Купе опустело. Семен довольно уселся на освободившееся место, засовывая в карман люгер.
– Едем до Киева, вашбродь?
– Едем.
Мартюшев подтвердил:
– Зима уж, по полям скитаться негоже, надо где-то переждать али уж по-цивильному ехать.
– Да, давайте в Киев, а там посмотрим, – кивнул прапорщик.
– Как ты, Семен, вора обыграл? Лучше верил, больше молился?
– Не, Василий Андреич, у них колода крапленая, я карты запомнил.
«Ну вот, нет ни веры, ни Бога, а только человек и его возможности да желание жить. Все просто. Только почему я проиграл?»
Штабс-капитан прикрыл глаза и задремал.
По приезде в училище бывший реалист Вася был направлен на медкомиссию, где первый раз испытал, что такое армия. Когда настал его черед, он зашел в зал с ослепительно-белыми стенами и людьми в ослепительно-белых халатах, сидящими за столами прямо напротив входа. Обстановка угнетающе подействовала на него, тем более, что до этого пришлось простоять часа три в коридоре в полутысячной очереди таких же полуголых парней.
– Ну-с, молодой человек, подойдите поближе, – строго сказал большой усатый человек в халате, накинутом на мундир, – имя, фамилия.
Вася сказал.
– Женаты?
– Нет, – испуганно произнес он.
– И правильно. Женатых в училище не берем. Нуте-с, повернитесь. Генрих Петрович, извольте осмотреть.
К Васе подошел другой белый халат с пышными бакенбардами и бесцеремонно начал ощупывать все члены, мял мышцы, копался в голове и еще более внимательно осмотрел все зубы.
Удовлетворенно кивнул.
– Так, теперь спустите штаны. Давайте, давайте.
Василий в нерешительности замер. Как это?
– Ну что вы встали, как истукан у древних славян? Снимайте!
Василий не шелохнулся. Это было выше его сил. Вывел из оцепенения громкий окрик офицера, сидевшего с краю стола:
– Снять штаны!
Руки поползли вниз, за ними последовала последняя деталь одежды.
– Так. Порядок. Повернитесь, наклонитесь.
Василий выполнил приказ, побелев от ужаса и стыда.
За спиной о чем-то пошептались, поговорили на непонятном языке, прошелестело в ушах: «Хорошо развит, патологий нет, годен».
– Годен! Чего замер? Встать, штаны надеть, вон! Следующий! – командный голос офицера буквально вытолкнул Василия за белую дверь.
«Годен». И это было только начало. За этим начались ежедневная муштра, издевательства и насилие. Не годен он был в офицеры. Не годен морально. Каждые три недели Василия одолевали мысли о том, чтобы прекратить все эти мучения и уйти. Останавливала сначала только мысль о Варе, потом – присяга, которую они дали вере, царю и Отечеству в октябре, после ухода на зимние квартиры в Лефортово. Точнее, даже не присяга, а слова ротного командира:
– Сейчас вы еще козероги и штатские, шпаки. После присяги нет у вас другой дороги, кроме как служить. Кто хочет уйти – идите сейчас. Присягнете государю – попадете в войска солдатами. Возврата не будет.
После этого ушло пятеро бывших реалистов. Василия тоже подмывало уйти, но перед глазами стоял прелестный образ Вареньки, а в ушах шепот соседа по койке, бывшего семинариста:
– В семинарии хужее, кормежка тут шикарная, год перетерпеть, а там уж старший курс, балы, институтки.
Не ушел.
Дальше были «похороны шпака», когда их, первокурсников, «козерогов», ночью голыми выгнали на плац портупей-юнкера и заставляли маршировать с винтовками прикладом вверх под хихиканье дачниц и детей, вышедших в сумерках посмотреть на комичное зрелище. Были вечные подъемы в шесть утра, гимнастика, умывание холодной водой, бесконечные занятия, маршировка с песнями, бег в сапогах и шинелях, невольные проступки и стояние под винтовкой по несколько часов кряду. Вот тогда, по окончании первого года, юнкер Круглов утвердился в своем первом философском выводе: ежели человек что-то захочет и неуклонно будет стремиться к этому, то всё у него получится. Всё зависит от личности. Личность сильна, не сдается – значит, победит. Даже в споре со своим товарищем-семинаристом Василий доказал, как ему казалось, свою правоту. Семинарист качал головой и крестился при словах таких: нет, мол, всё Господь дает нам, не прав ты, Василий. Вася поспорил с ним как-то раз на компот, что подтянется больше его на два раза. И спор выиграл.
– Ну что, неужто мне Бог помог выиграть?
Семинарист хмуро молчал.
– Нет, батенька, это я сам захотел, руки тренировал целый месяц, а Бог твой тут ни при чем.
Юнкера смеялись, а семинарист не преминул наклепать преподавателю Закона Божьего, отцу Александру, хорошему человеку, но к нигилистам и атеистам нетерпимого. И снова стоял юнкер Круглов под винтовкой у входа в училищную церковь иконы Казанской Божией Матери целые сутки. Крепло в молодом человеке чувство, что может он всё, стоит только упереться, не ныть и работать. В коротких своих снах видел он, как приезжает в Пермь, сходит с поезда, сияя новыми золотыми погонами, в мундире, в портупее, с саблей на боку, на которой красиво покачивается золотистый темляк. В пролетке едет до дома Вареньки, стучится в дверь. Обомлевшая кухарка пропускает его, не говоря ни слова, ослепленная великолепием мундира. Варенькин отец уважительно осматривает офицера и подает ему руку, не узнав. А вот и Варя в белоснежном платье выбегает навстречу и бросается в его объятия, только сабля чуть трепещет на боку да звенят шпоры на сапогах…
Шпоры. Шпор пехоте не положено, но испытания, связанные с ними, сначала тоже давались с трудом. Раз в неделю в манеж выводили несколько училищных коней, и юнкеров учили верховой езде. Лошадей Вася побаивался еще с детства, отождествляя их с коровами, которые не раз гоняли малышню в Соликамске, пытаясь поддеть на рога. Кони в манеже чувствовали робость юнкеров, кусались, лягались и наотрез отказывались стоять смирно, пока очередной новоявленный наездник пытался вскарабкаться в седло. Досталось поначалу и Василию – удар задними копытами после неудачной попытки сесть отбросил его саженей на пять. Штаб-ротмистр Карнович, преподаватель по верховой езде, учил жестко. Частенько его хлыст при неверных движениях или пользовании стременами попадал не по крупу лошади, а по спине нерадивого юнкера. Сжав зубы, учился бывший реалист, еще недавно совершенно гражданский человек. И вот оно – награда за труды.
Первый раз он почувствовал гордость за себя, за училище и армию, когда на старшем курсе шли они в летний лагерь с зимних квартир в Лефортово на Ходынку. Был апрель, солнце пригревало, народ высыпал на улицы, ловя первые по-настоящему весенние лучи северного солнца, а они, в юнкерских мундирах, со скатками шинелей, с винтовками с примкнутыми штыками на плече, строем, с залихватской песней шли через всю Москву, мимо Кремля, по Тверской. Барышни улыбались, отвечая воздушными поцелуями на каждый брошенный им взгляд. Дворники удовлетворенно крякали, переставая мести. Господа в пролетках терпеливо ждали по краям дороги, одобрительно разглаживая усы.
Потом были балы с приглашенными институтками. Уроки танцев Василию тоже давались нелегко, но все окупилось сторицей на этих балах. Девушки приходили под присмотром классных дам, но те быстро переключали внимание на офицеров, ведя беседы с ними, а подопечным своим давали волю, ибо училище – организация закрытая, военная, и ничего плохого произойти не может. Ой, как они ошибались! Конечно, в стенах старого имения фельдмаршала Миниха в Лефортово ничего произойти не могло, кроме танцев да шептаний за портьерами широких окон залы. Везде блюли фельдфебели, но вот за стенами… За стенами юнкеров подкарауливали мамаши из Подмосковья со своими разодетыми дочерьми. Приехав на извозчике с вокзалов, они прогуливались мимо училища по набережной Яузы, внимательно и призывно разглядывали выходивших в увольнение юнкеров. Попался на эту удочку и юнкер Круглов. Вышел как-то в увольнение с товарищем до вечера воскресенья, а тут, откуда ни возьмись, девушка. Милое личико, в шляпке, платье с кружевами, руки обнажены до локтя.
– Здравствуйте, юнкер. А вы меня не помните?
Вася головой покачал. Как же их всех упомнишь: на последний бал в день тезоименитства Наследника Цесаревича – шефа училища Алексея Николаевича – аж из двух институтов девушек привезли. Перетанцевал с десятком – все смешались, растворившись затем в маршировках и двухнедельных стрельбах.
– А мы с вами танцевали. Не хотите ли прогуляться?
Вопрос оказался риторическим, так как барышня тут же крепко ухватила Васю под локоть и потащила к реке. Мамаша шла позади.
Барышня, которую звали Анна, то ли чухонка, то ли немка по батюшке, была из Можайска, училась в Москве. В тот день Василий конечно же был приглашен матерью Анны в синематограф и на ужин в ресторан. За неимением денежных средств на такие роскошества – Вася имел сбережения только на цирк, куда и хотел сходить, – за всё с готовностью платила заботливая маман. Вечером юнкер с трудом дошел до училища, потому как привык есть впрок, а разносолы московского ресторана были куда вкуснее довольствия в столовой.
Барышня Анна была опытна и не стеснялась, приходила к училищу каждый раз, когда Вася шел в увольнение. А он, не знавший женщины юнец, был польщен вниманием противоположного пола. Через какое-то время он был приглашен в дом в Можайске, куда отправился из Москвы на поезде. Домик Анны был скромный, деревянный, но хорошо обставленный. Из прислуги – кухарка да дворник, он же кучер единственной лошади, запряженной в двуколку. Увольнение дали на два дня, и Василия оставили ночевать.
Поздним вечером Анна в ночной рубашке незаметно и быстро забралась к нему под одеяло. Вася уже спал, потому как привык засыпать быстро, чтобы успеть выспаться до побудки, и, конечно, не подозревал о планах барышни. Но всё случилось. Варенька только на миг мелькнула в тумане желания, Анна делала всё знающе, и естество молодого человека сопротивляться долго не смогло.
– Ну что же ты такой горячий, юнкер, – шептала Анна, ловя своими губами его пересохшие губы, а он не знал, что делать и как, но истома любовной страсти всё решила сама.