В Билибино доставляют капсулы с золотом, промытым в партиях. По ним в лабораторий Анюйской экспедиции определяют содержание металла в руде. Но в капсулах есть примеси, их нужно удалить. Этим занимаются отдувальщики. Они высыпают содержимое капсул в черный металлический совок (на черном лучше видно золото) и, шевеля эту массу перышком куропатки либо совы (охотники доставляют!), осторожно удаляют эфеля, то есть отходы, отдувая их прочь. Потом совершенно чистое золото взвешивают на точных весах. Сегодня как раз обрабатывали шлихи, промытые Егором Семеновичем Шевчуком. В них оказалось много золота, гораздо больше, чем предполагали.
…Итак, теперь мой путь — на промывочный прибор, туда, где добывается уже промышленное золото. От управления до ближайшего промприбора на участке Безымянном — около двадцати километров. Предлагают выбор: грузовик или лошадь.
Стоящий рядом со мною пожилой приисковик-бородач (он тоже держит путь на промприбор), с какой-то настороженностью ожидает моего ответа. Не раздумываю: что же может быть лучше машины?
Едва я отказался от лошади, как на нее тут же вскочил бородач. Я сразу не обратил внимания на эту поспешность, а потом мне стало все ясно.
Все, кому нужно на промприбор, устраиваются в кузове на дровах и мешках с печеным хлебом. Дрова — главный груз, идущий на промприбор: там уже нет тайги, там тундра, голые сопки, и поэтому каждый чурбачок — особенно зимой — драгоценность.
Шофер дает газ. Поехали! Машина сползает к Каральвеему, река с яростью ударяет в колеса.
Едем против течения, мимо торчащих из воды коряг, затопленных деревьев, мимо ив, хлещущих по лицам холодными листьями. Потом потянулись лиственницы. Здесь они особенно густо обсыпаны маленькими, величиной с вишню, шишечками — матово-шоколадными, поблескивающими на солнце своими гранями.
За поворотом река подходит к крутой отвесной скале высотой в несколько десятков метров. Взглянешь на самый верх — фуражка слетает с головы. Меж острых выступов-клыков непостижимо как держатся лиственницы. Караль течет у самого подножия и, будто пила, точит скалу. Она становится все более пологой, и перед нами открывается живописная долина, усыпанная фиолетовыми и еще какими-то желтыми цветами. Сопки самых разнообразных форм — одна напоминает Эльбрус, другая — опрокинутый таз, а вот та — прямо-таки спящий динозавр, его «хвост» оброс молодыми лиственницами и стлаником.
Ближняя к нам сопка похожа на каравай ржаного, хлеба, густо присыпанного солью. Соль — это кварц, спутник золота.
Неожиданно машина резко затормозила, остановилась, и в ту же секунду шофер выскочил из кабины с криком:
— Рыба! Рыба!
Он побежал вдоль Караля, и мы увидели: по неглубокому руслу плывет крупная рыба. Шофер начал швырять в нее камнями.
— Соли не нужно? — раздались насмешливые голоса с кузова.
Однако смех оказался преждевременным: шофер попал-таки и на перекате схватил большого хариуса.
Вот и край тайги — сзади осталась последняя одинокая лиственница. Впереди — сопки, покрытые разнотравьем да еще кустиками карликовых берез на склонах и редкими пятнами вечнозеленого стланика. Кузов начинает так сильно встряхивать, что мы ударяемся друг о друга, о бревна, о мешки.
— Ну, теперь держись: по вскрыше поехали, — раздался чей-то голос.
Значит, мы уже достигли места, где залегают золотоносные пески. Сейчас их готовят к промывочному сезону будущего лета, снимают верхний, незолотоносный слой земли.
Пески, по которым бросает сейчас нашу машину, — это перемешанная с землей галька, всевозможных размеров валуны. Мы и скачем по камням. В стороне от нас урчит бульдозер — он уперся лбом, как бык, в огромный валун и еле-еле подталкивает его.
Мешки с хлебом, перекатываясь, развязались, и буханки вместе с чурбаками бьют наши бока. Движемся вперед буквально по метру, то и дело останавливаемся перед грядами гальки, остающейся после прохода бульдозера. Теперь мне становится понятной поспешность, с которой завладел лошадью приисковик в Билибине.
На одном из полигонов торчат свежие ветки. Их воткнули промывальщики. Они сделали контрольную промывку, определили горизонт золотоносного слоя. Веточки — условный знак для бульдозериста. Здесь все готово, ничего не счищай.
Лишь к концу третьего часа мы добрались наконец до полигона, где уже брали промышленное золото.
ЗОЛОТАЯ ДОЛИНА
Каково же было мое удивление, когда на полигоне я увидел… Абаева.
— Как же вы добрались сюда, Салат Михайлович? На ковре-самолете?
— Почти, — ответил Абаев. — На вертолете. Вышел я из здания экспедиции, вижу — вертолет стоит. Там ведь взлетная полоса рядом, прямо под окнами. «Куда собрался?» — спрашиваю летчика. «На прииск Безымянный». Екнуло мое сердце. Полечу!
— Почему «екнуло»?
— Так ведь это же самый первый наш прииск, здесь мы нашли первое золото. Первое! Теперь в этих местах открыты и другие месторождения, но первое — самое памятное, самое дорогое сердцу. Это, знаете, как у многодетной матери: все ребята любимые, но первенец — всех родней! Вот почему екнуло здесь, — Салат Михайлович приложил руку к сердцу. — И так потянуло сюда!..
Абаев тронул меня за плечо:
— Посмотрите: вот наш первенец, вот наша Золотая долина! Видите — там промывочные приборы. Там течет золотая река, разбуженная нами.
В эту минуту лицо Салата Михайловича было вдохновенным, оно светилось радостью и гордостью. Долина походила на глубокую зеленую чашу с помятыми краями — их образовывали сопки. На дне чащи, справа — несколько палаток и электростанция. Слева — сам полигон, по которому, будто жуки, ползают несколько бульдозеров, подгребая пески в бункер, от которого тянется вверх к промывочному прибору транспортер. Сердце этого прибора — огромный вращающийся барабан с решетчатыми стенками. Сюда вместе с потоками воды устремляются пески, перемываются, попадают из барабана на железные шлюзы, в которых на дне лежат специальные жалюзи — тяжелое золото оседает меж ними, а все остальное уносится прочь.
Я долго стоял возле шлюзов: сквозь поток было видно, как гуще и гуще становилась желтая масса, напоминающая пшенную кашу.
— На дне — чистое золото? — спрашиваю горного мастера.
— Нет, конечно. Там еще имеются кое-какие отходы, мы их зовем гали. Или по-другому — эфеля. При съеме золота они удаляются окончательно пробуторкой. Да вы сами это увидите.
К концу смены начался съем золота. Воду выключили. Прежде всего выбрали руками самородки. Потом снова пошла вода, двое рабочих в резиновых сапогах самым прозаическим образом стали в золотую «пшенную кашу» и специальными деревянными лопатками перемешивали — пробуторивали — осевшую массу, помогая воде уносить последние гали. Золото заметно очистилось от примесей. Верхний слой состоял из зерен, очень похожих на тыквенные семечки. «Семечки» собирались совочком и ссыпались в белые жестяные банки.
Железные жалюзи убрали. Теперь на дне шлюза оставалось самое мелкое золотишко, оно заполнило углубления — каждое чуть больше яичного желтка. Впечатление было такое, что перед тобою — глазунья, в которой повар расположил желтки ровными линиями. Собраны и желтки. Съем золота закончен.
И тут горный мастер сказал мне:
— Помните, в «Угрюм-реке» — когда набирался на прииске пуд золота, то палили из пушки. Если б сейчас этот обычай завести здесь, в Заполярье, такая пальба пошла бы!
Вниз, в долину спускаюсь кратчайшим путем по необычному водопроводу: он сварен из бензиновых бочек и похож на гигантского железного червя. По этому трубопроводу и подается вода на промывочный прибор.
Тут мне снова пришлось проститься с Салатом Михайловичем.
— Вот там, на востоке, за сопкой, — сказал Абаев, — работает еще одна наша разведпартия. У них тоже богатое золото. Мне нужно к ним заглянуть. Туда недалеко — километров десять. Пробуду у них дня два, а потом уж возвращусь в Райгру.
Обмениваемся крепким рукопожатием.
И теперь я уже твердо верю, что пожелание Абаева «до новой встречи» обязательно сбудется.
Широко, сильно Салат Михайлович зашагал по зеленому, залитому солнцем пологому склону сопки.
В Билибино я возвращался с караваном геологов. Они охотно приняли меня в компанию, но предупредили: придется идти пешком.
Лошади — с вьюками и лишь одна налегке, специально для того, чтобы через речку перевозить людей.
— Лошадей бережем, не ездим на них. Ведь здесь лошадь стоит знаете сколько! Завоз дорогой: самолетом.
Удивительны эти низенькие якутские лошадки: ходят только друг за дружкой. Та, что не была еще головной, ни за что не двинется первой; задние во всем полагаются на ведущую, идут за нею вслепую — глаза совсем застланы космами длинной гривы.
Перед нами — изгиб Караля. Наверное, уже восьмой или девятый. На ведущую лошадь, укрытую большим вьючным седлом, садимся вдвоем. Эта лошадь, между прочим, имеет уникальное имя — Ретроспективная. Мой спутник шлепает ее ногами по бокам.
Лошадь, однако, не торопится. Она раздумывает минуту-другую, потом медленно, осторожно входит в воду.
Переправив меня, рабочий возвращается за следующим «пассажиром». И пока он совершает свои рейсы, я любуюсь закатом — до чего же захватывающе!
Солнце только что скрылось. На западе, окрашенные в густые тона, лежат синие-пресиние сопки. Над ними — оранжевые тучи. На востоке — далекими террасами, одна над другой, сопки в нежнейших красках: ближние — голубые, потом сиреневые, еще дальше — розовые, кремовые. Перенесешь взгляд с неба на дно долины — в неподвижной глади озер отражается вся эта неописуемая красота. А Караль оранжево-желт: прямо-таки поток расплавленного золота.
К концу перевоза небо на западе стало неузнаваемо: лучи исчезли, а вместо них таким же веером вытянулись огненные космы облаков. Казалось, будто природа-кудесница устроила этот невиданный фейерверк в честь смелых людей, неутомимых и самоотверженных тружеников, шаг за шагом осваивающих дикий, суровый, но богатый и прекрасный край!..