— Внимание! — сказал Степан. — Тот, кто найдет здесь фауну, будет вознагражден дополнительной банкой компота!
Абрикосовый компот, который привез из Щербакова запасливый завхоз, был необыкновенно вкусным, его предпочитали всем другим лакомствам.
Приступили к работе. Кочева и Сухов зарисовывали в пикетажные книжки обнажения. Потом Степан и Владик полезли в ущелье, чтобы сделать замеры падения и простирания пород. Потребовалась настоящая альпинистская сноровка! Они то карабкались вверх, цепляясь за кусты и острые выступы, то спускались вниз, обвязавшись веревкой, которую мы крепко держали наверху.
Поскользнувшись на одном из выступов и чуть не сорвавшись, Сухов сбил кусок породы, И вдруг закричал:
— Эврика!
Кочева сразу отозвалась:
— Неужели фауна?
Степан укрепился на выступе и лишь после этого ответил:
— На свежем изломе отпечаток раковины! Тащите меня наверх! Долгожданная фауна!
Хотя отпечаток был нечеток, но сомнений не было.
— Ауцелла! — в один голос воскликнули Кочева и Сухов.
— Степан, вы получаете мою банку компота, — сказала Ираида.
Такой же, но более четкий отпечаток, обнаружили в большом обнажении глинистых сланцев. И тут началась настоящая лихорадка. Все принялись «корчевать» плиты сланцевых пород. Старались изо всех сил. Степан и Владик вошли в азарт.
Никто и не заметил, как промелькнул день. В пикетажной книжке появилась лаконичная запись. В ней сообщалось, где находится обнажение, из каких пород состоит, какова здесь фауна.
— Хорошо поработали! — удовлетворенно воскликнул Степан и вытер рукавом лоб.
…Лиха беда начало! Вслед за находкой в верховьях Катанара ископаемая фауна попалась еще в двух местах. Над отпечатками долго просиживала Кочева. Однажды она сказала:
— Теперь у меня появилась вот какая надежда: может быть, удастся доказать, что на правобережье Омолона меловой период характеризовался в самом начале не только интенсивной вулканической деятельностью. Попытаемся найти доказательства того, что здесь происходило также и спокойное накопление осадков. Ведь были же обнаружены другими партиями на левобережье, значительные площади, сложенные нормальными осадочными породами нижнемелового возраста. Решить эту задачу может только фауна. Будем искать, искать!
Поиски велись еще настойчивей, забирались в самые труднодоступные места. И наконец в береговых обнажениях Омолона нашли отпечаток моллюска, такого, который встречается только в отложениях нижнего мела.
— Владик, — сказала Кочева, вручая Ловинкину ценную находку, — береги ее пуще глаза. Пошлем фауну специалистам-палеонтологам в Ленинград для подтверждения.
ЗОЛОТОЙ «МАРШРУТИК»
График маршрутов был составлен так, что сперва ходили в далекие, трудные места, а когда эти «белые пятна» были освоены и описаны в пикетажных книжках, принимались за то, что ближе. Близкие походы называли нежно-иронически: «маршрутик».
Завтра утром Кочева возьмет меня в такой «маршрутик». Вот уже три дня мы ночуем с нею в одной палатке. Ираида встает раньше меня. Когда я открываю глаза, то вижу рядом пустой спальный мешок.
В день «маршрутика» Кочева меня будит.
— Спасибо. Встаю, — говорю я в полудремоте.
Через минуту я все же делаю усилие, открываю глаза. И удивляюсь: Кочева еще в спальном мешке.
Осторожно покидаю палатку, стараясь не напустить в нее комаров. Холодная омолонская вода окончательно прогоняет сонливость.
А вот и Ираида.
— Что же вы меня не толкнули в бок?
— Жалко было.
— Геолога жалеть нельзя — проспит месторождение. Мы еще в институте выучили заповедь: геологом будешь только тогда, когда научишься просыпаться ранним-рано.
Завтракаем — и в путь. Налегке. К вечеру возвратимся.
Воздух быстро нагревается, жарко. Захотелось плеснуть горсть воды в лицо, охладиться. Укрыться от солнца негде: прошлогодний ураган свалил многие деревья, другие покосились, наполовину вывернутые из земли. Но кое-кто выстоял. Поразила старая лиственница: могучий ствол совсем голый, ветки обломались. Торчат только корявые короткие сучья. Они похожи на кинжалы, вонзенные в тело дерева. Однако израненное от корня до вершины дерево упрямо стоит. И выстоит! Весной появятся молодые побеги.
…Мы у цели. Русло высохшего ручья, одинокие лиственницы.
Кочева сидит на земле, опершись спиной о дерево о чем-то думает.
— Вы когда были последний раз в консерватории?
— Недели три назад. Исполняли Первый концерт для фортепьяно с оркестром Чайковского.
— Мое любимое произведение! Когда я услышу его снова?!
Она закрыла глаза, молчит, и мне кажется — слушает Чайковского. Потом решительно поднимается:
— Ну, отдохнули, теперь пора за дело.
Идем к обрывам. Кочева внимательно всматривается в обнажения, стучит молотком по камням — один кусок выбрасывает, другие дает мне в рюкзак.
Я дважды обращаюсь к ней, но она меня не слышит: она где-то далеко-далеко, на миллионы лет назад.
Проходит час, второй, третий. Мне давно уже кажется, что пора заканчивать, но Кочева все что-то ищет, что-то изучает, что-то находит.
Вдруг она издает радостный крик и зовет меня.
— Что это?
У нее в руке белый образец, а на изломе — три желтые капельки.
— Золото!
Ираида кружится и, зацепившись за мягкую подушку мха, падает. Неожиданно говорит о себе в третьем лице:
— А когда первая вспышка радости прошла, геологиня подумала о том, что находка, по всей вероятности, случайная, вряд ли здесь есть месторождение промышленного значения. В общем, надо проверить, еще девяносто девять раз проверить. Возможно, что это будет сделано будущим летом.
— Но все-таки находка приятная. И за нее вам полагается награда. Немедленно.
Я вытащил из рюкзака банку абрикосового компота, о которой не знала Кочева: вчера мне выдали мою долю компота. Открыл банку, протянул ей.
Кочева раздула ноздри, сильно вздохнула воздух.
— Божественный аромат. Нет, пейте сперва вы.
Ираида отстранилась ладонями.
С минуту мы препирались. Кочева нетерпеливо топнула:
— Пейте! Если я начну, то не оторвусь, пока не выпью все.
Пришлось начинать мне.
Мы направились в обратный путь. Уже на виду лагеря Кочева остановила меня:
— О золоте — ни звука. Золото мы не находили.
— Почему же?
— Туда, где мы сейчас были, послезавтра я пойду еще раз. С Суховым. И мы с ним найдем золото.
— Вы хотите сделать ему такой подарок?
— Нет. Я хочу похоронить «теорию суслика». Она очень мешает Сухову, с нею он как стреноженная лошадь.
…Через день Кочева и Сухов возвратились из «маршрутика».
Сухов сиял и всем показывал кварц с капельками золота.
— В следующий сезон обязательно приду сюда, чтоб как следует разведать. Может быть, даже мне поручат возглавлять партию.
— А если Кочевой? — сказал я.
— Все равно. Тем более что мы с нею сработались.
— И она уже не кажется вам Звероидой?
— Вы знаете? Прошу вас — не говорите Кочевой.
— Я это услышал от нее.
Сухов молча посмотрел на меня. Пожал плечами.
— Но она в долгу не остается. — Степан Донатыч заколебался: говорить иди не говорить? — Если в дождливую погоду выпью (есть у меня такая слабость при слякоти), Кочева меня называет Стаканом Денатуратычем.
Снова помолчав, сказал:
— Удивительно.
— О чем вы?
— О ней же, Кочевой. Все знает — это раз. Не обижается — это два. — Еще пауза. — А на золото все-таки вывела меня она. Понимаете, не я вышел, а она вывела.
В ПЛЕНУ У ПОЛОВОДЬЯ
Мы переживали тревожные дни: Кочева и Владик не возвратились из маршрута. Ушли на четыре дня, но уже минула неделя, а они не появлялись. Погода была отвратительной: с неба лило как из ведра, а если дождь утихал, поднимался сильный ветер. Мы лазили на ближнюю сопку, стреляли, всматривались до боли в глазах в густую завесу дождя. Ночью дежурили по очереди, зажигали под навесом костер, напряженно ловили таежные шорохи. Наконец Степан и Слава не вытерпели: «Пойдем на поиски». Взяли ружье, компас и все, что необходимо, и уже готовы были идти, как вдруг раздался из-за реки с того берега, окутанного туманом, чей-то крик.
— А-а-а-а-а-а!..
Крик повторился. Степан бросился к резиновой лодке (она была наготове).
Степан уплыл, а мы ждали на берегу молча, не шелохнувшись.
…Сейчас, когда эта история уже позади, можно рассказать обо всем по порядку, с самого начала.
…Кочевой и Владику надо было пересечь вброд правый приток Омолона, болотистую долину, пройти около двадцати километров по левому водоразделу и столько же на обратном пути по правому.
Взяли на пять дней продуктов, палатку, два спальных мешка, котелок, ложки.
Со второго дня зарядил дождь. Работать можно было только в редкие перерывы.
Водораздел миновали лишь на шестые сутки. Маршрут опасно затягивался, продукты кончились — остались только сухое молоко, яичный порошок и немного сахару. Как назло, не попадалась дичь.
Когда сделали поворот и спустились к реке, не узнали ее: горная речка вышла из берегов, залила широкий распадок. Ручьи, которые раньше вброд перебегали кедровки, стали речками. О продолжении маршрута не могло быть и речи. А тут еще отсырели спички: запасной коробок, покрытый парафином, помялся, и в него проникла вода. Нет и не будет огня! Прощай всякая надежда отогреться, подсушиться, вскипятить чай… Надо немедленно возвращаться в лагерь. Присели под лиственницу передохнуть.
— Проклятье! — злилась Кочева, озирая безбрежный разлив. — Владик, открой банку с сухим молоком.
Ираида разбавила сухое молоко мутной водой, высыпала последние крохи сахарного песку. Сделала глоток и вся передернулась — холод так и пронизал ее. И хотя очень хотелось есть, она больше не притронулась к банке.
Владик допил молоко.
Дождь все лил. Ниточки не было сухой на теле, намокли рюкзаки, пудовыми стали спальные мешки.