— Давай сразу за стол. Ты ведь, судя по галстуку, с работы, — добродушно поддел Зимина Ульянский.
— Как ты догадался, Владимир Иванович? — В голосе Сергея Матвеевича послышалось восхищение, смешанное с мистическим ужасом. — Я действительно одолжил… — Он помусолил пальцами кончик галстука.
— Слушай! — перебил его Ульянский, разливая по бокалам минералку. — Брось ты эти церемонии! Ну какой я тебе Иванович! Говори, с каким делом пожаловал и как видишь мое участие.
Мысль обратиться к Ульянскому возникла у Зимина вчера, когда в институте немного поутихли шумные поздравления коллег и ажиотаж, связанный с курганными находками. Зимин впервые рассмотрел их по-настоящему и с грустью подумал, что пылиться скифским сокровищам в запасниках Эрмитажа лет десять, пятнадцать, а то и двадцать, прежде чем они станут частью экспозиции музея. Находки требуют реставрации — бережной, тончайшей, — дорогостоящей. Такие проекты надо бы финансировать не скупясь! Это культурное событие мирового масштаба, головокружительная перекличка времени и красоты!
С Ульянским посоветоваться? Все-таки он историк и понимает значение таких находок. Вдруг поможет деньги найти для Эрмитажа? Специально на реставрацию скифских шедевров!
Возможность воспользоваться для этой цели личными связями Зимина воодушевила и директора Института археологии. Из его кабинета Сергей Матвеевич звонил Ульянскому сегодня утром и пообещал, что сразу после разговора с ним вернется на работу и расскажет о встрече.
Зимин очень надеялся на участие Ульянского. Был в этой надежде и личный мотив. Если получится раздобыть деньги на реставрацию — это хоть как-то компенсирует его промах в организации раскопок. В том, что там побывали грабители, виноват не сын. Виноват он — Сергей Матвеевич Зимин. ЕМУ доверили! На ЕГО многолетний опыт в проведении раскопок рассчитывал эрмитажный коллега! Вероятность того, что в тайнике оставались какие-то ценности, очень мала, но все-таки есть.
…Ульянский слушал Зимина внимательно, задавал толковые вопросы. Взглянул на часы:
— Нам пора закругляться, Сергей. У меня скоро совещание. Я все понял и скажу сразу — в успехе не уверен. Не мой, понимаешь, вопрос, и пробивать его мне несподручно. Но завтра утром я еду на заседание Большого Совмина. Союзного, — пояснил он. — Попробую их убедить. Люди соберутся умные, культурные… в основном, — хмыкнул Ульянский. Видимо, представил тех, кто остался за гранью его характеристики. — Но имей в виду, все, что связано с финансированием, решается очень туго!
Ульянский тяжело вздохнул и задумался.
— Хотя… тут можно сыграть на романтическом флере проблемы — скифы, археология, золото… Золотишко-то им показать надо! Чтоб глаза загорелись! Знаешь, возвращайся давай в институт, отбери со своим директором несколько самых интересных вещиц, не очень объемных — так чтоб в портфель мой поместились, а я сейчас договорюсь с фельдъегерской службой. Приедут, заберут, доставят мне под расписку, а завтра после заседания отвезут обратно. И пусть не сомневается твой директор в наших фельдах! Все будет в полном порядке! Ух, потрясем Совмин! — хохотнул он.
Ульянский представил, как эффектно будет выглядеть на завтрашнем заседании — с бесценным золотом скифов, спрятанным в обычном кожаном портфеле, и довольно улыбнулся. Он почти уже не сомневался, что толк из их с Зиминым затеи выйдет…
3
Золотая четырехручная ваза, зеркало на длинной ручке с шариком на конце, золотые игрушки: олень, пантера, лошадка на колесиках и массивная золотая бляха в форме оленя — лежали на письменном столе в кабинете Ульянского. «Красота какая!» — шептал он, бережно складывая ценности в сейф. Потом вдруг вспомнил, что на заседание в Большой Совмин поедет из «Архангельского», не заезжая на работу, и начал перекладывать их в портфель. «Антоше бы показать! — подумал он, любуясь роскошным оленем. — Да и Татьяне было бы интересно. И вечером будет о чем поговорить». Последнее время их беседа нельзя сказать, чтоб журчала.
…Татьяне действительно было интересно, и, пока Владимир Иванович ужинал, она восторженно разглядывала скифские сокровища, сидя за большим столом напротив мужа. Ульянский с аппетитом ел капустные котлеты со сметаной, рассказывая о встрече с Зиминым. Потом приврал немного. Сказал, что надо бы оставить ценности в сейфе, но привез вот на дачу ради нее. Татьяна благодарно взглянула на мужа — так тронута была его вниманием.
Он давно ее этим не баловал. Вообще замкнулся как-то. Говорили неохотно, и все больше о ерунде: что на ужин подать, какой костюм приготовить. Перед сном садился к телевизору, смотрел новости. Как началась Олимпиада — не отрываясь подряд смотрел все спортивные репортажи и ложился спать. Мужского интереса к ней не проявлял, а она боялась настаивать.
«Может, неприятности какие на работе?» — в который раз думала она, но с расспросами не приставала. Терпеливо ждала, когда все само собой уладится. Мысль о том, что у мужа появилась другая женщина, конечно, приходила ей в голову, но она гнала ее, как маловероятную и неприятную.
Был момент — ужасно рассердилась на мужа, но сдержалась и промолчала. «Терпение — броня семьи!» — любила повторять мать Татьяны. Из Швеции Володя понавез сущей ерунды! В список, видимо, вообще не заглядывал! Схватил первое, что попало под руку, только бы отделаться от ее поручений. Рубашку купил себе дурацкую какую-то, как будто он не член правительства, а хиппи блаженный. Единственная достойная вещь конечно же для дочери — длинная замшевая юбка медового цвета. Все остальное она сложила в комод на подарки знакомым.
Сейчас, видя оживленное лицо мужа, слушая его комментарии по поводу каждой вещицы, что брала в руки, Татьяна переживала большую радость. Она немного даже преувеличивала свой интерес, что-то переспрашивала, покачивала головой, задавала вопросы.
— Володь, а про сюжет рисунка на зеркале тебе Зимин рассказал или ты сам так думаешь?
— Про сюжет, действительно, он рассказал. Я вряд ли бы догадался, но греческую легенду-то помню. Все же истфак закончил. Не думай, что я серый валенок!
Татьяна звонко засмеялась и всплеснула руками:
— Неужели помнишь? Какая же у тебя память фантастическая! Расскажи!
— Если что и подзабыл — то самую малость, — не без гордости заявил Ульянский. — Ахилл был обречен пасть на Троянской войне. Желая спасти сына, мать Ахилла, забыл, как зовут, спрятала его на острове, где правил царь Ликомед. Ахилл, переодетый в женское платье, рос там вместе с дочерьми царя. Но Одиссею было известно пророчество о том, что Троя не может быть взята без юного Ахилла, и он отправился разыскивать его. Появился Одиссей при дворе царя Ликомеда под видом купца. Разложив перед царскими дочерьми женские украшения, он положил рядом оружие. Затем Одиссей протрубил в боевой рог, и рука Ахилла непроизвольно метнулась к мечу. Все! Парень рассекречен! Затем попал на войну, где и погиб от стрелы Париса. Стрела поразила беднягу в единственное уязвимое место — пятку, — уже шутливо закончил рассказ Ульянский.
Татьяна очень внимательно слушала. От ее оживленности не осталось и следа.
— Володь, какой жуткий смысл у этой легенды! — взволнованно сказала она. — От судьбы не уйти.
В голосе жены Ульянский услышал мучительно-тоскливую тревогу и вдруг пожалел, что привез скифское золото домой.
Утром зарядил дождь — мелкий и нудный. Такой обычно льет целый день без остановки. Ульянский любил такую погоду и всегда ощущал необычайный прилив сил. Свежий, подтянутый, чисто выбритый, он стоял у окна в ожидании машины, смотрел на мокрый лес и не знал, что ангел-хранитель уже расправил над ним свои крылышки.
Ульянский немного нервничал перед предстоящим совещанием, и это тоже бодрило. Он взглянул на часы и нахмурился.
— Татьяна! — крикнул куда-то в глубину дачи. — Позвони Михаилу в машину! Я из-за него в Совмин опоздаю. Где его черти носят!
Михаил — молодой смышленый малый — уже два года работал шофером у Ульянского, но в любимчиках ходил у Татьяны. Она ценила его за услужливость, корректность, доброе, природой данное остроумие и проявляла о нем сердечную заботу.
Раздраженный окрик мужа настиг Татьяну в кухне, куда она побежала за трехлитровой банкой свежего абрикосового варенья, сваренного собственноручно. Угощать Михаила домашней стряпней вошло у нее в привычку.
Хлопнула входная дверь, и она услышала испуганный Мишкин голос:
— Извините, Владимир Иванович, опоздал на четыре минуты. Колесо пришлось менять на дороге, а там дождь.
Войдя в прихожую, Татьяна улыбнулась при виде сконфуженной фигуры Михаила. Он смущенно-виновато утаптывал пол, не зная, куда девать перепачканные грязью руки.
— А если там будет снег, вообще на работу не придешь? Выезжать надо раньше! — строго сказал Ульянский, добавив уже мягче: — Пойди умойся! Чумазый, как поросенок. Меня с тобой в Кремль не пустят.
— Миша, и банку потом возьми! — ласково вмешалась Татьяна, ставя угощение на столик. — Варенье мое попробуешь.
Ульянский рассмеялся:
— Куда ему столько варенья! Он что — Карлсон?
Уже подходя к машине, скомандовал:
— Ставь давай свою банку вперед — в багажнике-то колесо грязное.
Удобно расположившись сзади, Ульянский разложил откидное сиденье, положил на него ноги и, достав из портфеля какие-то бумаги, погрузился в чтение. Но сосредоточиться так и не смог.
Дождь разошелся и валил с неба тяжелыми частыми каплями, которые разбивались о лобовое стекло, оставляя на нем дрожащие нервные дорожки.
— Включи-ка приемник, Михаил. Музыку найди какую-нибудь.
— Легкую или тяжелую, Владимир Иванович?
— Среднюю.
Михаил засмеялся, потянулся к приемнику и начал шарить по эфиру. Бодрящая мелодия марша, которую певец вытягивал в лирическую песню, ворвалась в машину. «Я люблю-ю-ю тебя, жи-и-и-знь…»
— Миш! А откуда у тебя эта рубашка?
Владимир Иванович только сейчас заметил, что свой промокший пиджак шофер повесил на крючок и сидел за рулем в голубой рубашке, смутно знакомой Ульянскому.