— Такого не может случиться. Воск, которым написаны иконы, я не трогаю, — тихо сказал Алексей Иванович, будто боясь спугнуть удачное начало очистки.
Вновь Травин пришел к архимандриту Успенскому в келью после того, как у себя в мастерской вычистил четыре иконы. На одной из них — иконе Крещения Господня обнаружилась подпись. Как выяснилось позже, сделана она была на греческом языке. Труднее всего далась Травину работа над иконой Богоматери с младенцем Иисусом. Она оказалась работы абиссинского мастера.
Порфирий то подходил к иконе, то отступал от нее, покачивая головой, всплескивая руками:
— Тысяча лет прошло, а она даже румянец сохранила!
— Я удивляюсь мастерству иконописцев той давней поры, — рассуждал Травин. — Имея только воск, они творили чудеса, придавая телесному цвету разные оттенки.
— Вы тоже творите чудо, — Порфирий замер перед иконой. — Признаться, когда я их нашел, не думал, что когда-нибудь увижу очищенными так, словно они заново писаны.
— Надеюсь, после опытов с вашими иконами можно будет продолжить работы и далее, в том же Казанском соборе, — высказал Травин свою заветную мечту.
— Моих образов вам надолго хватит, — не понимая намека, продолжал Порфирий. — Из монастыря святой Екатерины на Синае я вывез двадцать шесть икон. Я вам не показывал еще образцы письма грузинского, нигерского. Возможно, при очистке они проявятся, как византийские.
Алексей Иванович снова напомнил архимандриту о большом количестве икон и рисунков, находившихся в К азанском соборе и подвергавшихся порче, так как реставрацией образцов, по его мнению, занимались люди, далекие от искусства. Однако Порфирий до того был поглощен мыслями о будущем своих икон, что, как казалось Травину, не замечал настойчивых замечаний.
В конце беседы, перед тем, как расстаться, он вдруг спросил:
— Желаете восстановить весь запас икон в столице? Посильно ли это одному человеку?
— У меня есть помощник — старший сын Иван. — Он вот уже пять лет как занимается древней живописью исключительно в византийской манере.
— Вы меня непременно познакомите с ним, — оживился Успенский, но спустя минуту радость с лица схлынула. — Вдвоем не справиться, — сказал он, морща лоб. — Но мысль хорошая. Я посоветуюсь тут и потом скажу свое мнение. Если надо будет письма написать — напишу кому следует. А завтра давайте, чтобы не откладывать надолго, встретимся у вас дома.
Оставшись опять в уединении, отец Порфирий мог дать волю чувствам. Успенский был истинным патриотом, но всю жизнь не пользовался расположением властей. Его оригинальные воззрения шли вразрез с установившеюся практикой русской церкви. Он не раз высказывал мысль о необходимости замены в России Священного Синода патриаршеством, о радикальном изменении епархиального управления. Находил крайне неудовлетворительной постановку преподавания в духовно-учебных заведениях. Говорил об уничтожении духовного сословия как касты. И вот он встречает человека, вовсе далекого по принадлежности к церкви и находит в нем, в его мыслях, устремлениях благодатное тепло русского человека, от чего ему становиться радостно. Наверное, тогда и появились его проникновенные слова о своем предназначении: «Для чего я странствую так долго? Для того чтобы, подобно пчеле, принести прекрасный мед в родной улей, — я пчела Божия, а Россия — мой улей».
Архимандрит Успенский, всегда отличавшийся скромностью, прибыл в Коломну к Травиным на обычной карете без сопровождения. На улице не задержался — ступив на землю, шагнул размашисто в раскрытую дверь. Войдя в квартиру, поклонился иконе и присел на свободный стул. В его движениях не замечалось суеты, они были лаконичны.
Татьяна выставила на стол самовар. Принесла тарелки, на которых горками возвышались бублики, пряники, сахар. Появились румяные пышущие жаром пироги.
— Скромно живем, — сказал Порфирий, окидывая продолжительным взглядом квартиру. — Я ведь грешным делом думал, что художники у нас народ богатый.
— Несправедливости много — отсюда и бедность, — кивнул головой Травин.
— Он по судам да по разным инстанциям с прошениями больше времени теряет, чем на картины, — проговорила Татьяна, присаживаясь к самовару.
— С самой главной несправедливостью, крепостным правом, наконец-то расправляемся. Если и дальше дело так пойдет, порядок и законность в империи восторжествуют, — с некоторой пышностью сказал архимандрит.
Хлопнула дверь. Чуть склонив голову набок, словно извиняясь, к столу прошел Иван.
— Где же ты был, когда его преосвященство приехали? — Травин строго взглянул на сына.
— Как вы мне, папаня, сказали, так и поступил — ждал в мастерской, — переминаясь с ноги на ногу, ответил тот.
— Вот неваровый! — усмехнулся отец. — Надо было у дверей встречать и к себе приглашать, — он посмотрел на священника. — У Ивана на первом этаже мастерская. Я вам говорил, он живописует в византийской манере.
— Ничего, ничего, — потряс головой Успенский. — Чаю попьем, поговорим и опустимся к Ивану. А пока пусть к нам присаживается.
Архимандрит Успенский слыл человеком интересным. Знания его были поистине энциклопедические, наряду с церковной историей, палеографией, дипломатикой и археографией он увлекался всем, что так или иначе связывалось с церковной живописью. Собранные материалы по искусству занимали в его архиве десятки картонных ящиков, а рукописные и печатные источники для изучения живописи насчитывали многие сотни листов.
Порфирий рассказывал, как разыскал он в одной из афонских библиотек, а затем перевел на русский язык и опубликовал знаменитую Ерминию Дионисия Фурноаграфиота, где греческим художником начала XVIII века были изложены подробнейшие иконографические и технические наставления, которые дают яркую картину поствизантийского иконописного ремесла. Им были собраны и напечатаны другие, мене известные источники того же содержания и начато коллекционирование образцов греческой миниатюры и станковой живописи.
Разговор за столом постепенно перешел к иконам, привезенным Успенским с Синая. Особо из них он выделял четыре, которые уже были очищены Травиным: «Мученик с мученицей», «Богородица с младенцем», «Ив. Предтеча» и «Святые Сергий и Вакх». Их он считал самыми древними.
— Откуда, где писаны они и когда? — спрашивал он, поглядывая поочередно на Алексея, Татьяну и Ивана и, пошевелив губами, отвечал: — Я считаю, что писаны были на закате существования Византийской империи. В особой технике их выполнили в Константинополе тамошние художники. Энкаустика, то есть восковая смесь с красками на досках, «воскалитные писания», когда живопись обрабатывается огнем, — все это сохранилось.
В ту давнюю пору черты лика на иконе должны были являться следствием чуда. И нет сомнений, что они написаны в VII–VIII веках. Тепло и изящество, реализм античности, живость письма еще присутствуют, но уже прощаются перед наступившей суровостью средневековья, иных живописных манер и тянется к святости обыкновенность жизни.
Порфирий вдруг замолчал, потянулся к чашке. Заметив его движение, на помощь пришла Татьяна, быстро наполнив чашку, подвинула ее священнику. Он улыбнулся, кивнул головой. Хотел что-то сказать, но сделав глоток, другой продолжил:
— Иконы уцелели чудесным образом. В В изантии начались времена иконоборчества, и почти все образа были уничтожены. Эти сохранились благодаря мудрым богомольцам, унесшим их в далекий Синайский монастырь. Человеческие черты святых, сохраненные памятью веков, их глаза, с остановившимся взглядом на нас, кажутся знакомыми, хоть и только открывшимися. Следствием такого чуда, как я думаю, становится их человечность. В этом и есть святость. Так было — и бывает только в великих произведениях искусства. Эти иконы из их числа. И я еще раз говорю слова благодарности вам, Алексей Иванович, что своим открытием помогли мне вернуть для мира такие чудесные образы искусства.
— Вам в первую очередь спасибо, что спасли иконы византийские от забвения и гибели, — покачал головой Травин. — Если бы не вы, лежать им и поныне вместе с другими поломанными досками в том монастыре.
— Как это интересно, — словно выйдя из забытья, воскликнула Татьяна. Посмотрела пристально на священника и, смущаясь, спросила: — Вы бы не могли еще что-нибудь про эти иконы сказать?
— Про иконы? — улыбнулся Порфирий. — Про иконы можно. На одной из них Миловидная Богоматерь, уверенная в будущем своего младенца. Суровым, но проницательным дедом выглядит Иоанн Предтеча. Индивидуальность и своеобразие лиц на доске «Мученик с мученицей». Античные приемы видны в изображении на самой большой и древней восковой иконе, сделанной на сикоморе. Особое впечатление вызывает двойной портрет «Святые Сергий и Вакх». Становится жаль этих симпатичных и открытых миру людей, безвинно погибающих в мучениях. Чувство доброты и красота на их лицах. На шеях мучеников небольшие железные обручи, называемые гривнами. По легенде они были надеты на них по приказу византийского императора Максимиана, чтобы водить Сергия и Вакха в женских одеждах на посрамление Риму.
— Нет, — покачал головой Успенский, — не были бы эти картины древними, великими, если бы не тронула их сила искусства и мастерства христианских живописцев в свежести красок и легкости письма, выразительности, свободы моделировки.
— После такой оценки византийского искусства я боюсь вам свои работы показывать, — проронил Иван.
— Не бойтесь, молодой человек, — усмехнулся Порфирий, слегка подтолкнув локтем Алексея Ивановича. — У вас надежный защитник.
Обмениваясь шутками, они поднялись от стола. Порфирий поблагодарил хозяйку за угощения. В дверях остановился. Смущенно улыбнулся:
— Уж больно пироги у вас мне понравились. Не откажите в любезности, пока мы картины смотрим, напишите рецепт. Премного благодарен вам буду.
Мольберт стоял возле окна. Дневной свет падал на лики святых, облаченных в длинные одежды. Их поступь была легка, словно не шли они, а летели по воздуху. Казалось пройдет минута, другая и они вот-вот сойдут с полотна.