– Как же вас зовут? – спросила дама уже возле своей калитки.
– Василий, – ответствовал рыцарь, не в силах расстаться с заветным портфелем. Он хотел нести его день, месяц, год, лишь бы быть рядом с ней.
Варенька полуприсела, кивнула головой:
– Варя, очень приятно. Давайте дружить, Василий. Мне нравятся ваши конфеты, я благодарна вам за эти знаки внимания. Тут я живу, – Варенька указала на двери подъезда. Вася удрученно кивнул. Он прекрасно знал, где она живет, и даже украдкой посматривал на дверь: не выбежит ли кухарка.
– Позвольте портфель, – она протянула точеную ладошку к руке Василия, судорожно сжимавшей ее имущество.
– Да-да, простите, вот, – он отдал портфель хозяйке.
– Завтра я заканчиваю в три пополудни. Можете меня проводить, – и, радостно подпрыгивая, размахивая портфелем, мечта его скрылась за дверями дома. Вася ошарашенно стоял посреди тротуара минут пять, а потом бешеным галопом поскакал в училище получать наказание за пропущенный урок Закона Божьего. Ради только что пережитого он готов был читать молитвы и стоять на коленях хоть вечность!
…Пробудил штабс-капитана от неожиданно сморившего сна голос денщика:
– Вашбродь, вашбродь! Проснитесь! – Семен тряс штабс-капитана за плечо.
– Чего тебе, Семен?
– Вашбродь, тута это…
– Ну какой я нынче ваше благородие, Семен? Просто господин штабс-капитан. Забыл? Отменили царские обращения, – усмехнулся Василий Андреевич. – Докладывай, что случилось.
– Вашбродь, – не унимался Семен, – вона, румыны али австрияки по фронту тащатся! Вона, левее.
Василий Андреевич приподнялся на локтях над бруствером окопа. Слева в сторону русских окопов двигались фигурки, человек десять.
– Совсем обнаглели, они ж к нам в окопы идуть! Опять будут патроны с винтовками воровать! До этого хоть ночью ползали, а щас вона – посередь бела дня лезут!
– А у штабелей в окопе кто?
– Так нету никого, вашбродь, рота неполная, тока в землянках караул сменный спит, да на позициях кое-где стоят наши.
– А прапорщик Оборин где?
– Их благородие командир второго взвода убыл в расположение полка.
– Черт знает что! Чего его туда понесло? Ну-ка, Семен, давай к пулемету.
– Так точно, вашбродь. – Семен метнулся к «виккерсу», стоящему на треноге в стрелковой ячейке.
«Так-то, конечно, нехорошо будет, полковой комитет запретил стрелять по противнику», – штабс-капитан потер трехдневную щетину.
– Чего там, заряжен?
– Заряжен, вашбродь. – Семен передернул ручку шатуна, загнав патрон в патронник пулемета.
«Но ведь так, в открытую, грабить наше вооружение – совсем уж нехорошо. Припугнуть никогда не мешает. К черту комитет!»
– Давай по верху, над головами стрельни!
Пулемет загрохотал. Семен аккуратно садил короткими очередями. Эхо в горах стократ усиливало звук, от которого успели отвыкнуть за несколько месяцев сидения в окопах. Люди присели, залегли, послышалась румынская речь, крики. Василий Андреевич вновь высунулся из окопа. Те побежали обратно к своим позициям. С румынской стороны затрещали винтовочные выстрелы.
– Все, хватит. Прячься, Семен, а то подстрелят еще сдуру.
Довольный денщик свалился на дно окопа.
– Ишь как побегли! А то имущество казенное воровать удумали, нехристи! Правильно мы им, вышьбродь!
– Так не нехристи они, Семен, католики, – штабс-капитан улыбнулся.
– А все равно нехристи, коли на нас, православных, воевать полезли. Разве православный на православного войной пойдет? Да ни в жисть!
Василий Андреевич вновь улыбнулся. Хороший человек этот Семен. Умница. Лучшего денщика с тринадцатого года не было у него. Крест Георгиевский заслужил. Мыслит, хоть и крестьянин. И на призывы полкового комитета ему начхать, свое мнение имеет, за государство радеет. Ну ладно, можно еще поспать, пока какой-нибудь солдат-партиец не прибежал к командиру роты выяснять, почему стреляли.
Солнышко в горах припекало, несмотря на то, что уже стоял ноябрь. Старые позиции, куда полк отошел после неудачного летнего наступления, были хорошо укреплены, стенки окопов обвиты по кольям ветками бука, земля притоптана. Василий Андреевич присел на патронный ящик и прислонился спиной к сухой молдавской земле. Хорошо тут, в блиндаж уходить не хотелось. В родном Соликамске, поди, уже снег. Маме не писал давно, почта после февральских событий стала работать плоховато, а к осени и вообще перестали письма ходить. Да что почта, жрать вот нечего. Привезут или нет сегодня паек из расположения? Может, прапорщик за этим сбежал в полк? Эх, не о том мечтал когда-то юный Василий, не о том!
Штабс-капитан прикрыл глаза, восстанавливая в дремлющем сознании картины безмятежного прошлого.
В последнем классе он уже бегал по улице мало, налегал на учебу. И была этому причина. С Варенькой они встречались теперь в основном по вечерам, гуляли в парке, рассказывали друг другу смешные истории из жизни их классов, один раз даже катались на лодке по Каме. Молодой человек все еще испытывал робость перед расцветшей девушкой. Варенька после седьмого класса думала продолжать учебу дальше, в педагогическом классе, а затем поступать в Казанский университет, в Перми такого заведения не было. Планы юного реалиста были куда скромнее. Университет ему не светил, оставался горный институт. Но туда Вася не хотел. Потому как появился на горизонте, внезапно и дерзко, соперник, гимназист Востриков.
Гимназист заканчивал восьмой класс, был уверен в себе и хамоват. Где и когда он успел познакомиться с Варенькой, Вася знал. Всему виной эти балы и встречи. Мужская гимназия постоянно ходила в гости к женской на мероприятия, устраиваемые классными наставниками и одобряемые самой госпожой начальницей Татьяной Ивановной. Вот там и произошла роковая встреча проклятого Вострикова и прекрасной Вареньки. Более того, они танцевали вальс, и негодяй Востриков держал ангела за талию! И даже, возможно, прижимал ее к себе своей поганой ручищей! Чудовищно! Но хуже всего было то, что Варенька снисходительно относилась к наглым ухаживаниям повесы-гимназиста.
Как настоящий рыцарь-мушкетер, Вася должен был предпринять что-то для ограждения ангела от чудовища. И вот как-то раз в темный зимний вечер он долго караулил соперника за углом гимназии. Вечер был довольно прохладный, мороз забирался за воротник пальто, заставляя рыцаря дрожать и дышать на озябшие пальцы. Чем сильнее замерзал Василий, тем меньше становилось у него мужества и уверенности в том, что он сможет осилить верзилу-гимназиста. В конце концов влюбленный реалист совсем было уже собрался уйти домой, но тут из дверей гимназии высыпала толпа учеников, в которой был и он, его враг и соперник. Василий собрался с духом и последовал за ними, держась чуть поодаль. Когда наглый тип, с мерзким гоготом попрощавшись, отделился от основной группы, Вася догнал его и взял за плечо, которое сразу показалось ему невероятно большим и крепким.
– Чего тебе? – полуоглянулся Востриков, смерив взглядом жертву.
– Милостивый государь, – мучительно стараясь не заикаться и иногда срываясь на фальцет, начал Вася, – вы изволили обманывать своим недостойным и пошлым поведением одну особу, которая мне небезразлична. Эта особа не должна быть обманута вами, который таскается за девушками и ведет себя непристойно в их обществе. Я требую: оставьте ее или…
Что «или», Вася не знал. Но произнес все это с трагизмом и скрытой угрозой. Востриков задумчиво смотрел на реалиста. Потом раскрыл рот:
– Это ты о Варе Поповой? Ты, что ли, ее воздыхатель, о котором она мне рассказывала? Ясно теперь… Слушай, господин хороший, я тебя бить сейчас не буду, но запомни: Варя сама выбирает себе кавалеров, и кавалеров достойных, а не таких оборванцев, как ты. И если она выбрала меня – значит, так тому и быть, а ты продолжай покупать свои леденцы на рынке и попробуй ими кого другого подманить, Казанова ряженый. Еще раз увижу подле нее – гляди, расквашу морду. Не по Сеньке шапка, кавалер.
И, довольный произнесенной речью, гимназист спокойно пошел восвояси. Униженный Вася дрожал уже не только от холода, но и от ярости. Плохо понимая, что делает, он рванулся за Востриковым, размахивая кулаками и изредка попадая по спине в форменной шинели, однако продолжалась битва недолго. Твердый кулак гимназиста выцелил Васину скулу, и рыцарь рухнул на снег, поверженный, как немец на Чудском озере. Востриков добавил еще сапогом, оглянулся, нет ли дворников или городового, и пропал в темноте зимнего вечера.
– Ой, парень, чевой-то ты валяешься? Смотри, кровища из носа! Убили тя, чо ли? – Над Васей склонилось конопатое курносое лицо в пуховом коричневом платке. – А ну, вставай, заморозишься. Дай-ка утру харю, а то совсем же замазался…
Вася вскочил, оттолкнул растерянную деваху и стремглав понесся по улице. Позор! Позор и крах! Когда примчался в свою комнатенку, его мятущиеся мысли обрели отчетливую форму. Застрелиться! Перво-наперво надо к однокласснику Желтикову на Разгуляй. Желтиков слыл за шпану и имел, Вася точно это знал, револьвер системы Лефоше и патроны, доставшиеся ему, по рассказам, от деда, а по слухам – от пьяного купца, которого Желтиков почистил на Рождество. Итак, револьвер. Дальше мысли Васи делились на две ветви: или застрелить гимназиста и самому потом покончить с собой, или все-таки прийти к дому Вареньки и с дьявольским трагическим хохотом застрелить перед собственной кончиной и ее. Решилось все в одночасье: Желтикова дома не было, и Вася просто весь вечер проплакал в подушку. Наутро же мрачные мысли трансформировались в более-менее простое решение – поговорить с Варенькой.
Поговорить удалось ближе к Пасхе: то девушка болела, то была на водах с мамашей, то сбежать с уроков не удавалось – все-таки выпускной класс. И вот это случилось, его ангел вышел на улицу, возник у дома утром, прикрывая прелестный ротик, сдерживая зевоту. Утро было на удивление теплое, солнечное, несмотря на апрель. Темный снег быстро подтаивал, и грязные потоки неслись по засыпным мостовым, собираясь в более мощные, пока их бурление не захлебывалось в Каме.