– А я нашел в ней женщину своей мечты! – со скрытым удовлетворением выпалил я.
Мне нравилась роль безнадежно и безответно влюбленного страдальца. Я без зазрения совести дразнил ею отца, мать и школьного товарища. Будь в моем окружении другие люди, я дразнил бы и их.
Мой ответ поставил Дениса в тупик: не в его правилах было поучать кого-либо. Тем более меня.
– Прости, старик… – после паузы выдавил он. – Надеюсь, ты знаешь, что она… мертва уже много лет…
– Девяносто. Я подсчитал. Но для настоящей любви это не имеет значения.
Денис закашлялся.
– Ну, ты силен! – выдохнул он, когда его отпустило. – Я не ожидал, что фотографии окажут на тебя такое влияние. Я виноват, старик…
– Расслабься, Деня. Я даже благодарен тебе за то, что ты нас познакомил.
Меня понесло. Я не давал ему слова вставить: заливался соловьем, тараторил без запинки, сочиняя на ходу историю своей нечаянной любви.
Денис молчал, оглушенный и подавленный.
– …как только я осознал всю силу своей страсти к Вере, Злата мне опротивела. Я не мог больше смотреть на нее, дышать с ней одним воздухом. Мне была невыносима мысль, что, живя с ней, я изменяю Вере…
– Слушай, старик… ты меня разводишь! – пьяно захихикал он. – Ты соображаешь, что несешь?
Я соображал, в отличие от Дениса, и четко гнул свою линию.
– Я люблю ее! И мне наплевать, где она, на том свете или на этом. Я вызываю ее дух, и он спускается ко мне с небес… Наше чувство выше физического влечения, выше телесных наслаждений… Мы сливаемся в духовном оргазме… Это такой кайф, Деня! Такой экстаз!
Я болтал чепуху, у меня уши горели от стыда. Но что-то мешало остановиться и прекратить этот дикий спектакль.
– Пожалуй, пойду выпью, старик, – оторопело брякнул Денис. – Чего-то у меня мозги клинит!
– Выпей, друг! Выпей за наше счастье!
– Ладно… пока… – промямлил он. – Звони…
Закончив разговор, я подошел к окну и выглянул во двор: подход к дому отлично просматривался. Я устроился возле подоконника и просидел так несколько часов, обдумывая перипетии сюжета будущей саги о Голицыных или Долгоруковых. А может, мне за Трубецких взяться?
Женщина в черном вышла из-за угла и неторопливо, с достоинством зашагала к подъезду. Я не мог усидеть на месте и вскочил, едва не выбив лбом стекло. Это совсем не походило на обычное любопытство! Она давно скрылась за дверью, а я все таращился в окно, словно ненормальный.
– Так… все, хватит! – процедил я сквозь зубы и заставил себя сесть за ноутбук. – Ты сходишь с ума, парень!
Я подключился к Интернету и начал просматривать архивы новостных сайтов, ища сообщения о гибели известного журналиста, и нашел-таки. Фамилия убитого была…
Теперь вместо парка я слонялся по улице, ожидая, когда вдова журналиста выйдет из дома. Уже на третий день мне повезло – где-то около одиннадцати утра я увидел ее фигуру в черном облегающем платье. Не глядя по сторонам, она направилась к остановке. Я молился, чтобы она не спустилась в метро. Тогда я ее потеряю – чего-чего, а навыков наружной слежки в большом городе я не приобрел. Хотя в погранвойсках меня научили многому, этого я не умел и чувствовал себя неуверенно. Наблюдать за человеком в лесу или в горах – совсем другое дело. Город накладывал своей отпечаток на все и вся, в том числе и на слежку. Я боялся, что женщина заметит меня и узнает. Наверняка она запомнила мое лицо. Такси, заранее нанятое мною, ожидало неподалеку. Водитель нервничал.
– Здесь нельзя парковаться, – ворчал он.
Я сунул ему сто долларов в качестве аванса и пообещал возместить любой ущерб, возникший по моей вине. Он молча взял деньги, но сидел как на иголках.
Надо же было ей подойти именно к нему! Она спросила, свободен ли он.
– Жду клиента, – высунувшись в окно, ответил таксист.
Вдова журналиста поймала другую машину, и нам пришлось догонять ее.
– Хорошо, что она не села в маршрутку или троллейбус, – сказал водитель. – На остановках в толпе можно прозевать. Жена?
Ему, по всей видимости, было не впервой заниматься подобными гонками.
– Любовница! – ответил я.
– У нее кто-то умер?
– Мой соперник. Я его убил!
Таксист с опаской покосился на меня. Я расплылся в сияющей улыбке. Моя реплика отбила у него желание по-свойски болтать и давать советы.
Несколько раз мы стояли в пробках. Потом, боясь отстать в потоке машин, таксист вынужден был почти вплотную ехать следом за «объектом». Я похвалил себя, что не взял свою «Ауди». Если она разбирается в автомобилях, то наверняка обратит внимание на роскошную иномарку.
Такси, за которым мы ехали, остановилось у Бабушкинского кладбища. Консьерж как в воду глядел – вдова приехала навестить могилу мужа. Она купила цветы и скрылась за воротами. Запах липы, разлитый в теплом воздухе, привлекал пчел. Одна пчела залетела через приспущенное стекло к нам в салон и жужжала, ерзая по стеклу.
Таксист угрюмо уставился на меня. Мое «признание в убийстве» не давало ему покоя.
– Слушайте, вы вправду это…
– Не буди во мне зверя, – со скрытой враждебностью процедил я. – Я все еще ревную ее! Она ходит к нему на могилу… тайком от меня.
Он повертел головой, как будто ворот рубашки сдавил ему шею. Ему явно хотелось поскорее избавиться от странного пассажира, и он придумывал предлог:
– У меня смена заканчивается…
– Пока она не выйдет, будешь стоять здесь.
Водитель предпочел не спорить. Вдова пробыла на кладбище полчаса, после чего понуро побрела к остановке, села на маршрутку и уехала. Наверное, решила сэкономить. Откуда у нее деньги изо дня в день на такси кататься? И так небось расходов немерено: за съемную квартиру платить надо, за житье-бытье. Кормильца-то нет в живых.
– Едем за ней?
– Нет! – резко произнес я и протянул ему еще сто долларов. – Дождешься меня. А не то…
Я вышел и сделал вид, что запоминаю его номерной знак.
– Я постою! – поспешно пообещал он. – Не волнуйтесь…
Я разыскал смотрителя могил и спросил, где похоронили журналиста Артура Холодного. Он начал объяснять, размахивая руками.
– Может, покажешь?
Я заплатил, и он повел меня по кладбищенской аллее между памятников и оград. От него несло перегаром, но это не мешало ему безошибочно ориентироваться в лабиринте дорожек, проложенных среди захоронений. Как мало нужно человеку для вечного пристанища – деревянный ящик, клочок земли и мраморная плита. Все!
– К нему жена часто ходит… – пробормотал смотритель. – Видать, любила его… А ты кто будешь?
– Коллега.
– Гляди, лишнего не пиши. Не то рядом ляжешь… Жизнь-то дороже всего! Ей замены нету…
Я спросил, как хоронили Артура. Сослался на командировку: дескать, не успел проводить товарища в последний путь. Смотритель оказался кладезем информации.
– Пышная была церемония… – разговорился он. – Народу тьма привалила! Речи трогательные говорили, цветов гору насыпали, венков дорогущих. Жалко мужика. Молодой, красивый, принципиальный. За правду воевал! Вот его и порешили живоглоты эти.
Кого он называл «живоглотами», я уточнять не стал – и так ясно.
– Ему голову прострелили в нескольких шагах от машины. Говорят, он в Москву собирался ехать. Убийцу так и не поймали. Пока менты явились, тот уж на электричку сел и был таков! Ищи-свищи!
В Интернете я прочитал, что журналист погиб на своей даче в Перловке, которая досталась ему от родителей. Неизвестный выстрелил, когда Артур подошел к машине. Жена решила остаться на выходные за городом, и это, возможно, спасло ей жизнь. С ней случился нервный припадок, и следователь смог задать ей вопросы только день спустя. Вдова никого не подозревала и не назвала других причин смерти мужа, кроме его профессиональной деятельности. Артур Холодный слыл неподкупным, жестким и бесстрашным. Он умел добывать сведения из самых невероятных источников и любил громкие разоблачения. Его статьи вызывали широкий общественный резонанс. Мотивом для убийства могло послужить очередное «дело о коррупции». Журналист вел самостоятельное расследование и, по слухам, располагал серьезной доказательной базой. Вот его и убрали. Банальная история, как ни прискорбно признавать.
То, что его жена после похорон сменила место жительства – съехала из их квартиры на Тимирязевской улице, – в общем, по-человечески понятно. Как и то, что она скрывается от прессы и не желает давать интервью. Репортеры в погоне за сенсациями и рейтингами своих изданий порой переходят границу морали и бывают беспощадны, забывая о том, что имеют дело с людьми, которые переживают глубокое горе, потерю близких, крушение жизни… Такие вещи, как деликатность, такт, этические соображения и даже элементарное сострадание, уступают место жажде наживы и приобретению популярности на волне чужой беды.
В унисон моим мыслям смотритель могил принялся поносить современных папарацци на чем свет стоит:
– Я тут всякого насмотрелся. Моя бы воля, они бы близко к кладбищу не подошли! Ничего святого не осталось… Человек скорбит, а они налетят вороньем, щелкают своими аппаратами… супостаты! И не прогонишь.
Он подвел меня к могиле, огражденной старой кованой решеткой. Судя по надписям, Артура похоронили рядом с матерью, ушедшей из жизни девять лет назад.
– Ну, памятник еще рано ставить, – деловито произнес смотритель. – Пусть год пройдет, земля усядется… Если поспешить, потом все равно переделывать придется.
Он неодобрительно косился на меня. Что за посетитель? Ни цветов не принес, ни водочки, чтобы выпить за упокой души убиенного. Я дал ему еще денег.
– На, братец… помяни Артура. Я сейчас не могу: при исполнении. Может, в другой раз наведаюсь…
Он молча закивал:
– Я тебе больше не нужен? Запомнил, где могилка-то?
– Запомнил. Иди, бог с тобой…
Он скрылся между разросшихся кустов сирени. А я постоял, прикидывая, найду ли в следующий раз дорогу сюда… Покойный журналист взирал на меня с портрета, залитого дождем и покоробленного, несмотря на стекло. Поверх увядших букетов лежали четыре белые гвоздики, недавно положенные вдовой…