«Голова сарацина»вечер того же дня
— Теперь в глазах некоторых вигов вы — тори, — предостерёг Уилл, — и мишень для отравленных стрел межпартийной розни.
— Так уже было, когда в Чумной год я вышел из отцовского дома на Холборн, чтобы отправиться в Эпсом, — устало проговорил Даниель. — Или когда, отчасти по настоянию вашего отца, стал придворным короля Якова. Такое случалось всякий раз, как я имел дело с Комстоками.
— С Серебряными Комстоками, — поправил Уилл. — Или с Оловянным, как прозвали меня в парламенте.
— Впрочем, здесь есть свои удобства, — заметил Даниель. — Мистер Тредер весьма любезно предложил отвезти меня в Лондон. Он отбывает завтра.
Граф поморщился.
— И вы с благодарностью согласились?
— Я не видел причин отказываться.
— Так знайте, что среди тори тоже есть фракции.
— И межпартийная рознь?
— Да. Хотя внутри партии — как и внутри семьи — она нередко принимает более причудливые и часто более жестокие формы. Как вам известно, доктор Уотерхауз, я — третий сын у отца. Меня много били старшие, и я совершенно утратил вкус к дрязгам. Я не хотел становиться лордом от партии тори, поскольку предвидел нечто подобное. — Он обвёл взглядом таверну, отыскивая мистера Тредера. Тот стоял в углу с несколькими джентльменами и ничего не говорил, только слушал и что-то записывал гусиным пером в книжечку.
Уилл продолжил:
— Однако я сказал «да» королеве, потому что она моя королева. С тех пор мне немало досталось и от вигов, и от якобитов-тори, но двести миль по дурной дороге отсюда до Лондона отчасти смягчают удары. Сейчас вы пользуетесь тем же преимуществом, но как только вы сядете в карету и тронетесь по направлению к столице…
— Понимаю, — отвечал Даниель. — Однако мне удары не страшны. Ибо меня сопровождает — чтобы не сказать «преследует» — длинная череда ангелов и чудес, благодаря которым я достиг столь преклонного возраста. Думаю, потому меня и выбрали для этого поручения: я либо заговорён, либо зажился на земле. В любом случае судьба моя решится в Лондоне.
Южная Англияконец января 1714
Верный своему слову, мистер Тредер — вернее, караван его телег, экипажей, сменных лошадей и верховых сопровождающих — забрал Даниеля из «Головы сарацина» утром 16 января 1714 года за несколько часов до того, как самый оптимистичный петух начал прочищать горло. Мистер Тредер с учтивым поклоном предложил, а Даниель с искренней неохотой принял честь ехать с хозяином в его личном экипаже.
Поскольку Даниелева особа удостоилась такого внимания, его багаж (три матросских сундука, из которых два были продырявлены пулями) заслужил привилегию ехать в подводе, следующей сразу за каретой. Для этого пришлось снять уже уложенные туда вещи и расставить всё заново, на что потребовалось несколько минут.
Даниель наблюдал за погрузкой, не садясь в карету, и не оттого, что тревожился (багаж видел и не такое), а потому, что дорожил последней возможностью размять ноги, которые от долгого сидения плохо разгибались. Он прошёл по конюшенному двору, высматривая в лунном свете кучки навоза, чтобы не наступить. Слуги сняли с телеги три одинаковых ящика. Отполированное дерево превращало серебристый свет в узор бликов. Все три были мастерски сделаны и снабжены замками, петлями и ручками в форме листьев аканта и прочей флоры, любимой римскими архитекторами. За ними на телеге рядами стояли денежные сундучки, иные размером не больше табачного ларца.
Примерно такие же ящики заказывали состоятельные члены Королевского общества для хранения и перевозки особенных достижений науки. Когда Гук сделал Бойлю воздухосжимательную машину, тот велел изготовить роскошный деревянный футляр, дабы подчеркнуть её значимость.
В своей мастерской под куполом Бедлама Гук с помощью Комстокова пороха привел в движение поршень такой машины и показал, что она может, выражаясь языком Гука, служить искусственной мышцей. Всё дело в том, что калека Гук хотел летать и понимал, что ни его, ни чьим-либо ещё мышцам не хватит на это сил. Гук знал, что некоторые газы, например рудничный, сгорают с большой быстрой; если бы он научился их получать и заставил бы двигать поршень, машина бы работала успешнее, чем на порохе. Однако Гука отвлекали другие заботы, а у Даниеля были свои дела, которые и развели его с Гуком, поэтому он не ведал, сумел ли тот усовершенствовать искусственную мышцу. Теперь это наконец сделал Ньюкомен, однако его махина была велика и уродлива, что отражало разницу между Ньюкоменом — кузнецом рудокопов и Гуком — часовщиком королей.
Даниелю стало не по себе: если вид трёх добротных ящиков наводит его на столь долгие размышления, как ему вообще удаётся вставать по утрам? Раньше он боялся старческого слабоумия, теперь понял: возраст просто парализует его той значимостью, какую приобретает каждая мелочь. А теперь ещё история с машиной по подъёму воды посредством огня! Впрочем, возможно, он слишком строг к себе. В таком возрасте ничего нельзя оставлять на потом. Очевидно, те, кто всё успевает, умеют направить свои дела параллельными курсами, чтобы одно помогало другому. Они слывут чудодеями. Других затеи тянут в разные стороны, не приводя ни к чему путному; эти люди прослывают безумцами или, увидев тщетность своих усилий, бросают всё, а то и спиваются. Даниель ещё не знал, к какой категории принадлежит, но ему предстояло вскорости это выяснить. Посему он постарался забыть про Гука (что было нелегко, потому что в одном кармане у него лежал удалённый из мочевого пузыря камень, а в другом — часы Гуковой работы) и сел в карету.
Мистер Тредер пожелал ему доброго утра, затем, выглянув в окошко, обратил к своей свите краткую речь, общий смысл которой сводился к тому, что неплохо было бы всем тронуться в сторону Лондона. Указания были встречены с несколько преувеличенным энтузиазмом, как будто идея ехать в Лондон — блистательный экспромт мистера Тредера.
Движение началось и продолжилось таким образом, что вечером 16-го они были чуть ближе к Лондону, чем утром того же дня, а к вечеру 17-го ещё несколько сократили это расстояние. 18-е свело на нет достигнутое накануне. Наверстали ли хоть сколько-нибудь 19-го, сказать трудно. В некоторые дни (например, когда они взяли севернее, чтобы посетить окрестности Бристоля) их можно было обвинить в том, что они не приблизились к цели ни на шаг.
Отец Даниеля, Дрейк Уотерхауз, как-то переместил самого себя, двух лошадей, несколько мешков овса, Женевскую Библию и мешок с одиннадцатью сотнями фунтов стерлингов из Йорка в Лондон (то есть примерно на то расстояние, какое Даниель намеревался преодолеть в обществе мистера Тредера) за один день. Поездка эта и другие подобные вошли у пуританских торговцев в пословицу как образец делового рвения. Если сравнить Дрейка с ретивым зайцем, то мистера Тредера уместно назвать медлительной черепахой. В первый день он не менее пяти раз останавливался, чтобы обстоятельно побеседовать с встреченными джентльменами, которые, как один, оказывались из числа участников недавнего заседания под Крокерн-тором.
Даниель уже начал подозревать, что мистер Тредер не в себе, когда во время очередного разговора его слух различил звяканье монет.
Даниель одолжил в дорогу изрядно книг из скромной по размеру, но разнообразной библиотеки Лоствитела и за чтением не особо вникал в действия мистера Тредера, однако слышал и видел много такого, что человеку с его формой антиугасания умственных способностей всячески мешало сосредоточиться.
Как о смерти прихожанина извещает церковный колокол, так конец разговоров мистера Тредера неизменно сопровождало бряцание монет — не дробное треньканье фартингов и осьмушек испанского пиастра, но полновесный звон английских гиней, которые мистер Тредер встряхивал в кулаке. Очевидно, такова была нервическая привычка мистера Тредера — во всяком случае, других объяснений не находилось. Один раз Даниель застал своего спутника за тем, как тот, зажмурившись, одной рукой жонглирует двумя монетами; открыв глаза и поймав на себе взгляд Даниеля, мистер Тредер убрал одну в правый, а другую в левый карман камзола.
К тому времени, как они миновали Солсберийскую равнину на пути к окрестностям Саутгемптона и таким образом оставили странные друидические сооружения позади, Даниель понял, чего ждать от путешествия с мистером Тредером. Они ехали все больше по хорошим дорогам через процветающую страну — ничего примечательного, если не считать, что Даниель впервые видел такие хорошие дороги и такое процветание. Нынешняя Англия отличалась от Англии Дрейка, как центральная часть Франции — от Московии. В города не заглядывали. Изредка заворачивали в предместье, но лишь для того, чтобы посетить усадьбу, прежде одиноко стоявшую среди буколической зелени (или выстроенную недавно в подражание такого рода усадьбам). В целом, мистер Тредер предпочитал ехать лесами и полями, средь которых нюхом выискивал старинные родовые поместья, где всякий раз оказывался желанным, хоть и неожиданным гостем. Он не доставлял товаров, не оказывал явных услуг. Его специальностью были разговоры. Им посвящалось несколько часов в день. После каждой беседы он возвращался, приятно позвякивая, в карету и доставал Книгу — не амбарную (что было бы безвкусицей), а обычную, с чистыми листами для записей, и гусиным пером делал в ней какие-то таинственные заметки. Он смотрел в свой путевой дневник через крохотные очочки, похожий на проповедника, составляющего Писание на ходу — благовестник некоего евангелия, не ставшего менее языческим при всей своей рафинированности.
Впрочем, надо сказать, это впечатление несколько ослабело, когда они (наконец-то!) приблизились к Лондону. Теперь мистер Тредер наряжался с каждым разом всё великолепнее и не пренебрегал париками. Указанный предмет туалета, служивший большинству людей не более чем украшением, преображал мистера Тредера совершенно. Даниель относил это на счёт полнейшего отсутствия черт лица. Дотошный исследователь мог отыскать на мясистом овале, венчающем шею мистера Тредера, некое подобие носа и, пользуясь этим ориентиром, определить прочие части, составляющие лицо. Однако без этих усилий физиономия мистера Тредера казалась