Наконец, он задал зайцу корма, дал просраться, сел в седло. И приказал ехать из города прочь.
Через полчаса на пустынной дороге при неверном свете луны и звёзд мчался всадник. Ему бы очень подошёл развевающийся чёрный плащ, но плаща не было. Зато всё остальное наличествовало: из-под заячьих лап взметалась серебряная пыль, хвост его трепетал на ветру, как флажок, а широкополая шляпа придавала ездоку самый залихватский вид.
Один раз Пьеро показалось, что он видит Карабаса-Барабаса, страшно машущего руками. Это оказалось дерево. Пьеро прибавил ходу.
Дождь усиливался. Где-то вдалеке сверкнула тусклая молния. Коротко громыхнуло.
У дорожной развилки заяц внезапно тормознул и сел. Напрасно Что ни делал Пьеро — дёргал за уши, предлагал шоколад, целовал в лобик и даже кланялся в ноги — байк не шевелился. На пинки и щипки он тоже не реагировал. Всё, что их него удалось выжать — так это невнятную фразу «Проблема триста, множество выборов».
Пьеро уселся зайцу под бок и задумался — почему в жизни всё происходит медленно и неправильно? Почему он, такой нежный, должен сидеть и думать об идиотском зайце, который ни с того ни с сего упёрся? Почему герои приключенческих книг удачливы и лихи, одним махом побивают семерых, а самое главное — никогда не попадают в подобные идиотские ситуации? Ну почему, почему вот такое блядство происходит именно с ним?
— Ну вот что тебе надо, чтобы ты побежал? — в полном отчаянии спросил он у зайца.
— Проблема триста, — повторил заяц. — Множество выборов. Недостаточно, — добавил он, подумав.
— Чего недостаточно? Чего? Что тебе блядь раскосоёбило, скобейда ебаническая? — Пьеро дал волю чувствам.
Эмо-поле колыхнулось. Заяц это почувствовал и меленько задрожал.
— Виноват, вашбродь… — пропищал он. — Будьсделано, вашбродь… Вы только скажите, вашбродь, куды бечь…
Тут до Пьеро, наконец, дошло. До сих пор заяц честно ехал из города. Теперь он просто не знал, на какую дорогу свернуть — из города вели обе.
— Ай я мудак, — оценил маленький шахид свои умственные способности, сел в седло и распорядился — «направо».
Через три минуты они попали в засаду.
Сделано всё было грамотно. На крутом повороте заяц притормозил. Тут же с обеих сторон из кустов появились псы с чёрными повязками на правых лапах{244}.
Это были полицейские. Не какие-нибудь там полухомосапые псовые, годные только для бумажной работы, а настоящие бойцы: огромные, четвероногие, с могучими челюстями. Они перегородили дорогу и синхронно рявкнули. Тут же на их шеях зажглись фонари, лучи их скрестились на заячьей морде.
Напуганный байк прижал уши, и, вместо того, чтобы прыгнуть, тормознул прямо перед ними. Псы не шевельнулись, только шерсть на холках вздыбилась.
Тут в световой треугольник вошёл волк в полицейской кожаной куртке и кепке. На позорной морде его было прямо-таки аршинными буквами написано: «ща у вас у всех будут неприятности».
— Полиция. Ты кто такой и куда едешь? — спросил он Пьеро.
Тот собрался. Интеллигентские ламентации и растерянность куда-то исчезли. Маленький шахид был собран и готов ко всему.
— Сначала представьтесь, офицер, — сказал он. Пилюли на подвели: голос был не только сиплым, но и хриплым, а в целом — совершенно чужим.
— Чё-ё-ё? — ощерился волк. — Ты на кого хвост поднял, плесень подзалупная? Слазь, гнида. Ща мы тебя оформим, такого красивого…
— По закону вы должны представиться, — упёрся Пьеро.
— Закон здесь я! Делай что сказано, ты, блядина конская. Не то я тебе очко порву и рожу обглодаю, фуфел…
Пьеро тем временем сосредоточенно копался у него в голове.
Телепатом Пьеро был слабеньким, второй категории. Но и волк никакой загадки не представлял, нет. Он был прост, незатейлив, и всё-то у него лежало на поверхности. Так что, пока полицай орал и разорялся, маленький шахид уже знал, что фамилия его — Тамбовский, что припахал его Карабас и что он сидит в засаде уже пятые сутки. За это время он уже успел натворить дел. Например, пытался задержать правительственного чиновника на светлом байке, который, как оказалось, вёз важные бумаги. У нескольких купчишек отжал бабосиков. Убил и съел прохожего суслика, только потому, что тот был жирный, мягкий и доверчивый к представителям власти. Также — обчистил, оприходовал и утилизировал какую-то заблудшую овцу{245}. Угрызений совести по этому поводу он не испытывал — какая совесть у волка? Однако он опасался попасть под политику: власть сменилась, традиции трещали, ломались духовные скрепы, и совершенно непонятно, что будет с полицией. Можно было ожидать какой-нибудь компанейщины… Пьеро он принял за богатенького дурака, над которым можно хорошенько поглумиться, вытрясти из него денег — а может, и байк отжать.
— Все ваши требования и угрозы незаконны и оскорбительны, офицер, — заявил Пьеро самым официальным тоном, какой только мог изобразить. — Я сейчас же направляюсь обратно в город. Я обращусь в наше представительство за защитой от возмутительного преследования.
Тон Пьеро и упоминание какого-то «представительства» волка встревожили.
— Ты доскёшься, дефолтник, — Тамбовский приблизился с угрожающим видом и тут же тормознул: запах спрея ударил по носу.
— Буэээ! Несёт как от помойки! — заявил он. Тем не менее, тон у него стал несколько менее наглый. Пьеро это почувствовал.
— Вам не импонирует мой естественный аромат? — завернул он фразочку. — Это ваши проблемы, это не мои проблемы.
— А ты ваще кто по основе и по жизни? — почти вежливо спросил Тамбовский.
— Я грибовик, — Пьеро напыжился, — вида Lycoperdon giganteum, негоциант. Насколько мне известно, ни то, ни другое не является в вашем домене преступлением?
— Ебать ты грамотный, — огорчился волчара. — Ликопердон блядь на мою голову тут взялся… Что ж с тобой делать, ликопердоном?.. Дочь твою Мать во все дыры, скобейда жопеногая! Ну ты, там, как тебя, блядь… тебе говорю, идь сюды… — крикнул он куда-то в темноту,
Из мокрых кустов вылез, зевая и отряхиваясь, ни кто иной как Напсибыпытретень.
Пьеро не очень удивился. Похоже, именно эта дорога вела в нужном направлении — так что сюда стянули лучшие силы. То есть тех, кто знал Пьеро лично. Вероятно, на соседней дороге тоже была засада, только там сидел Арлекин.
Напси тем временем приблизился, втянул воздух в ноздрю, отпрянул.
— Что? — недовольно прикрикнул Тамбовский. — Он?
— Ыгх, — пёсик прокашлялся. — Мерзотина.
— Сам чую, что мерзотина, — пробурчал волк. — Это он или кто?
— Я требую немедленно прекратить всё это, — сказал Пьеро.
Пёсик приподнял ухо, прислушался.
— Гм, — сказал он. — Голос не его, точно. А вот слова… не знаю, не знаю…
— Да хули ты тут! — рявкнул волк. — Он или не он? Если облажаешься, я тебя выебу и высушу.
— Тогда не он, — сказал Напси без уверенности.
— А если мы его упустим, я тебя выебу, высушу, замочу и опять выебу, — серьёзно пообещал волчара.
— Тогда смотреть надо, — задумчиво сказал Напси.
— Подай назад, — скомандовал маленький шахид зайцу. Тот послушно попятился.
— Если вы немедленно не прекратите это вздорное и наглое посягательство на моё достоинство, — сказал Пьеро, — я начну дело против полицейского произвола. Надеюсь, в Директории существует правосудие.
Тамбовский вспомнил про смену власти и неизбежную компанейщину. К тому же странный тип был непохож на того, кого описывал Карабас. Вёл он себя не как затравленный беглец, а с достоинством. При этом лично Тамбовского не оскорблял, знал границы. Тамбовский решил поискать добычу попроще.
Напси, напротив, горел желанием выслужиться. Карабас ему что-то оплатил (что именно, Пьеро не разобрал), и пёсику очень хотелось доказать свою полезность. Пьеро ему было немного жаль, однако он искренне не понимал, зачем тот предал такого сильного, доброго и щедрого хозяина, как Карабас-Барабас. Про себя он решил, что его старый знакомец и раньше-то был слабоват головёнкой, а ныне и вовсе кукукнулся. Так что он искренне хотел поймать Пиэрия Эагрида и сдать его на руки шефу.
Но сейчас Напси был сбит с толку вонючим спреем. Что до новообретённого зрения, оно не помогало и даже мешало: во-первых, было темно, во-вторых, Пьеро он никогда в жизни не видел.
— Пропустите меня, офицер — или я еду в Директорию и подаю жалобу, — повторил Пьеро. — У меня мало времени.
Тамбовский с таким видом, будто делает величайшее одолжение, махнул псам и они раздвинулись.
— Хуй с тобой. Езжай, — сказал он.
За эти мгновения Пьеро успел расслабиться. Тут же из глубин души вырвалось забившееся туда со страха творческое начало. И вцепилось в последнее услышанное слово.
— Давай езжай, скорей езжай, в дожди, в неурожай, езжай, от ужаса визжа, но всё-таки езжай… — пробормотал Пьеро, устраиваясь в седле поудобнее.
На беду, Напси услышал.
— Он!!! — внезапно заорал пёсик. — Стишки! Стиль его!
— Взять! — рявкнул Тамбовский.
Псы прыгнули. Не успел Пьеро дёрнуться, как его ноги с обеих сторон прихватили страшные челюсти, готовые сомкнуться на лодыжках.
Несчастный поэт замер. Он прекрасно понимал, что он потерял в этот миг — и что его теперь ждёт. Сейчас его стащат с байка. Отпиздят на всякий случай, свяжут, заставят идти пешком. Приведут в Директорию. Отдадут Карабасу. Который сделает из него… лучше не думать, что. И Мальвина, Мальвина, она даже слезинки не прольёт — потому что злой Карабас убьёт её, убьёт, а виной всему Напси, литературовед блядь нахуй…
Поэт посмотрел на пёсика, радостно виляющего хвостом, и ощутил обжигающе-острую ненависть. У него аж руки зачесались — добраться до тела Напси, раздавить яйца, разорвать брюхо, вырвать потроха, воткнуть обломки рёбер в лёгкие, сломать позвоночник… всё, всё с ним сделать, с этой тварью, тварью, ненавистной, мерзкой, подлой, предательской тварью…