Компас понадобился еще не один раз, и не один раз карабин был в руках Жоры.
Шли весь, день, всю ночь. Базу увидели лишь к рассвету. За золотом на базу должен был прилететь самолет. Однако он почему-то не прибыл. На следующий день из-за ближней, «чубастой» от густого стланика сопки вынырнула двукрылая «аннушка». Все обрадовались, но через несколько секунд радость сменилась разочарованием: это другой самолет, случайный, летевший куда-то по своим делам. Он по традиции покачал крыльями и скрылся.
Абаев успел разглядеть номер и по нему определил: «аннушку» вел Иван Агеев.
— Эх, догадался бы да сел! — с досадой воскликнул Абаев и даже ударил кулаком по колену. Вечером в воздухе снова показался Агеев. Салат Михайлович понял: у Ивана тут какое-то задание, и весьма вероятно, что он появится еще раз. Агеев — старый и верный друг геологов, не раз выручавший в трудные минуты.
Надо что-то придумать, чтобы Агеев приземлился. Речная коса ровная, плотная. Правде, коротковата, но ведь Иван и не на таких ухитрялся садиться.
И Абаев придумал.
Приготовил простыню и палки, чтобы выложить их на белом.
Стали ждать. Наконец — стрекот мотора!
Абаев скомандовал:
— Тащи простыню и палки!
Мгновенно расправлена простыня и на ней выложено: «Сол», Мягкий знак сделать не успели — не до того было.
«Аннушка» покачала крыльями: «Понятно».
Вечером была сброшена соль. Утром — очередной рейс Агеева, и снова на земле короткое слово: «Соль». Теперь даже мягкий знак получился.
Соль сброшена второй раз.
На третий день, едва заслышали «аннушку», уже готово было из палок: «Соль».
Тут произошло то, на что рассчитывал. Абаев: Иван разозлился и… посадил самолет.
Спрыгнул на гальку и вместо приветствия крикнул:
— Что вы, дьяволы, соль черпаками жрете? Или продаете ее медведям?
Салат Михайлович ухмылялся: «Иван долго не сердится». Абаев знал характер летчика: если заметит, что в тайге творится что-то непонятное, — разозлится и посадит самолет где угодно: «Надо же узнать, в чем дело!»
— Не бушуй, Иван, — сказал Салат Михайлович. — Причина важная: нужно срочно отправить, золото в управление.
— Опять наковыряли?
— Опять.
— Молодцы. Ну, шут с вами, давайте ваш золотой запасец.
Летчик уже улыбался. Иван Агеев был в сущности добр и если сердился, то лишь на какую-то минутку.
Образцы золота отправлены по назначению. Теперь можно возвращаться в партию. По дороге Жора сказал Абаеву:
— Я смелых уважаю. Скажу даже так: хотя и люблю других подчинять себе, но если кто окажется крепче, сам подчиняюсь беспрекословно. Можешь мне верить.
Теперь Абаев поверил. Жора Рыло работал с ним еще два полевых сезона. По всему видно было — переменился. Однажды в партии утонуло все кухонное имущество: кружки, ложки, ножи, чайник.
Жора сказал:
— Дай мне три дня — все будет.
— Где же достанешь?
— В поселке.
— Так ведь до него полсотни километров.
— Ну и что же?
Жора Рыло ушел.
Не вернулся он ни на третий, ни на четвертый, ни на пятый день. Явился лишь через неделю. Все принес: и чайник эмалированный, и чашки, и все прочее. Тут Абаев вспомнил: ведь Жора не имел ни копейки денег. Как же он достал?
— Раздобыл в поселке, — коротко ответил тот. Заметив выжидающий взгляд Абаева, добавил: — Пальцем никого не тронул.
Салат Михайлович не стал допытываться. А через два месяца ему довелось быть самому в поселке, и он решил узнать все.
Оказывается, Жора пошел в школу, рассказал, в чем дело, и детвора натаскала ему кухонного добра даже больше, чем нужно. В школе показали Абаеву листок, на котором было неумело написано: «Выручили. Будеть чай будеть золото. От имени партии Абаева сотрудник гиологии Жорж Рыло».
ГОРИТ ЯГЕЛЬ!
Абаев вышел с базы в маршрут. Условился с коллектором и каюром: они будут ждать на берегу небольшого озера, поставят палатку, приготовят ужин.
…С сопки на сопку, с сопки на сопку. Пока идешь в гору — взмокнешь, а на вершине пронизывает ветер. К пяти вечера Абаев уже сильно устал. Сел отдохнуть, съел галеты с маслом. Еще переход. Блеснуло под солнцем озеро. Там — ужин, отдых. Какое блаженство после такого перехода!
Еще час — и Салат Михайлович возле костра. Негде палатка, где коллектор и каюр? Не видно. Нет даже никаких намеков на то, что здесь кто-то был.
Обождал немного. Выстрелил несколько раз. Тихо. Поднялся на сопку. Долина дымилась — там начался пожар. Огонь может отрезать дорогу к базе. Нужно как можно скорей возвращаться. Абаев поспешил обратно. Снова — с сопки на сопку, сходит семь потов на каждом километре.
Так продолжалось всю ночь. Только утром, обессилев, добрался до базы. С трудом узнал место: его заволакивал дым. А в дыму, черные, в обгоревших одеждах, метались люди, отчаянно борясь с пожаром.
Коллектор и каюр тоже были здесь. Они даже не покидали базу: рабочий партии обронил окурок в ягель — и вспыхнул огонь!
Все бросились тушить. Хорошо еще, что мох стелился не сплошным ковром, а отдельными пятнами. Огонь то вспыхивал так, что к нему не подойти, то утихал, но не сдавался. Абаев не медлил — на помощь товарищам!
Это было похоже на ад Черные лица с обгоревшими бровями, волосами, окровавленные руки… Метались как черти, останавливали огонь в одном месте, а он просачивался в другом и уже злорадно трещал сзади. Не чувствуя боли и ожогов, убивали пламя, а оно вспыхивало в третьем месте. И снова отчаянная схватка!
Весь день, всю ночь, весь второй день и всю вторую ночь бились пять человек с огнем. Абаев чувствовал: вот-вот и он упадет и больше не поднимется. Наконец он упал лицом в землю, перевернулся на спину, чтобы погасить тлевшие на спине остатки рубахи.
В лицо легко ударило что-то прохладное, что-то мокрое. Да это же дождь! Дождь!
Абаев схватился и вновь ринулся на огонь. Спасительный дождь все усиливался, он лил уже сплошным потоком. Пожар потух.
Через сутки Салат Михайлович снова был в маршруте.
…Абаев замолчал и несколько минут не мигая смотрел на небо.
— Я слышал, Салат Михайлович, что ваше детство прошло в горах, в Северной Осетии. Долго вы там жили?
И он вспомнил далекую Осетию, маленький глухой высокогорный аул Цей.
Семья большая, жили бедно. В школу почти не ходил, а когда ходил, то проку было мало: бумаги нет, писать не на чем, а то, что услышал, быстро вытеснялось житейскими заботами, которыми была полна голова мальчугана.
В одиннадцать лет он уже косил сено, пахал сохой, пас чужих овец, доил коз и коров. Овцы доставляли больше всего хлопот — они часто терялись в тумане, приходилось парнишке сутками искать их, лазить по горам.
— Наверное, та вынужденная тренировка пригодилась на Колыме: по сопкам лазить дело нелегкое, — говорит Абаев.
Да, по сопкам, надо сказать, Салат Михайлович ходит (а иной раз и бегает) неутомимо.
— Ну, а радости, свои, детские радости все же были? — возвращаюсь я к прошлому.
— Была одна, была в далеком восемнадцатом году: мне досталась овчинная шуба отцовская. После смерти отца. А до того я ходил полуголым.
Салат Михайлович умолк, но я его не тревожу, чувствуя, что он продолжит свой рассказ.
…Как-то, бегая за овцами, юный Салат встретил русскую девушку-геолога, она приехала в Северную Осетию на практику. Парень влюбился в девушку, которая была очень красивой и очень много знала. Влюбился и понял: «Какой же я неуч! Разве такого полюбит кто-нибудь?»
Нужно учиться, учиться! Для этого надо ехать в город. А где взять деньги?
Салат стал собирать малину и продавал ее туристам. За лето скопил деньги на билет. Теперь можно ехать. Куда? Конечно, прямо в Москву! В столице парень пришел в Центральный Комитет комсомола. Там выслушали Салата («Непременно хочу быть геологом!») и направили в Харьков. Так и пошло: ФЗУ, затем работа на шахте «Мария» в Донбассе, потом рабфак и, наконец, геологический факультет Харьковского университета. А после него — сразу на Колыму.
— Выходит, Салат Михайлович, что любовь сделала вас геологом!
Абаев улыбается, переворачивается, хрустя стлаником. Через секунду его лицо становится серьезным, и он говорит уже о другом, о сегодняшнем:
— Трудный у нас нынче сезон, достается партиям от тайги, но сезон очень плодотворный. Особенно в этой партии. Кстати, у меня набралось для них много поручений: и производственного, и личного характера.
— Какие же личные?
— Да вот хотя бы письмо к геологу партии от жены. Срочное! Она родила сына, спрашивает, как назвать. Заранее не согласовали — не любят наперед уславливаться. Что ж, люди есть люди.
Я уже знал про Абаева: он мог прошагать по таежному бездорожью полсотни километров только ради того, чтобы вручить парню письмо или просто рассказать человеку, как живет его семья.
Салат Михайлович посмотрел на вершины сопок.
— Скоро утро. Давайте часок-другой поспим.
ИСКАТЕЛИ ТВЕРДЫХ СОЛНЕЧНЫХ ЛУЧЕЙ.
На рассвете туман рассеялся. Мы разожгли костер, вскипятили чай в алюминиевой кружке. До чего же он был вкусен!
— В верховье снова прошли дожди, — заметил Абаев. — Вода в реке быстро прибывает.
К концу чаепития река добралась до самого костра. Он зашипел, вода отхлынула, словно испугавшись, но через секунду решительно захлестнула огонь. Затем в одно мгновение смыла и нашу стланиковую постель.
Салат Михайлович сразу же направился к сопкам — там, на склонах, было тверже, нога не вязла в утомительной мягкости мха или болотной жиже. Потом нам преградил путь ручей. Он был не очень глубок — всюду просматривалось галечниковое дно, — но течение! Казалось, оно собьет с ног хоть кого.
Мы увидели в стороне упавшую через ручей лиственницу и направились к ней: этот шаткий и узкий мост все же лучше брода, ноги будут сухими. Переходим на другую сторону, прыгаем на гальку. Коварная галька осыпалась под нами, и мы в одно мгновение очутились в воде. Хорошо еще, что у Салата Михайловича была палка — с ее помощью выбрались на твердое место.