В полумраке свечи лицо престарелого, но крепкого кошевого атамана казалось неестественно серым, лишь глаза своим блеском выдавали, что энергии в этом теле ещё предостаточно.
— Всё готово? — спросил Калнышевский.
— Да, всё как сказали. Телега вот-вот прибудет, вартовые[12] на внешнем и внутреннем коше предупреждены.
— Людей определил?
— Да.
— Тогда слушай! В скарбнице сейчас 61 одинаковых с виду, залитых смолой бочонка, и 1 открытый. Справа от входа — 32 бочонка с золотыми дукатами, венецианскими и флорентийскими цехинами, бриллиантами. Крышки всех этих смолой залиты, не открыть просто так. Слева — 29 так же запечатанных бочонков с песком днепровским и один открытый — с драгоценностями, он не полный. Те, что с песком, и открытый — здесь оставим. Остальные загрузим в телегу — пусть твои ватажники их в плавни вывезут, и там хоронятся до послезавтра.
Игнат кивнул.
— Завтра после караула отдыхайте, как ни в чём не бывало, — продолжал Калнышевский, — А послезавтра бери этих же людей, что сейчас у тебя в карауле и заступай с ними на Никитинскую Заставу. Имей ввиду — там пограничный комиссар от московского правительства есть, от его глаз поостеречься нужно. Люди твои из плавней с обозом пусть послезавтра к ночи туда подтягиваются и на пароме через Днепр переправляются с обозом. Как на левый берег переправятся, так опять пусть хоронятся и вас до утра дожидаются.
Утром я на замену вам караул пришлю, вы сразу и переправляйтесь, не возвращаясь в Кош. Как на левый берег переберётесь, так можешь и перегружать с одной на три подводы, и лошадей запрячь. Лошадьми — оно скорее, чем на волах. А вол вам на пропитание пригодится. И сразу за переправой всей ватаге задачу объясни, чтоб даже, если один кто живой останется, смог её выполнить. Дальше пойдёте…
Атаман осёкся.
— Покарауль за дверью лучше, — обратился он к крёстному Игната.
Никита Корж мигом поднялся и направился к двери.
— Для тебя так лучше будет, — пояснил ему вдогонку кошевой. — Нам ведь с тобой царских посланников здесь встречать. Ежели пытать станут, то лучше и не знать вовсе, куда казну увезли.
Тихо скрипнув, за вышедшим закрылась дверь, и атаман продолжил.
— Дальше пойдёте по-над Конкою[13] до бывшего редута на ближней Савурюге[14], оттуда — до Кальмиусского шляха, и по шляху на Прикол-звезду до дальней Саврюги. В тех местах сторожевые пограничные посты дончаков начинаются. Идти будете ночами, а днём хорониться: и от турка, и от русского войска, и от донских казаков.
— Так донские ж казаки вроде братья нам?
— Перед таким кушем, какой вы сопровождать будете, не все и родные братья устоят, — терпеливо объяснял атаман. — Сколько годов тебе от роду?
— Двадцать три.
— Не помнишь, значит, как из-за дончаков Москва у нас Еланецкую паланку[15] забрала и им отдала… Да, ладно.
— Так может лучше в сторону дончаков не идти?
— Не куда больше, — вздохнул атаман. — С одной стороны — войско царское, с другой — турки, далеко везти — опасно, а ближе и места-то нет подходящего. Тридцать два бочонка на ровном месте незаметно не зароешь. А там — неудобья: балки да овраги, места безлюдные, зато приметных холмов да скал достаточно. И главное: готовые копанки[16] есть, можно быстро туда спрятать, копать долго не придётся. И не далеко, за месяц лошадьми спокойно дойдёте. Вот, смотри…
Атаман аккуратно достал из кармана красного кунтуша серо-синий лист бумаги, развернул его. На листе была вычерчена схема без каких-либо надписей. Даже если бы надписи и были, Игнат бы их не понял — грамоте он обучен не был.
— Как со шляха дальнюю Саврюгу заметите, так дальше по карте пойдёте, — продолжал кошевой, положив лист перед Игнатом. — Запоминай! Это дальняя Саврюга. А здесь… — он передвинул палец к другой отметке на карте, — Копанки заброшенные, где раньше свинец добывали. Спрячете в одну из них бочонки и прикопаете так, чтобы нелегко достать оттуда было. Да сделайте так, чтобы место издали неприметно было. Сами в ближайшем к тому месту хуторе селитесь. Сейчас много народа в Дикое Поле переселяется: и малороссы, и новодонцы. Так что, никого вы этим не удивите. И на погранично-сторожевую службу поступите, чтоб свободно можно было место схрона дозором объезжать. Из Динского куреня[17] в ватаге твоей есть казаки?
— Есть.
— Вот они и помогут вам в донских превратиться. Чубы сразу за переправой сбрейте! Пока дойдёте, волос как раз отрастёт немного, можно будет чуприну сделать. И одёжку чумацкую с собой возьмите. А следующей весною, живы будем — встретимся. Тогда и решим, как дальше поступить. Ну, а коли никому из нас пережить этот год не суждено… — атаман сделал паузу и внимательно посмотрел в глаза Игнату, — Ватажники твои сами решат, как казной распорядиться. Верю я — и без нашей, стариков, помощи возродите вы, молодые, Сечь свободную!
Через внешний кош, представляющий собой торговый базар, отделённый от внутреннего коша валом с частоколом, проехала запряжённая волом телега и подъехала к воротам внутреннего. У левой половины ворот была высокая башня из дикого камня, снабженная пушками. Часовой приветствовал возницу, и воз двинулся в сторону цейхауза. Сирко, Корж и Калнышевский подошли к приехавшему на телеге Болячему.
— Если кто появится — знак нам дай! — сказал Игнат часовому, проходя мимо него.
Тот кивнул. Кошевой атаман отвернул полу кунтуша и достал из внутреннего потайного кармашка ключ.
Особого впечатления бочонки с драгоценностями на Игната не произвели, и картин находящегося в них богатства его воображение не рисовало. Он воспринимал их как обузу, за сохранность которой на нём будет лежать ответственность как минимум до следующей весны.
Вчетвером они загрузили бочонки в телегу и стянули их верёвкой. После этого Никита Корж произнёс заговор: "Как ни одна сила на земле не может поднять Алатырь — камень, лежащий на острове Буяне, так и не один ворог не отымет взятое мною. Как потеряет он взятое мной, так и будет он бежать в страхе в края свои, так забудет дорогу ко мне. Слова мои — ключ, дело мое — замок. Ключ потерян в океан-море. Как ключ не найти, так замок не открыть". Возница занял своё место, телега выкатила за ворота внутреннего коша и скрылась от взоров провожавших.
Ранним утром 4 июня генерал Текели, взяв с собой Орловский пехотный полк под командованием полковника Языкова и небольшую часть конницы под командованием барона Розена, занял внешний кош Сечи и выставил караул у двадцати захваченных пушек. Все Запорожские паланки — восемь административных округов с небольшими укреплениями — к тому времени были уже заняты царскими войсками.
Высокий, не склонный к полноте Пётр Текели, казалось, за последние дни ещё больше похудел. Бывший сербский гранычар, а теперь генерал русской армии, переживший ликвидацию гранычарских формирований австрийскими Габсбургами, он превратился в исполнителя подобного же деяния, которое российские Романовы осуществляли в отношении запорожского казачества, и сильно переживал. Он прекрасно понимал, что без крови проникнуть во внешний кош удалось лишь благодаря тому, что казаки спали после празднования завершения недели Зелёных святок и наступления праздника Троицы, и не ожидали подвоха со стороны царских войск. "Если не удастся убедить сечевую старшину, — думал Текели, — внутренний кош без крови не взять. Сколько там их? Тысячи три?".
На следующий день, так и не дождавшись, что сечевая старшина сама пожалует выйти к нему, генерал направил во внутренний кош подполковника Мисюрева, чтобы тот вызвал кошевого атамана.
Атаман Калнышевский к палатке генерала, расположенной в лагере на открытом месте в двух верстах от внутреннего коша, прибыл с хлебом-солью и большой свитой из своих старшин — судьёй Кацапом, писарем Глобой и куренными атаманами со всех 38 куреней. К тому моменту вопрос переговоров для атамана был уже решён — находившийся в Сечи запорожский архимандрит Владимир Сокальский помог ему убедить казаков покориться императорской воле.
Переговоры были не долгими — Текели зачитал сечевой старшине манифест Екатерины II "Об уничтожении Запорожской Сечи и о причислении оной к Новороссийской губернии", после чего Калнышевский объявил о добровольной сдаче Сечи. Два Петра — Пётр Калнышевский и Пётр Текели проследовали во внутренний кош.
В кош Текели взял с собой лишь нескольких офицеров и небольшой отряд из донских казаков для взятия под охрану сечевых хранилищ и канцелярии. На войсковой и пороховой погреба были отправлены офицеры, а в хранилище казны Калнышевский повёл лично генерала Текели. Убедившись в наличии казны, довольный генерал подозвал сотника донских казаков. Рослый, с большими, закрученными вверх, чёрными усами, Епифан вмиг очутился рядом и принял строевую стойку.
— Сюда не менее двух часовых поставь! — распорядился Текели.
По знаку Епифана двое казаков тут же встали у дверей.
Затем генеральский денщик приладил верёвки с разогретым сургучом к крышке вскрытого бочонка и к двери хранилища, и Текели лично приложил печать.
"Только бы здесь не вздумали запечатанные проверить, а завтра я буду уже далеко", — подумал Калнышевский.
— Пожалуйте в мой курень пищи нашей отведать, — пригласил он генерала.
— Ну, пойдёмте, отведаем.
Угощение оказалось самым разнообразным: запечённый с гречневой кашей поросёнок, запечённый в сметане сазан, жареное мясо молодого барашка на косточке, пиво…
— А что же вы из деревянной посуды едите? — удивился Текели. — Такая хорошая пища, а едите из корыт. Отпусти мне, атаман, одного из кухарей, кто такую пищу вкусную готовит! — обратился он к Калнышевскому. — Я ему хорошее жалование положу. А тебе дам два блюда каменных