– И то не все. Потому что нет плохих людей, есть люди заблудшие, те, кто в результате соприкосновения с обществом не справился с соблазнами бытия. Ведь не рождаются дети плохими? Теперь подумайте, что душа ваша бессмертна, а Бог – высшее воплощение вашей души, ее квинтэссенция – есть. Что тогда?
– Тогда нет смысла жить.
– А для чего дана вам эта материальная жизнь тогда? Ведь, если есть Бог, то она дана вам не просто так, а для чего-то. Бессмысленные действия и поступки присущи животным, а одухотворенным существам они присущи в меньшей степени, Богу же, соответственно, и вообще чужды. Стало быть, можно предположить, что жизнь дана нам для испытания души, для проверки ее стойкости к внешним воздействиям материального мира. А сколько этих миров еще? Трансцендентных, не поддающихся разуму. И в каждый, возможно, попадет ваша душа и пройдет еще немало испытаний на пути к совершенствованию и воссоединению с высшим, с Богом. Тогда стоит жить и бороться, улучшать себя, помогать другим найти истинный смысл бытия. Так интереснее, не правда ли?
Василий Андреевич задумчиво покачал головой, рассматривая серебристо-седые волоски на шкуре крупного черного зверя, который сидел рядом и пошевеливал мягкими бархатными ушами, будто вслушивался в разговор людей.
Монах Феодор помер по осени, тихо, по дороге в Семисосны. Присел под кедр отдохнуть и заснул навсегда. Василий Андреевич нашел его на третий день, похоронил, жалея, что плохо учил Закон Божий и не мог помолиться по правилам. Просто постоял, подумал, вспомнил Феодора, а потом деда, Вареньку и Марью, слезы на глаза навернулись.
В деревню больше он не ходил вплоть до войны, когда германцы вновь на Россию пошли. Тогда только начал приходить. Придет, бывало, молча в сельпо, выложит связку шкурок куницы и белки, заберет крупы с мукой да солью и вновь исчезнет. Заезжие милиционеры из Ныроба пытались было его искать для выяснения, да плюнули: места топкие, болота кругом, среди местных, знающих тайгу, почти никого не осталось – вымерли, новые поселенцы дальше своих вырубок, где колхозный хлеб сеяли, не ходили, а уж зэкам и подавно такое дело запрещено. Так и ходил Василий Андреевич: то в Семисосны, то в новый поселок, образовавшийся уже после войны из базы Ныроблага по лесозаготовкам. Носил косачей, иногда лосятину, пряча от лесника, который не обращал на него внимания, считая сумасшедшим, менял у деревенских на продукты, его подкармливали, но он нигде не оставался, всегда упрямо уходил в свою тайгу, за что и прозвали его Васькой-лешим. А как-то и вовсе не пришел, потерялся, молва разнесла, что помер. Даже искать не пытались: никто не знал, где он жил.
Так и сложилась в тех краях легенда про императрицу, что проезжала мимо Семисосен, осматривая свои владения, да захотела помыться. Построили ей у большого озера баньку, пошла она в нее, а там леший: баню-то не освятили, вот нечисть всякая и пришла, – а леший императрицу утешил, и она тут же родила ему сына, из бани не выходя – леший же не человек, у него девять месяцев не ждут. Вот сын-то их и бродит всё по лесу: то волком обернется, то стариком. То он косноязычен, как манси с севера, то велеречив, как царский отрок. Сторожит он сокровища, золото, которое последний царь велел сюда свезти после революции, да Колчак которое увез с Казани и не довез до Омска. Кто сунется – того водит за нос и в болото заводит, потому и пропадают люди там. А чтобы не водил и не кружил по лесу, не губил людей, так на заимках надо ему продукты оставлять, задабривать. А про золото вообще говорить нельзя, и лес тревожить нельзя – не то точно конец. Даже пример имелся про ученых, которые тайгу портили, бомбы взрывали, чтобы реки повернуть: мол, потревожили Ваську-лешего – вот и не вышло ничего у них, как текли реки по велению Божьему, так и текут до сих пор.
Часть третья. Озеро
У майора милиции Ивана Гавриловича Терехова золота отродясь не водилось. Ну, не считая обручального кольца, что уже не снималось с пальца лет двадцать ввиду утолщения оного с возрастом, да пары золотых монет, изъятых у цыган при осмотре дома и оставленных себе. А так Иван Гаврилович был гол как сокол, чем очень тяготился. Все его годки уже остепенились, особенно те, кто из милиции ушел, на сладкие должности устроились, начальниками служб безопасности. Работа у коммерсов непыльная: сиди, договаривайся со своими бывшими сослуживцами, дели денежки, что директора отстегивают на безопасность. Да только не попал туда Иван Гаврилович, места все заняты хорошие, а абы куда ему идти с теплой, хоть не очень прибыльной, должности участкового не хотелось. Тут все-таки хоть что-то можно урвать: с алкоголика-буяна – мзду, чтобы не в каталажку его тащили сержанты, с пьяного спящего – деньги из кошелька, всё благодарен будет, что не замерз, не обобрали его до нитки преступники. Милиция только своё берет. Да только это мелочи, стыдно было Ивану Гавриловичу в таком возрасте и звании всё побираться, как нищему.
Другие знакомые в том же звании, а тоже вон на хороших должностях – кто в уголовке, кто в ОБЭПе, – и зарабатывают немало. Его и туда не берут. Там место денег стоит. А он немолод, и денег нет.
Вот от такого бедственного положения и решился Иван Гаврилович на серьезный поступок. Но сначала посоветовался с супругой – привык так. Детей у них не было, жили одиноко. Квартирку недавно справили трехкомнатную, не новую, но хорошую, в кирпиче, обставили, а на дачку не хватало. Машина старая уже, «семерка», давно просилась на рынок. Хотел продать Иван Гаврилович свои червонцы, но на семейном совете решили все-таки оставить их на черный день, а сделать так, как придумал глава семьи. И пошел на следующий день с утра участковый по трем адресам вверенного ему участка, где недавно обосновались три новенькие фирмочки.
По первому адресу был киоск с газетами и журналами. Иван Гаврилович дождался своей очереди, снял фуражку, сунул голову в окно:
– «Комсомолка» есть?
– Есть, – ответил молодой парень внутри.
– Дай-ка мне ее, и еще… Кто хозяин?
– Нету, ушел пока, будет в обед.
– Вот скажи ему, пусть придет в участок милиции. Сегодня к вечеру.
– А что случилось?
– А разрешения у вас нет.
– Какого? Всё есть!
– Не всё! И не препирайся, сказал, придет пусть – значит, пусть придет. А не придет – приведут. В наручниках. Понял? Так и передай.
По второму адресу располагался ларек с пивом и сигаретами. Поставили недавно, молодые, неопытные. Иван Гаврилович наблюдал за ними несколько дней и даже купил у них пиво. Бандиты еще до них не дошли, так что можно было прибирать киоск к своим опытным рукам.
– Водка есть?
– Нету. – Парень внутри киоска был обеспокоен появлением милиционера.
– Есть. Вон там, за коробкой. Ну, подвинь ее. Видишь? Водка. Лицензия есть?
– Есть.
Иван Гаврилович усмехнулся. Как они наивны, эти начинающие коммерсанты. Есть у него лицензия!
– Ну, покажи.
Изучив листочек, участковый немедленно отдал его, улыбаясь:
– А областная лицензия есть?
– А это что такое?
– А вот вечером в участок придешь – там расскажу. Понял?
Парень кивнул. Иван Гаврилович, довольный таким простым заходом в бизнес рэкета, помахивая папочкой, пошел по третьему адресу. Там располагалась конторка по сбору металлолома. Собственно говоря, тут был офис, сам пункт сбора находился на бывшем автозаводе, который сейчас сдавали по частям в аренду. В офисе двое скучали за компьютером. Иван Гаврилович ухватил опытным глазом сейф, стоящий у стола, бодрым шагом подошел к одному из ребят.
– Кто директор?
– Мы тут…
– Ясно. Ваш участковый, майор Терехов. Почему не пришли ко мне, когда открыли пункт? Нехорошо! Сегодня же ко мне с бухгалтерскими документами и разрешениями. В семь вечера быть!
– Но…
– А если «но», то в наручниках приведут! Понял?
Майор развернулся и танцующим шагом вышел из офиса. На эту конторку Иван Гаврилович возлагал самые большие надежды, ибо металлолом – это большие деньги, это не киоск, это дача и новая «девятка». Да только в сумме участковый сомневался, точных оборотов не знал, вот и попросил бухгалтерские документы – изучить вопрос.
Двое молодых людей, сидящих в маленьком офисе, где расплачивались с различными темными людьми за привезенный никельсодержащий металл, у единственного компьютера, занятого в основном последней версией «DOOM», понурили головы. За одну неделю работы столько неприятностей. А как все хорошо начиналось!
Когда Витю с почестями выпустили из Пермского университета, в просторном мире с распахнутыми Ельциным дверями в Европу его никто не ждал. Ну, не считая одной местной общеобразовательной школы, где для него готовили стул, стол и классное руководство у обормотов-шестиклассников. А то, может, и еще у одного класса: молодой, крепкий, справится. Но Витя обманным путем увернулся и от школы, и от учительских нагрузок, выходя в большой мир с остатками последней стипендии и уверенностью, что он – избранный. Правда, кроме него, об этом никто не догадывался, поэтому университетские приятели, по разным оказиям устроившиеся в коммерческие структуры, помогать ему не торопились. Сами же коммерческие структуры в специалисте-металлофизике не нуждались.
Однажды, когда последний рубль полученной еще в прошлой жизни стипендии ушел на кино с девушкой, которая также не догадывалась об избранности Вити и решительно не хотела ему отдаться на заднем ряду, встал он посреди улицы родного ему города Пермь и замер в раздумье над одним из вечных вопросов, четко сформулированных еще Чернышевским: что делать? Так и стоял Витя долго, размышляя о своем предназначении, о гордом своем одиночестве и неприятии обществом его гениального эго. К сожалению, раздумья его плавно перетекли от сложных вопросов философии к обиде на социум, и он решил умереть. Правда, как – еще не выбрал, знал только, что уйти из жизни надо ярко и красиво. Размышления эти преобразили лицо, глаза разгорелись, щеки заалели, да ненадолго. Умирать пока не хотелось, и сумрак горя вновь наплыл на Витино чело. В таком-то виде и встретил он Леху, которого не видел со школы.