Отец, конечно, сразу разобрался, что к чему, и только улыбнулся, а Игорь сначала восхитился именно седой древностью сосуда.
Сергей Матвеевич до сих пор не оправился от инфаркта. Обходиться без лекарств не мог, но иногда и они не спасали от жестокой, изнурительной одышки. Чтобы поехать на работу и вернуться на Большую Садовую, вызывали такси. Семейный бюджет трещал по швам, и если теперь Сашке перепадал заказ на портрет богатой дамочки, деньги она отдавала матери или бабе Нате.
Снова дядя Микола приезжал в Москву. Он оказался рабски послушным натурщиком. Сашка рисовала его без устали — сидит, лежит, пьет чай, улыбается… Крупно — голова, руки, глаза… Сашкин талант приводил его в такой восторг, что он стал выделять ее, как самую главную в семье. Говорил с ней уважительно и мало. Побаивался вроде. Когда узнал, что еще и лепкой занимается, обратился с неожиданной просьбой — слепить его голову. Очень хотел увезти домой.
И не поленился ведь несколько дней подряд ездить к Сашке в училище, подолгу сидеть на табурете, неподвижно глядя в одну точку, пока она мяла серую глину. Постепенно тяжелое, скользкое тесто обретало форму и душу, превращаясь в хитренького, лукавого и смешного дядю Миколу.
Голова понравилась, и Микола заказал пять гипсовых отливок.
— Зачем так много? — удивлялась Сашка.
Оказывается, у него все было продумано. Одну голову оставит в доме. Столик специальный закажет. Остальные — в саду по углам разместит. Отливщик, с которым он сторговался на пятидесяти пяти рублях, показал, как заливать в пустые гипсовые формы специальную массу, чтобы сделать головы прочными, устойчивыми и к жаре, и к морозу, почти вечными…
8
Сергей Матвеевич пропускал уже второй полевой сезон и теперь с завистью наблюдал за сборами сына. Игорь уезжал в экспедицию уже не как студент-практикант, а как младший научный сотрудник Института археологии, куда его взяли после окончания университета.
Сборы, как всегда, привносили в дом ужасную суматоху и беспорядок. На диван в столовой складывалось все, что нужно взять с собой. Складывалось не только самим Игорем, но и остальными членами семьи. Он не мог смотреть без смеха на растущую с каждым днем гору из одежды, книг, каких-то кульков, кружечек, блокнотиков…
— Остановитесь, безумцы! До отъезда еще неделя. Вы же утопите меня в этом барахле! Не утащу я такую тяжесть, а еще спальник и палатка.
Впрочем, палатку Игорь помянул так, что называется, «до кучи». Японская розовая с белым красавица, которую Альбинка подарила ему на день рождения, весила чуть больше пачки сахара. Зимин-старший просто обомлел, увидев это чудо. По просьбе отца Игорь несколько раз раскладывал ее посреди комнаты, и туда залезали по очереди все домочадцы, даже упитанная баба Ната. Рассчитанная на трех человек, уж для Игоря с Румыном, которого стараниями Сергея Матвеевича снова включили в состав экспедиции, палатка была роскошно просторной и очень уютной, а нежный розовый свет, наполнявший ее нутро, наводил на мысль о фантастически огромной морской раковине.
— Мне тоже охота тут пожить! — завистливо канючила Сашка, растянувшись на розовом полу. — Здесь так здорово!..
За незатейливой «палаточной» забавой Альбинка однажды вечером и застала все семейство, придя на Большую Садовую. Она очень нервничала, последнее время вообще места себе не находила. Изводилась отчаянной и лихорадочной тревогой: за три-четыре месяца, что Игорь будет в экспедиции, он разлюбит ее и забудет! Он, наверное, устал от ее любви, которую, кроме Сашки, в семье никто не принимает. Никто об этом и словом не обмолвился, но она же видит!
Уже совсем стемнело, и ее появление в столь поздний час немного удивило всех. Даже Игорь с Сашкой смотрели на нее озадаченно. Сели пить чай. Альбинка держала горячую чашку как пиалу — грела озябшие от волнения руки.
— Хорошо, что все в сборе, — выпалила она без предисловия. — Я хочу сказать, что очень сильно люблю Игоря и предлагаю ему жениться на мне.
За столом замолчали, стал слышен гул машин с Садового кольца.
— Класс, — первой пришла в себя Сашка и восторженно уставилась вначале на подругу, потом перевела взгляд на брата.
Игорь не вскочил с места, не обнял свою Альбику и не объявил, что завтра же они идут в ЗАГС. Родители вообще растерялись и не знали ни что сказать, ни как вести себя. Сашка видела, что подруге больших трудов стоит не расплакаться, но тоже не знала, что делать…
Лишь когда Игорь пошел провожать Альбинку на Большую Бронную, дом Зиминых загудел и раскололся на два лагеря. Надя и баба Ната встали на позицию сурового осуждения Альбинки, Сашка и Зимин-старший — защиты.
— Бедная отважная девочка! — переживал Сергей Матвеевич. — Да вы представляете, что творится в ее сердце, если при всех решилась сделать такое предложение! Я, признаться, ее недооценивал, а она — личность. Как, дочка, ты сказала? Класс? Согласен. Высший класс!
На следующее утро Зимин-отец спросил у сына, что они с Альбиной решили.
— Вернусь из экспедиции, и поженимся.
В голосе Игоря Сергей Матвеевич радости не услышал.
— Я понимаю твои сомнения, сынок, но, похоже, эта девочка действительно любит тебя очень сильно. Решил жениться — не обижай ее равнодушием! — Зимин помолчал. — Я тебе прямо скажу — ты мне вчера не понравился!..
Игорю же явно не понравилось то, что сказал отец. Он поморщился даже от досады, но выговаривать отцу за вмешательство в личную жизнь не стал. Ограничился предположением:
— Я думал, пап, ты не захочешь породниться с семьей Ульянских после того, что произошло…
Роль жениха поневоле, которую он разыграл при Альбинке, Игорю тоже была неприятна. Ни в коем случае не хотел он обидеть девочку, но представить, что входит в ее семью и как ни в чем не бывало общается с дядей Володей, не мог. Отец хоть и говорит сейчас, будто понимает все его сомнения, — вряд ли отдает себе отчет в том, что после пережитого шока снова придется вернуться к дружескому общению с Ульянским. Нет, уже не просто дружескому — родственному! Игорь вспомнил, как, обнимая вчера плачущую Альбинку, строил свадебные планы на осень и сам не знал, верит себе или нет.
Сашка, с которой всегда жили душа в душу, смотрела хмуро и неприветливо. Ее колючий взгляд в сердце Игоря отзывался тоской и сознанием неправильно проживаемой жизни.
К Альбинке она отнеслась с поистине сестринским участием, изобретательно предлагая подруге свежие и убедительные свидетельства любви Игоря. Альбинке больше всего на свете хотелось быть убежденной. Под сладким натиском Сашкиных доводов она успокоилась и все реже вспоминала тот вечер, когда пришла к Зиминым объясниться и отдать Игорю руку и сердце.
Сашка оказалась прекрасной утешительницей, но не предполагала, что вскоре им с Альбинкой придется поменяться местами.
В конце третьего курса в автомобильной копилочке Глеба набралась наконец сумма, достаточная для покупки «жигулей». Заветная мечта должна была вот-вот осуществиться, когда до Глеба дошел слух, что его однокурсник, сын азербайджанского партийного босса, продает свой «опель». Два года Глеб любовался его элегантной тачкой — и вот… ее можно купить!
Им овладело лихорадочное желание стать хозяином темно-вишневого сокровища. Не хватало полутора тысяч, и Глеб заметался по Москве. Отец отказался дать деньги по соображениям принципиальным — нечего, дескать, пижонить! Родственники, не получив добро от Большакова-старшего, не посмели субсидировать покупку, у друзей-приятелей можно набрать рублей триста, ну, от силы пятьсот. Не больше!
Единственный, кто согласился одолжить большую сумму, был сигаретный барыга. В долг он давал под проценты, всего на два месяца и требовал залог. Глеб бросился к Сашке. В качестве залога ему нужен был Миколкин клад.
— Через два месяца верну! — уверенно пообещал он.
У Сашки такой уверенности совсем не было. Где он возьмет деньги через два месяца? Да еще с процентами? Скорее всего, «Крымская смесь» останется у барыги. При одной только мысли об этом у нее заныло сердце. Ни за что! Не расстанется она с Миколкиным кладом! Глеб поворчит, поворчит и успокоится. Либо найдет деньги в другом месте, либо откажется от «опеля». Прав Большаков-старший — нечего пижонить!
Глеб, однако, не успокоился и, когда окончательно стало ясно, что, кроме как у барыги, денег достать негде, заявил о своих правах на Миколкин клад.
— Сашенька, подруга моя дорогая! Ты, надеюсь, не забыла, как эти бирюльки покупались? — нахально и отвратительно спросил Глеб. — Или, думаешь, мы в расчете? Отработала, так сказать?
— Ты с ума сошел, — пролепетала Саша.
Слезы, отчаянные и горькие, полились градом…
— Как он может так мерзко разговаривать со мной? — спрашивала она Альбинку, рыдая у нее дома на Большой Бронной и приканчивая пачку сигарет.
В историю покупки Миколкиного клада Альбинку пришлось посвятить. Она удивленно покачивала головой, словно не верила, что у Сашки были от нее секреты, но «сокровищную» тему развивать не стала.
— У него от этого «опеля» мозги набекрень съехали. Подожди. Скоро придет в себя и позвонит, — успокаивала она подругу.
Глеб позвонил Альбинке в тот же вечер и позвал Сашку к телефону.
— Ты не надумала? — проскрипело в трубке.
— Извиниться не хочешь? — В Сашкином голосе явственно прозвучали строгие Надины интонации.
— Я спрашиваю, ты не надумала отдать мне цацки?
Сашка помолчала и жадно затянулась сигаретой.
— Знаешь, Глеб, а ты мудак.
— От курвы слышу.
…Вот и вся любовь!
Сашка и Глеб не виделись неделю. За это время он успешно провернул финансовую операцию. Сказал отцу, что готов купить «жигули», и, воспользовавшись его связями, в обход длиннющей очереди стал автовладельцем. В тот же день он отдал машину своему барыге и получил сумму, достаточную для покупки «опеля».
Отец устроил небывалый скандал. Рвал и метал. Называл сына «грязным спекулянтом», потрясал кулаками и говорил, что теперь может лишиться партбилета. Он даже счел нужным объясниться с Ульянским по поводу безобразного поступка Глеба. Министру пришлось выслушать соображения шефа о нормах и традициях партийной морали применительно к советскому чиновнику высокого ранга, правда высказанные с дружеским участием. Но Большаков долго не мог простить сыну унижения и страха, пережитых в кабинете Ульянского.