Игнат густо покраснел, стараясь не думать о бёдрах Айгуль, а его крёстный улыбнулся в усы.
— Ладно, дело молодое, — сказал он, и посерьёзнел. — Я не затем сюда приехал, чтоб тебя проверять. Да и по чину ты уж повыше меня — целый сотник. По серьёзному делу я приехал.
— Сейчас, батьку…
Сирко направился к привязанному у ворот коню Коржа — по традиции он должен был отвести коня в конюшню.
— Не надо! — остановил его крёстный. — Я ненадолго. Пойдём в хату, поговорим.
Войдя в дом, Никита Корж перекрестился на икону, вынул из-за кожаного пояса на бордовых шароварах оба пистолета, чтобы не мешали, положил их на стол и сел.
— Садись! — сказал он.
Игнат сел напротив.
— Ну как, отдохнул? — начал разговор конфидент атамана.
— Так у меня ж ещё неделя побывки!
— Нет у тебя этой недели! Ни у кого из нас её уже нет. Не от себя сейчас говорю — от кошевого.
— Турки?
— Кабы турки! Посланник от проплаченного человека прискакал — генерал Текелий[3] из крепости Святой Елисаветы с войском на Сечь выступил.
Игнат удивлённо вскинул брови.
— Аккурат к Троицыному Дню прибудет, — продолжал Корж.
— Не посмеет Текелий! До Кущовского куреня сам Грицко Нечеса приписан[4].
— Потёмке не до Сечи! — махнул рукой Корж. — Князь сейчас новую резиденцию Белой Царице[5] готовит. Чёрная Грязь[6] то место называется, говорят.
— А Антон Головатый с Сидором Белым? Они же в делегации в Москве…
— Никто их слушать не будет! — перебил Игната крёстный. — Текелий же не сам по себе выступил, у него от императрицы приказ.
— Значит, будем биться?
— С кем же биться, Игнат? Нам, христианам с христианами? Троица троицей, а трёх свечей на стол не ставят.
— Они по наши души идут, не мы по их! — насупился Игнат.
— Нет! Этих отобьём — новые войска пришлют. А Текелий, говорят, с самим Суворовым дружен. Пропала наша Сечь, — сказал Корж и, выдержав паузу, добавил: — В этом месте пропала.
— Переходить будем? Куда?
— Нет, сейчас нам не скрыться. Переждать нужно.
— Говори толком, батьку! — попросил Игнат. — Что делать-то нужно? Я в этих политиках не разбираюсь, мне проще саблей махать.
— Казну спасать нужно. Заберут же всё. Куда мы потом без казны? На неё хоть в чужих краях землю купить можно и новую Сечь сделать.
— Спустить под воду в Днепр нужно и место засечь. А потом достанем.
— Ох, Игнат, кто ж знает, когда её достать сможем, и кто из нас доживёт?!
Да и негоже таким богатством рисковать. Там не один воз, в Днепр незаметно от сиромы[7] не спрячешь.
— А почему незаметно от сиромы нужно?
— Лет за десять до твоего рождения был такой кошевой атаман — Яков Тукало. Как узнала сирома, что старшина казацкая[8] и куренные атаманы, жалование тайное в пять раз больше явного получают, скинула тогда с атаманства кошевого Тукала и старшин, разграбила их имущество и жестоко избила. Кошевой, пролежавши несколько дней больным на таврической стороне Днепра, против острова Хортицы, помер. А в Сечи сейчас кроме войсковой скарбницы личного золота Калныша не мало. Сирома узнает — бузить начнёт, сладу не дадим.
— Вон оно как?! Вы хотите тайно от казаков казну увести?!
— Гонористый ты больно! Гонор свой попридержи! Считаешь, лучше разбазарить и казну, и лично нажитое? Ты со своим добром так поступил бы? Сирко молчал.
— О том, что войско Текелиево на Сечь идёт никто из Сечи, кроме кошевого и меня не знает, — продолжал Корж. — Теперь ещё ты знаешь. Вся старшина казацкая и кошевой, и я здесь останемся, Сечь не бросим. Постараемся Текелия обманом задержать, чтобы ты с ватагой своей казну подальше увёз.
— Куда ж я её повезу то?
— Вот и хорошо, что ты согласился! — Корж негромко хлопнул ладонями по столу, рядом с лежавшими по обе стороны от него пистолетами, словно подводя черту под разговором.
— А если бы я не согласился?
— Я знал, что согласишься, — прищурил глаза Корж. — Куда казну доставить тебе лично кошевой скажет. Выбери себе ватагу: с дюжину казаков из верных тебе людей. Да таких, чтоб молодые были, но пороху понюхавшие. Троих мне сейчас назови — их завтра с утра кошевой на побывку отпустит, а ты их уже встречать должен будешь. Возьмёте с зимовника три телеги с лошадьми и одного вола. Да запасных лошадей возьмите. Травы сейчас хватает.
— Пусть идёт ватажник Болячий с товарищами своими: Перебейносом и Кацупеем, — назвал Игнат выбранных им людей.
— Гарные хлопцы! — одобрил Корж и встал из-за стола, засовывая пистолеты за пояс. — Ты завтра начальником караула заступишь, а ночью один из них пусть в телеге с волом в Кош приезжает после полуночи. Остальные пусть с конями на выходе его встречают.
Проводив крёстного, Игнат вернулся в дом. Ни пчёлы, ни турчанка больше не занимали его мысли. Завтра предстоит трудный день, долгий день. Вот он — шанс стать Игнатом Спасысичь!
Замкнув дверь изнутри, чтобы ему никто не мешал, Игнат лёг спать и проспал до самого вечера. Проснувшись, поужинал незатейливой саламахой из ячменной муки, затем нашёл конюха и распорядился на счёт коней на завтра. После захода солнца Игнат взял из дома большой пистолет, ружьё, и пошёл за дальний тын зимовника к одинокому раскидистому дубу — символу силы и долговечности. Саблю, пистолет и пистоль сложил под деревом у самого ствола, накрыв дубовыми листьями. Неподалёку развёл костёр, сел в позу лотоса лицом к огню, а спиной к дубу, обнял ружьё и стал ждать. Ждал он, пока раздастся крик дикой хищной птицы или хищного зверя — это будет значить, что оружие заговорено и готово к бою. Ружьё было заговорено крёстным, и Игнат решил его заговор своим не перебивать. Остальное оружие он сам заговаривал два года назад, но решил, что от второго раза хуже не будет.
Айгуль всё это время стояла у тына, не решаясь подойти. Она уже поняла, что случилось что-то не предвиденное и Игнат утром уедет надолго, а может и навсегда. Игнат турчанку заметил, но никак этого не проявил. Ждать ей пришлось долго. Очень долго. Он подкладывал в костёр приготовленный заранее хворост и смотрел на огонь. Отражение языков пламени играло на его задумчивом лице. Лишь во второй половине ночи раздался волчий вой со стороны леса. Игнат встал от костра, подошёл к камню. "На защиту и бережение, против всякого лиха", — произнёс он, взяв в руки оружие.
Только после этого он вспомнил об Айгуль. Она по-прежнему стояла неподалёку.
— Подойди! — позвал Игнат.
Айгуль подошла. Её бил озноб — ночь выдалась прохладной. Сирко обнял турчанку, прижал к разгорячённому костром и кровью телу. Под платьем у неё никакой одежды не было. Игнат повалил её на землю и судорожно пытался развязать казацкий пояс. К моменту, когда ему это удалось, зобик уже опустошился и беспомощно повис. Айгуль успокаивающе погладила Игната по животу. Он приподнялся над турчанкой на колени, и жадно рассматривал её тело, белеющее в отблесках костра. Игнат любил смотреть сверху, охватывая взглядом одновременно и упругую грудь с набухшими розовыми сосками, и живот, и всё, что ниже, почти до самых колен. От этого через минуту он снова почувствовал прилив сил.
Со второй попытки получилось как нельзя лучше. Обессилев, Игнат отстранился от Айгуль, лёг на спину и долго, пока не заслезились глаза, всматривался в звёздное небо, где вокруг Прикол-звезды[9], точно вокруг кола-стожара, вертелся на дышле чумацкий Воз[10].
Турчанка тоже осталась удовлетворена. Она тихонько поднялась, накинула измятое платье, и убежала спать. А Игнату ложиться смысла уже не было — пора вставать. Лишь утренняя зорька забрезжила на востоке, он подошёл к колодцу, набрал в горсть воды и выпил со словами: "Пью воду силы, пью воду мощи, пью воду непобедимости". Потом разделся догола и окатил себя холодной водой из ушата, обтёр руки об оружие, как бы напитывая его силой и, обратив взор к солнцу, сказал: "Как вижу я, Игнат Сирко, этот день, так дай мне Всемогущий Боже увидеть и следующий".
Утром Игнат сделал всё так, как говорил ему крёстный. Приехав в Сечь, он заступил в караул и выставил на посты своих людей. Ближе к полуночи Сечь угомонилась, от последнего закрывшегося шинка два казака, поддерживая друг друга, вошли во внутренний кош и направились к своему куреню. В караулку зашёл Никита Корж. Вместо красного тряпичного пояса на нём теперь был кожаный, с пороховницей, натруской и мешочком для пуль, поверх сорочки — синий жупан из грубой ткани, а на боку — турецкая сабля.
— Пойдём! — сказал он. — Кошевой ждёт.
Дом кошевого атамана располагался напротив входа в церковь Сечи — Церковь Покрова Пресвятой Богородицы. Вокруг центральной площади, на восточной стороне которой и находилась церковь, наподобие подковы, были расположены тридцать восемь куреней — длинных деревянных казарм, вместимостью до 100 человек каждая, неистребимо пропитанных едким запахом пота. Возле куреней были куренные скарбницы, частные домики войсковой и куренной старшины. За ними — огороженные густым плетнём нужники[11] с роившимися в тёплое время года мухами, ещё дальше — конюшни для разъездных лошадей. Между церковью и домом кошевого атамана, слева от него, располагались артиллерийский цейхауз и сруб для хранения войсковой казны с часовым у входа.
Первым в дом вошёл Корж, за ним — Сирко.
— Вечер добрый, атаман! — с порога поприветствовал Игнат.
— Доброй ночи, атаман! — кошевой пожал Игнату руку. — Ты ж теперь ватажный атаман.
Калнышевский жестом пригласил садиться. В бревенчатом побеленном доме было чисто и просто: в одном углу широкая кровать, в другом иконы, на полках над окнами тоже иконы, у окна длинный стол с восьмью стульями вокруг для совещаний старшины Сечи. Кроме Калнышевского, Коржа и Сирко в доме никого не было. Игнат подождал пока сядут старшие и тоже сел.