Мы поболтали о погоде, и я направился к лестнице. Навстречу спускалась женщина, одетая во все черное. Было лето, и ее наряд показался мне странным: легкое платье, туфли, шелковый платок, закрывающий голову и повязанный вокруг шеи, темные очки. Она прошла мимо, обдав меня слабым запахом духов… Я с трудом удержался, чтобы не обернуться.
Поднявшись в квартиру, я занялся обычными делами: приготовил себе завтрак, состоящий из яичницы с ветчиной, сварил кофе, наелся и завалился на диван. До обеда хорошо думалось, мне в голову приходили идеи будущего многотомного романа, который сделает меня знаменитым. Это будет эпическое полотно о нескольких поколениях русских людей, о становлении их характеров, закаленных революциями и войнами, советскими пятилетками, лагерями, освоениями целины, перестройкой, «лихими девяностыми» и…
Мои мысли сами собой потекли в другую сторону, задержались на незнакомке в черном, с которой я столкнулся, потом на Денисе, которому я давно не звонил. Впрочем, как и он мне.
– Болван! – захихикал кто-то мне в ухо. – Ты же отключил телефоны!
Я сообразил, что задремал, встрепенулся и заставил себя вернуться к обдумыванию сюжета саги о каких-нибудь Раевских или Нарышкиных…
– Почему, к примеру, не о Ляпкиных или Тяпкиных? – отозвался мой ехидный оппонент. – Фамилией не вышли? Все-то ты к украшательству стремишься, к сомнительной дворянской романтике… А писатель должен отражать окружающую его жизнь – во всей ее полноте. Возьми и опиши консьержа, как он наблюдает за жильцами, говорит по телефону или заваривает чай. Как, засыпая на неудобном диване в своей отгороженной от стойки комнатушке, думает о жене и детях. Ему не до высоких материй – нужно семью кормить, лечить старых родителей, делать ремонт в тесной, видавшей виды квартирке, словом, держаться на плаву, выживать в мегаполисе. Тот еще героизм! Что, не интересен тебе консьерж? А ведь это тоже русский человек!
Я вдруг вспомнил, что стольник Василий Тяпкин в бытность у власти царевны Софьи[22] ездил к крымскому хану Мурад-Гирею и участвовал в заключении с ним Бахчисарайского мира. Готовясь к написанию романа-эпопеи, я зачитывался историческими хрониками, а моя память услужливо выдала подходящий материал.
Я представил себе золотое тиснение томов с названием «Сага о Тяпкиных», заворочался и открыл глаза. О черт! Опять задремал. Так я не скоро напишу великое произведение сродни «Войне и миру»!
Вместо того чтобы сесть за стол, включить ноутбук и набросать хоть два-три абзаца, я встал, размялся и подумал о незнакомке в черном. Почему я раньше ее не встречал? Может, она была в отъезде? Или, наоборот, недавно приехала? Надо как бы невзначай расспросить консьержа. А что, если она приходила в гости к кому-то из жильцов? Тогда я ее больше не увижу… От этой мысли меня обуяла печаль. Ненормально. Я ведь даже лица ее не разглядел – только лоб с челкой, очки и губы, крашенные матовой помадой.
Почему-то моя рука сама потянулась к сотовому и набрала номер Дениса.
– Привет, старик! – сразу же ответил тот. – Удачно позвонил. От меня только что ушел ученик. Ну и тупиц развелось! После парочки таких уроков неудержимо тянет выпить. Ты как?
– Насчет выпить? Пока не знаю…
– Ты куда пропал? Говорят, вы со Златой развелись. Сплетни?
«Неужели мы так давно не виделись? – подумал я. – Время пролетело незаметно. Вот так и жизнь промелькнет, словно пейзаж за окном скорого поезда. И я ничего не успею! Ни романа написать, ни женщину полюбить! Все, что я переживал до сих пор, оказалось заманчивой пустышкой».
– Я расстался со Златой. Теперь ты можешь приходить ко мне.
– Лучше ты ко мне, старик! – вздохнул Денис.
Я обрадовался. Денис – единственный, с кем я могу поделиться своим грандиозным замыслом и не буду поднят на смех. Он сам мечтает открыть новую эру в математике.
«А вместо этого вдалбливает в головы нерадивых подростков навязшие в зубах формулы и теоремы! – съязвил мой оппонент. – Вы оба не годитесь для великих свершений».
– Тьфу на тебя!
– Ты не в духе, старик? – добродушно спросил Денис.
– Это я не тебе. Извини.
Он смущенно кашлянул:
– Я слышал, у тебя роман с актрисой?
– Боже мой! – воскликнул я. – Москва была и осталась деревней. Слухи разносятся быстрее, чем вирус гриппа. Тебе Злата сказала?
Денис славился необычайной рассеянностью, которая каким-то образом сочеталась с точным складом его ума.
– Черт, не помню, старик! Но не Злата. Где я мог ее встретить? Наши орбиты не пересекаются.
Я решил как следует ошарашить его. В конце концов, писателям присуща эксцентричность и некоторый эпатаж. Творческие люди отличаются от всех остальных именно причудами, и чем эти причуды нелепее, тем больше они привлекают внимания.
– Мое сердце безраздельно принадлежит одной великой актрисе! Она покорила меня… околдовала.
Я немного переборщил с эмоциями, но Денис не заметил этих нюансов. А я не заметил, как втягиваюсь в опасную игру.
– Я ее знаю?
– Конечно. Именно ты нас познакомил!
– Я? – Он помолчал, собираясь с мыслями. – Ты ничего не путаешь, старик?
– Наше первое роковое свидание состоялось… в твоем скромном жилище ученого и аскета.
Он был польщен и не заподозрил подвоха. Зато его математический ум уточнил:
– Но… у меня не бывает актрис. Моя берлога не приспособлена для того, чтобы принимать в ней прекрасных утонченных дам. Ты не мог бы увлечься простушкой!
– И все же ты нас свел.
– Я заинтригован, – признался Денис. – Не томи, умоляю! Кто она? Как ее зовут?
– Она играет в черно-белом кино…
На том конце связи повисла долгая напряженная пауза.
– Послушай, старик, – осторожно начал он. – Ты, часом, не пьян? По голосу не похоже, но… черт, я в полной растерянности…
– Ты же знаешь, спиртное на меня не действует.
Я заходил все дальше и дальше, представляя себя героем романа, который пишется на ходу, – пока в моем воображении, а потом ляжет на бумагу. Может, это будет сага обо мне самом?
– У тебя все в порядке?
– Теперь да, – удовлетворенно выдохнул я. – Теперь я наконец нашел то, что искал.
– Ладно… хватит басни травить…
Его голос звучал нерешительно. Он не смел высказать свою догадку.
– Это не басни, друг. Она – королева немого кино! Вера Холодная…
– Что-о?..
Мои прогулки по парку участились. Я не признавался себе, что хочу вновь увидеть женщину в черном, таинственную незнакомку. Но, как назло, мы больше не встречались. Я был разочарован.
Родители изредка звонили мне, справлялись о здоровье. Злата словно забыла о бывшем «горячо любимом» супруге. Друзья-приятели обиделись на мое молчание и отключенный сотовый. На работу меня не тянуло. Бестолковые тусовки давно приелись. Роман-эпопея продвигался туго, вернее сказать, застрял. Зато я отводил душу, день за днем записывая все, что просилось на бумагу, в дневнике. Это давало выход моим чувствам, мыслям и переживаниям. Между тем образ незнакомки прочно укоренился в моем сознании и занимал меня все сильнее.
«А вдруг это была твоя муза, Дмитрий, – подливал масла в огонь мой внутренний оппонент, – без которой твоему таланту суждено прозябать всуе? Вдруг, Мастер, это была твоя Маргарита? Другой бы на твоем месте горы свернул, чтобы отыскать ее, а ты строишь невозмутимую мину и прожигаешь время, бродя без всякой пользы по аллеям парка или валяясь на диване. Думаешь, так на тебя снизойдет вдохновение Данте или Сервантеса? Горе тебе, жалкий графоман!»
Он ужасно бесил меня, но мне нечего было противопоставить его едкому сарказму.
Каждый раз, спускаясь по лестнице на первый этаж или входя в подъезд, я с замиранием сердца ожидал увидеть ее стройную фигуру… и каждый раз судьба обманывала меня. И вот, когда мое отчаяние, казалось, достигло предела, она появилась. На улице лил по-осеннему холодный дождь. Я вошел, отряхиваясь, закрыл зонт и… не поверил своим глазам. Незнакомка, в тех же очках и платке из черного шелка скользнула мимо меня подобно призраку. Я обомлел. Хлопок двери вывел меня из оцепенения.
– Промокли? – участливо спросил консьерж. – Льет как из ведра. Куда можно ходить в такую погоду?
– Я гулял…
Он посмотрел на меня, как на чудака, и углубился в чтение газеты.
– Кто эта женщина?
– Вдова. Она в трауре, – неохотно объяснил консьерж. – Ее мужа-журналиста недавно убили. Он писал политические статьи. Слышали в новостях? Об этом до сих пор шумят.
Не говорить же ему, что я не включаю телевизор, не слушаю радио и не покупаю газет?
– Она живет здесь?
– Мне не следует давать никаких сведений о…
Я достал из кармана портмоне и положил перед ним пару купюр.
– На пятом этаже, – кивнул он. – Сняла квартиру две недели назад. Каждый день куда-то ходит – и в дождь и в жару. На кладбище, наверное.
– Каждый день?
Меня поразило, что я так долго не мог ее встретить, если она живет в этом же доме. Очевидно, мы входили и выходили в разное время.
– Да, – подтвердил консьерж. – Даже сегодня, в ливень, куда-то отправилась. Наверное, ей невмоготу находиться одной в четырех стенах. Похоже, она не работает. Ее муж был известным человеком, наверное, получал приличные деньги. Теперь она вынуждена будет сама о себе заботиться.
Мне было неловко спрашивать у него, как фамилия погибшего журналиста, поэтому я поблагодарил и пошел к себе. Едва я переступил порог квартиры, как зазвонил мой сотовый. Единственными людьми, которым я дал этот номер, были мои родители и Денис.
– Как дела, старик? – спросил он, явно пребывая под хмельком. – Я все думаю о твоих словах.
– Каких еще словах?
– Про актрису. Неужели ты влюбился в Веру Холодную? Это несерьезно. Я сам ее обожаю, но… как бы правильно выразиться…
– Не парься, Деня. Будь проще.
– Словом… я люблю ее творчество, натуру… то есть экранный образ… Понимаешь?