
Перед тем как войти в келью, Травин глубоко вздохнул, перекрестился. Весь путь от дома до Александро-Невской лавры он думал о встрече с Порфирием Успенским, представлял, как они будут наперебой вспоминать о прошлом, шутить, смеяться. Но только сейчас, вглядываясь в массивную деревянную дверь иссиня-серого цвета, Алексей Иванович со всей отчетливостью осознавал — время не оставило ни ему, ни Константину возможности признать друг в друге прежних мальчишек.
— Здравствуйте, ваше преосвященство, — сказал он, войдя в келью и останавливаясь возле порога.
Молвив заранее приготовленную фразу, Алексей Иванович поднял от пола глаза и встретился с настороженным взглядом священника. Напротив него стоял совсем незнакомый пожилой мужчина с пушистой белой бородой, белыми, расчесанными на пробор, длинными волосами и мохнатыми белыми бровями. И как бы Травин ни вглядывался, как бы ни искал хоть малейшую узнаваемую ему черточку в облике человека богатырского роста, он натыкался на словно вылепленное по чьему-то заказу лицо, напоминающее одного из святых апостолов.
Когда они с Ободовским столкнулись в Александро-Невской лавре с архимандритом Успенским, Алексей Иванович не успел его порядком рассмотреть. Не до того ему было, теснимому монахами и обвиняемому в неуважении к их святейшеству. Теперь же — вот он, рассматривай, ищи знакомые черты. Ан нет. Ни единой зацепки, ни малейшего намека на узнаваемость в этой глыбе худенького мальчишки-семинариста, который запечатлелся в памяти.
Размышляя над переменами в лице Успенского, художник не обратил внимания, как священник рассматривал его. Порфирий, получив информацию от своего товарища протоиерея Михаила Федоровича Раевского о художнике Травине, ищущем с ним встречу, не раз пытался вытащить из воспоминаний образ знакомца из Галича, но в бессилии отказывался. Сейчас перед ним стоял седой мужчина с лицом, испещренным множеством морщин, с детской улыбкой на губах, но ничем даже отдаленно не напоминающий озорного мальчишку из прошлого, имя которого давно забылось.
— Что мы стоим? — первым спохватился архимандрит. — От того, как долго мы будем присматриваться один к другому, память не вернет нам образы, растворенные временем.
— Право, с вами нельзя не согласиться, — вежливо ответил Травин и проследовал вглубь кельи вслед за священником.
— Протоиерей Михаил Федорович Раевский, с которым вы в свое время совершили путешествие на поезде из Москвы до Санкт-Петербурга, проводя время в интереснейших беседах, говорил мне, что вы родом из Галича и в молодые годы встречались со мной. Позвольте поинтересоваться — где и как это было? — чуть нараспев неторопливо выложил свой вопрос Порфирий.
— Вы правы, ваше преосвященство, такой разговор имел место. Говорил я Михаилу Федоровичу о нашей с вами встрече. Тогда вы, будучи семинаристом, по просьбе своего батюшки прибыли в Галич для рисования домика, и я имел честь рисовать оный дом, — в тон священнику неторопливо ответил Алексей Иванович.
— Там я еще в лапту играл? — тихо и осторожно сказал Успенский, и веселые искорки мелькнули в тусклых глазах священника.
— И вас чуть было не поколотили за хорошую игру, — уверенно добавил, улыбаясь Травин.
— Но им не удалось меня поколотить, потому что на помощь семинаристу пришел молодой человек по имени Алеша, — зажмурился Порфирий и протянул художнику обе руки.
— И пошли они вместе с Константином к Преображенскому собору, чтобы отыскать домик, где когда-то жили дед и бабушка семинариста, — сказал Травин, пожимая руки Успенского.
Они посмотрели друг на друга и засмеялись. Два взрослых человека хохотали, не сдерживая себя. По щекам обоих текли слезы радости и, смахивая их рукавом одежды, а то и просто тыльной стороной ладони, они продолжали разговор.
— Скажите, пожалуйста, а вы намедни не были в Александро-Невской лавре? — отсмеявшись, спросил Успенский.
— Приходили туда с другом. С вами чуть было не столкнулись под аркой. Вы нам еще дорогу уступили. А монахи за это нас чуть не побили, — срываясь на смех, вспомнил Алексей Иванович.
— Что вы, что вы. Какое там побить. Это вам показалось, — замахал руками отец Порфирий. — Они у нас смиренные, — он замолчал. Пауза длилась долго. Казалось, Успенский вовсе забыл о своем госте. Но вот его лицо преобразилось.
— Вы знаете, — задумчиво произнес он, — в тот момент, когда я с вами встретился, со мной что-то произошло. Я будто почувствовал, такое со мной было в жизни, когда я проходил мимо знакомых мне людей, похожих на вас. Какой-то неуловимый аромат времени коснулся меня: с пылью, смехом ребятишек, запахом свежих лепестков березок и звуком проезжающего тарантаса. И я невольно обернулся вам вслед.