[7] еще не раз явится ему во сне, и скифский царь, желая задобрить как своих, так и эллинских богов, чтобы сон его не оказался вещим, взгромоздит за долгие годы на жертвенный холм целые стада коров, овец и быков.
Сон Скилура имел продолжение, и неизвестно, какая часть его — первая или вторая — напугала его больше. Скифы вообще проявляли чрезмерную серьезность относительно своих сновидений, считая их божьими посланиями, но всегда жаждали уточнения — от кого именно. А поскольку богов в скифском пантеоне насчитывалось множество, решить эту задачу было порой очень сложно. В Скифии даже появились толкователи снов — надо сказать, весьма уважаемое и прибыльное занятие. Важные, «государственные» сны обычно приписывали Зевсу. Все, что касалось благополучия семьи, — скифской богине Табити. Сон Скилура, с одной стороны, следовало считать посланием с греческого Олимпа, с другой — Табити также покровительствовала огню и вполне могла показать Скилуру неапольское пепелище.
Как бывает только во сне, картина разрушенного города внезапно исчезла, и на пороге своего дома Скилур увидел Колаксая — первого скифского царя. Не то чтобы он его узнал. Нет, конечно! Просто по неведомым законам сна сразу понял, что это Колаксай. Не говоря ни слова, тот с гневным лицом сорвал со скамьи белый плащ, который вместе с данью прислали вчера из греческого Херсонеса, и разорвал его в клочья. Последнее, что запомнил Скилур, — звон ударившейся об пол золотой фибулы, скреплявшей плащ на плече.
Чем недовольны боги? Пусть царство в Таврике[8] не сравнится с древней Скифией времен царя Атея, когда скифские земли простирались от Меотиды[9] до Истра! Сморщилась Скифия, как засохшая оливка. Теснили ненавистные сарматы, греки расширяли свои владения за их счет. Но никогда еще скифы не жили так богато! Скилур сделал все, чтобы Скифия развивалась. Недаром греческие государства Понта — Херсонес, Боспор, Ольвия — трепещут перед грозным соседом и даже платят немалую дань! Он сумел вовлечь их в сумасшедшую и ненасытную торговлю. В Неаполь Скифский потекли вино, оливковое масло, дорогие ткани, золотые украшения, лаковая посуда. Главное, есть кому покупать!
В Неаполе, что в переводе с греческого означает «новый город», появились и «новые скифы», живущие, правда, на эллинский манер, из всех богов наиболее почитающие Гермеса с толстым кошельком в руке. Даже мастеров для строительства своих домов они выписывают греческих, отчего в скифской столице мелькнут то колонны с капителями, то портики и лепные карнизы. Роскошь эта вызывает усмешку у заезжих эллинских купцов, так как мало сочетается с грубым скифским бытом. Однако снисходительные улыбочки быстро сменяются подобострастными — столь велики оказываются барыши от торговли зерном. Скифия — житница прибрежных городов Понта и Эгейского моря, включая острова.
Сколько проблем возникало у Скилура из-за этого хлеба! Почти ежедневно приходилось убеждаться в том, что не может быть один закон одинаково хорош для всех. Он сам повелел, чтобы жители речных долин свозили все зерно в Неаполь. Должна же столица обладать монопольным правом на торговлю главным скифским товаром! Скифы-пахари нехотя подчинились, но при каждом удобном случае демонстрировали свое недовольство царским приказом, а то и непослушание. Он сурово пресекал продажу зерна на сторону, навлекая на себя еще большее озлобление со стороны своих подданных. Те же, кто вел торговые сделки в Неаполе от его, царского, имени, совсем теряли гордость и опускались до откровенного воровства. Неужели навсегда уходит время, когда каждый скиф хотел служить царю всей своей жизнью, нутром понимая одну очень простую, но очень важную вещь — чем честнее служба, тем лучше жизнь?
Скилур вспомнил ночной сон, разгневанное лицо Колаксая, когда тот яростно рвал эллинский плащ, и ему показалось, что он начинает понимать предостережение первого скифского царя.
Скилур вышел из дому и направился к центральной площади, обрамленной каменными портиками. Красивая, посыпанная белой известковой крошкой. Он много сил положил на то, чтобы она выглядела так нарядно и внушительно. Хороша площадь! Хотя город, который начали возводить давно, застроен хаотично, без всякой идеи в голове. Но не время заниматься перестройкой Неаполя! Потом красоту наведет. Сейчас есть дело поважнее.
Война. Обычное вроде занятие для скифа — воевать. И кони отборные, и умения нападать внезапно не занимать… Но попробуй расслабься! Сразу забьют. В лучшем случае отнимут что-нибудь. Греческие воины тоже научились кое-чему. А Херсонес противник серьезный! К войне с ним надо готовиться. И столицу укреплять на случай отступления. Война. Всякое может быть. А царь на то и царь, чтобы беречь свою армию. Но Херсонес — добыча лакомая! Крупнейший торговый город — это во-первых. Порт — во-вторых. Все заходящие суда оставляют там дань. Ну а в-третьих, вести торговлю зерном с заморскими странами без греческих посредников — выгода немалая.
Он добьется победы, и будут помнить Скилура, как Иданфирса или Атея… Впрочем, потерпит поражение — тоже забудут не скоро.
Один из стражников у городских ворот заметил приближающегося царя и сказал что-то остальным. Стряхивая с себя сонное оцепенение и одновременно отлипая от стены, они старательно принимали бравый вид. Скилур остановился и вдохнул предутреннюю прохладу. Как только откроют ворота, сюда хлынет столько народу, что площадь не вместит всех. Нет, казнь надо проводить за стенами города. И быстрее, а то подохнут раньше времени, и даже голодные собаки, которых специально для этого зрелища выдерживают в загоне, не станут их жрать.
Четыре обнаженных тела в скрюченных позах лежали на земле. К ноге каждого привязан тяжелый камень, чтоб не смогли убежать. Но если три дня назад, когда их только привезли, эта мера предосторожности и имела смысл, то сейчас уже нет. Никто из них почти не подавал признаков жизни. Особенно женщина. Скилур брезгливо пнул ее носком в бок. Женщина застонала. Царь сделал знак страже, чтобы подошли ближе.
— Приведите их в чувство, чтоб могли идти.
Их приволок из Ольвии эллинский купец, который часто наведывался в скифскую столицу. Они сами пришли к греку в его богатый ольвийский дом и предложили купить у них золотые вещи, не подозревая, что судьба заманивает их в смертельно опасную ловушку. Тот с первого взгляда понял, что перед ним скифское золото, украденное из царской гробницы, и хитрый план в его торгашеской голове созрел мгновенно. Велев задержать охотников за древностями, он решил выдать их Скилуру, который жестоко и публично карал осквернителей могил предков. Как предателей. Смекнул грек, что потом извлечет немало выгоды из царской благодарности! Ольвийские власти тоже не прочь были послужить Неаполю Скифскому — слишком давил последнее время, требуя увеличения дани. Купца даже охраной обеспечили, и въезжал он в Скифию не простым закупщиком хлеба, а послом дружественного государства.
Преступников бросили на площади под палящим солнцем. Женщину Скилур сразу объявил доступной любому возжелавшему ее скифу и подивился на огромную толпу мужчин, жадно ждущих спаривания. Грязное голое существо со спутанными космами и камнем на ноге вызывало небывалое оживление. Они шумно обсуждали, оставить ли ее на земле или пристроить на повозку, чтобы манящее доступной близостью лоно гостеприимнее распахнуло свои недра перед их дрожащими от нетерпения фаллосами.
…Скифы надолго запомнят и похотливое зрелище, и саму казнь, и голодных собак, дорвавшихся до еды. Пусть знают, какое наказание ждет посмевших потревожить дух предков!
Скилур видел, как стараниями стражников стали оживать почти бездыханные тела. Неумолимое солнце превратило их кожу в багровый иссушенный лист, который лопался от малейшего движения, а кровянистая жидкость, вытекающая из трещин, поблескивала на свету, делая их похожими на гигантских червяков. От мерзкой картины Скилур поморщился, но взгляда не отвел. Да, он должен быть жестоким! Только так можно покончить с могилокопателями. Несмотря на публичные казни, презренное занятие в последние годы превратилось в настоящий промысел, а греческие торгаши, нимало не заботясь происхождением золота, с удовольствием его скупали.
Стражники пытались дать женщине воды, но рассудок у нее, видно, совсем помутился, и она остервенело мотала головой из стороны в сторону.
Город нехотя просыпался. Уютно запахло дымком и печеными лепешками. С тех пор как на площадь привели преступников, там каждое утро собирались дети. Прижавшись плечом к плечу, забыв про игры и еду, они вставали вокруг них плотным кружком и с жадным вниманием вглядывались в заживо гниющие тела. Зрелище было захватывающим, но не шло ни в какое сравнение с восторгом, пережитым во время публичного насилия над женщиной. Бесстыдство и похоть, витавшие тогда в воздухе, словно привели детей в вакхическое исступление. Громко выкрикивая что-то бессвязное, кривляясь и повторяя движения мужчин, совершающих половой акт, смутно ощущая властную силу темной страсти, в безудержном веселье носились они по площади.
Скилур перевел взгляд на топтавшихся поодаль ребятишек, боязливо притихших в его присутствии и с интересом смотревших то на царя, то на умирающих людей. Скилур улыбнулся, подошел ближе, темноволосого подростка погладил по голове.
— Всегда помни, что ты скиф!
Парень смутился оттого, что с ним заговорил царь, и, не зная, как себя вести, стал ковырять болячку на локте. Скилур ободряюще похлопал его по плечу. Пусть знает, что царь хороший и добрый, но беспощадный к предателям. Если все пойдет так, как он задумал, если помогут боги, то именно их, сегодняшних мальчишек, он поведет в поход на Херсонес. Он вернет скифам славу непобедимого народа!