[18] и каждому твоему куренному атаману по одному блюду.
— Хоть с корыта, да досыта, а хоть с блюда, да до худа! — сказал присутствовавший на обеде куренной атаман Строц.
— Благодарю за пословицу! — рассмеялся генерал.
— Ни кухарям, ни куренным не атаман я боле, — сказал кошевой, глядя ему в глаза. — Что со мною-то будет не ведаю, не то, чтобы ими распоряжаться.
— Чего так грустно, атаман? — ответил развеселившийся Текели. — Ты человек знатный, не бедный, где захочешь, там и поселишься.
После обеда генерал приказал разбирать Сечевые укрепления, а пушки и ружья запорожцев собирать в обозы и опись изъятого составлять.
Больше недели офицеры и солдаты в Сечь ходили, а казаки и атаманы — в лагерь военный. И пили друг с другом горилку, и обходились свободно. В те дни Текели по доброте своей выдавал казакам, теперь уже бывшим запорожцам, не только паспорта на право ухода на заработки, но и охранительные аттестаты старшинам и богатым казакам, чтобы имению их, и лично им "никаких обид разорением и озлоблений не делали". Кошевой атаман всё это время терпеливо ждал, пока очередь дойдёт и до него.
Когда все дела были сделаны — укрепления разобраны, оружие собрано, а большинство казаков разошлось — настало время покидать разорённое место. Призвав с собой сотника Епифана, генерал пошёл контролировать погрузку Сечевой казны.
— Грузите! — скомандовал сотник десяти ожидавшим у хранилища подчинённым.
Казаки сорвали печать с двери и принялись попарно носить двухпудовые бочонки в одну из трёх подогнанных к хранилищу повозок. Первым погрузили 17 неполный, опечатанный генералом. Текели подошёл к повозке, взглянул на печать. Сургуч был цел. Он собрался было отойти, но несший бочонок спиной вперёд казак в это время оказался рядом и нечаянно толкнул генерала…
— Куда прёшь?! — заорал Епифан.
Молодой казак отшатнулся в сторону, на ногах устоял, но ношу выронил. Выскользнув из рук и второго казака, тяжёлый бочонок гулко ударился о мощёную камнем площадь, и треснул.
— Ну-ка, живо поднимайте! — негодовал сотник.
Казаки подняли бочонок с земли. Тонкой серой струйкой из него посыпался речной песок.
— Здесь песок, — растерянно произнёс казак.
Догадка уже зародилась в голове генерала. И догадка эта была для него крайне неприятной.
— Вскрывайте все бочонки! — рявкнул обычно сдержанный Текели.
Неприятное предчувствие подтвердилось — во всех, кроме неполного, бочонках был песок да галька.
— Калнышевского ко мне! — приказал генерал. — И писаря моего! И гонцов снаряжай — срочную депешу по всем постам отправить надобно!
Калнышевскму Текели приказал, чтоб тот с судьёй своим и писарем готовился в столицу отправиться, если казну срочно не сыщет. Атаман молчал. Судья Кацап от волнения заболел и умер. А писарь Иван Глоба, получивший прозвище Сцыкливый, за то, что в 1768 году сбежал от бунтующей сиромы через дымарь писарской, может и рад был бы про казну рассказать, да только сам не знал.
Свернув с Кальмиусского шляха, обоз с казной шёл теперь прямо по степи. Всего в отряде Игната было 13 человек: трое на подводах с грузом и 10 верховых. Идти стало гораздо труднее, скорость упала вдвое — кроме ненужной встречи приходилось опасаться, чтобы в темноте не угодить в овраг, или не напороться на острые камни. Идущий впереди парный дозор постоянно сдерживал лошадей, пытаясь высмотреть наиболее удобный путь. Иногда им приходилось даже спешиваться.
Лишь начало светать и среди бескрайней степи стали различимы холмы да редкие, будто оазисы в пустыне, островки деревьев, запорожцы двинулись к выбранному дозорными месту днёвки. С одиноко стоящего дерева дикой груши, каким-то чудом растущей на каменистой почве, слетели две испуганных совы и улетели к ближайшему "оазису".
— Там небольшой ставок[19] в балке[20]. — сказал Игнату ехавший рядом Болячий. — Как раз и коней напоим, и видно издаля нас не будет.
— Нужное место уже где-то рядом, — ответил тот. — Возьми себе четверых в помощники, и отправляйтесь копанку подходящую искать. Я с обозом ждать останусь.
— Добро!
Котловина оказалась достаточно просторной, чтобы в ней смог уместиться весь обоз. Две подводы поставили рядом, борт в борт, а третью пристроили сзади. Коней под сёдлами расположили по другую сторону небольшого, продолговатого, метров двадцати в самой широкой части, озерка. Пятеро конников вышли на разведку, трое казаков завалились в телеги спать, трое принялись разводить небольшой костерок из толстых стеблей сухого репейника и тонких веточек терновника, чтобы поджарить пойманную вечером куропатку, а Игнат и Дмитро протирали ветошью крупы своих рассёдланных для отдыха коней. Дмитро Неваляха был в ватаге самым младшим: ему недавно исполнилось 17. Из-за этого Игнат поначалу сомневался, брать ли Неваляху с собой, но потом рассудил так: казак он надёжный, а погибать и мы не собираемся — нельзя нам погибнуть, пока задачу не выполним. — Заканчивай, и в охранение! — приказал ему Игнат.
Что-то беспокоило Игната в окружающей обстановке, что-то было не так.
Но что?
Колдовавшие над костром казаки поднесли к огню ощипанную птицу — ждать жара от быстро сгорающих веточек было бесполезно. Свежий утренний воздух тут же наполнился разыгрывающим аппетит запахом.
Подвижной отряд донских казаков, охраняющий южные рубежи от набегов татар по Кальмиусскому шляху, подходил в это время к балке, где расположились запорожцы, с северо-восточной стороны.
Дмитро Неваляха аккуратно разложил ветошь на седле, чтобы подсохла, и стал карабкаться вверх по склону, чтобы выйти из низины и наблюдать за подходами к месту днёвки.
— Здорово дневали, казаки! — раздался сверху громовой бас.
От неожиданности Неваляха упал, и сполз по склону обратно.
Над краем обрыва возвышался всадник на рыжем коне в типичном для донских казаков облачении: заправленных в сапоги синих шароварах с широкими красными лампасами, синем зипуне, чёрной папахе с красным, свисавшим набок, клиновидным колпаком, с ружьём за спиной и саблей на боку. Большие чёрные усы, закрученные кверху на широком лице, придавали ему солидности.
— Слава Богу! — ответил на приветствие Игнат.
По бокам от первого дончака появились ещё 2 всадника, затем ещё… Игнат насчитал их 11.
— Мы тут коней обычно поим, — сказал дончак.
"Следы, — понял Игнат. — Вот что было не так: следы у воды с этой стороны не от наших коней. В темноте их не заметили, а потом сами натоптали".
— Да и мы вот попоить решили, — ответил он.
— А вы, чи не с Сечи идёте? — подозрительно спросил другой.
Хотя на вид ему было не больше тридцати, из-под лихо заломленной папахи выбивались кудри с проседью.
— Из неё самой!
Седовласый направил коня по тропе в котловину, за ним, друг за другом, начали спускаться на лошадях и остальные. От коней и людей в низине стало тесно. Трое всадников остались наверху. Лежавшие в телегах на бочонках, прикрытых свежевысушенным сеном, запорожцы делали вид что спят, однако их руки уже незаметно сжали рукоятки пистолетов, вынутых из-за поясов.
"А ватажником-то у них не тот, что первым заговорил, а этот, седой", — догадался Игнат.
— А вы что это, сено с собой везёте, не иначе? — подъехав к Игнату, спросил старший дончаков. — Или прячете под сеном чего?
— Было бы нам что прятать!
— А не награбленное ли у царского посланника добро везёте? Нам давеча начальство про это рассказывало, и приказ даден — у таких как вы груз досматривать.
— Да чем же мы не такие?
Игнат постарался улыбнуться, но улыбка вышла кривой. В чумацкой одежде, но на конях, а не волах, с не успевшей толком отрасти чуприной на головах, и с оружием они были похожи скорее на гайдамаков, чем на чумаков. Седой оголил саблю и ткнул ею в сено на телеге. Конец сабли звучно ударился о дерево, сено расползлось, и из-под него показалась серая крышка бочонка, залитая смолой.
— Сало там, — сказал Игнат. — Торговать везём.
— А ну-ка, распечатывай! — приказал седой.
Игнат подошёл к другой телеге сзади, откинул сено. Ближний бочонок смолой запечатан не был. Вынув саблю, Игнат поддел крышку бочонка, легко снял её левой рукой и положил рядом. Вернув саблю в ножны, он наклонил бочонок, чтобы стало видно, что там внутри.
Внутри белело нарезанное крупными ломтями, пересыпанное солью и плотно уложенное сало — всё, что осталось от взятых с собой в дорогу съестных припасов.
— Возьми бочонок для своих казаков, нашего сала отведать! — предложил Игнат.
— Запечатанные открывай!
— Да чего их открывать? Не гостеприимный ты что-то.
— Смотря для кого. Ты сперва сделай что говорю!
Игнат накрыл крышкой бочонок с салом, но другие вскрывать не торопился. Трое дончаков спешились, и направились к телегам с явным намерением исполнить приказ своего атамана. Один запрыгнул в телегу, чтоб было удобнее, другие решили открывать стоя на земле. Ловко орудуя ножами, они принялись очищать от смолы места заливки по краям крышек. Нервы лежавших в телегах запорожцев с пистолетами под боком напряглись до предела в ожидании команды. Но Игнат молчал. "Что делать? — судорожно соображал он. — Если увидят казну — придётся их всех убить. Но их больше. Неожиданностью можно выиграть пару жизней и сравнять счёт, но всё равно нас всех перебьют: у тех, кто сверху — позиция лучше. Ватага Болячего не могла далеко уйти, они должны выстрелы услышать. А если потянуть время? Попытаться с ними договориться… Договориться? Что можно предложить взамен такого куша? Ничего! Потеряем время — ватага Болячего далеко уйдёт. Жаль, ружьё у седла оставил"…
Первым получилось вскрыть тому, что залез в телегу. Крышка бочонка поддалась, и вскрывавший издал удивлённо-восхищённый возглас: