Никто не шевельнулся.
— Кто вас боится? — сказала Аня. — Ведь вы все — только колода карт!
Что ж, посмотрим, что из всего этого получится.
2 января 312 года о. Х. Не очень раннее утро.
Страна Дураков, междоменная территория. Законсервированная военная база «Graublaulichtung».
Сurrent mood: pedagogic/наставительное
Сurrent music: Kylie Minogue — Chocolate
Мальвина, укутанная в лёгкое одеяльце, завтракала на вольном воздухе, среди деревьев. Она сидела за маленьким столиком, заставленным посудой — настоящим саксонским фарфором, изукрашенным розовым и синим. На кофейнике цвела золотая роза, а в ней — крохотное изображение Дочки-Матери. Хомосапая фигурка была до того прекрасна, что никем, кроме неё, она и быть-то не могла. Мальвина поглядывала на неё не без зависти.
Рядом с кофейником стояла пустая турка с гущей на дне и спиртовка, истекающая синим пламенем.
Крупная зимняя бабочка закружилась и ударилась о лицо Мальвины. Та довольно улыбнулась, прикрыла веки, сконцентрировалась. Бабочка упала на стол и замерла, бессильно пошевеливая усиками.
— Ты меня оскорбила, — сказала Мальвина насекомому, — и будешь за это наказана.
Она взяла бабочку за и аккуратно оборвала ей ножки. Потом крылышки. Наконец, взяла ложечку, положила туда ещё живое тельце и поджарила на спиртовке — следя за тем, чтобы тельце поджаривалось не быстро.
Тут же порывом ветра занесло ещё двух бабочек. Одна запуталась у Мальвины в волосах, другая упала в чашку с какао.
Настроение у голубокудрой испортилось. Она не стала жечь новую добычу, а просто раздавила обеих ложечкой — со словами «да ну вас, в самом деле». Потом задумалась, допивать ли какао, осквернённое насекомым.
В этот момент Артемон, тихо рыча, подтащил к столику связанного Буратину. Тот особо-то и не сопротивлялся, просто Артемон был хреновым конвоиром.
Мальвина это тоже заметила.
— Артемоша, — сказала она, улыбаясь, — развяжи нашего гостя. Кстати, куда девался его чудесный нос? Это ты его отгрыз?
— Почему я? — не понял пудель, освобождая деревяшкина. — Я этого парня только связал… э-э-э… на всякий случай.
— Очень глупо, — сказала Мальвина. — Ты вообще стал очень тупой. Я хотела отдать тебе в стирку свои трусики… но ты их, пожалуй, порвёшь. Так что я поручу это Лизелотте. Иди погуляй. Только далеко не уходи, ты мне можешь понадобиться.
Понурившись, пудель пошёл прочь.
— Ну что ж, — голубокудрая облизнула губы, — прежде чем мы начнём общаться, я хотела бы тебе кое-что показать.
Она на секунду закрыла глаза. Тут же на Буратину сверху упала огромная оса и села на огрызок носа.
— Хочешь, она ужалит тебя в глазик? — почти нежно спросила Мальвина.
— Не хочу, — ответил Буратина.
— Вот и славненько, — голубокудрая потянулась, продемонстрировав небольшую, но крепкую грудь. — У меня в распоряжении целый рой. Если ты сделаешь что-нибудь, что меня огорчит, они тебя зажалят. И не надейся на деревянную кожу, глупышка. У тебя много нежных местечек. Глазки, ушки, носик, ротик, попка, пися и животик, — пропела она. — А всё-таки, куда девался твой длинный нос?
— А я почём знаю? — буркнул Буратина. Кусающийся ос он испугался не особенно, Мальвины — тоже. В данный момент его куда больше интересовало, дадут ли ему пожрать.
— Мне не нравится этот ответ, — сказала Мальвина. — Может, муравьёв тебе в пиписочку запустить? Они до самых яичек доползут. И будут их выедать изнутри. Хочешь?
— Яюшки! Не надо, пожалуйста, — искренне попросил деревяшкин.
Голубокудрая посмотрела на него уже не так сердито.
— Ну тогда слушай. Пока ты там прохлаждался, я думала: что мне с тобой делать? С одной стороны, ты — подарок с Поля Чудес. Не знаю, кто там живёт на Поле Чудес, но ссориться с ними не хочу. С другой стороны — у тебя тупая рожа и ты не внушаешь доверия. Образования у тебя нет. Ты ничего не знаешь и ничего не умеешь. То есть ты совершенно бесполезен…
— Я полезный! — Буратина вытаращил глаза для правдоподобия. — Я могу… могу… да я всего могу! — закруглил он, не припомнив за собой никаких конкретных достижений.
— Не «всего могу», а «всё могу», — поправила Мальвина. После чего улыбнулась, а Буратина заорал: оса взлетела и ужалила его в уголок правого глаза, прямо в эпикантус.
— Ты ошибся и был наказан, — голубокудрая сказала это с глубоким удовлетворением. — Теперь скажи правильно: «я всё могу».
— Я… всё… могу… — давясь слезами, произнёс бамбук. Ему было уже не очень больно, но вот слёзы лились потоком.
— Ну что ж. Ты небезнадёжен, — констатировала Мальвина, отхлебнув что-то тёмное из маленькой чашечки. — В общем, я решила взять тебя на воспитание. Кстати: кто тебя воспитывал раньше?
Буратина честно подумал. Значение слово «воспитывать» он знал: это когда дают пизды и не дают еды. В вольере этим занимался Джузеппе Сизый Нос, но он воспитывал вообще всех, а не только бамбука. На индивидуальном он был у доктора Коллоди. Тот уделял ему существенно больше внимания.
— Когда папа Карло, а когда никто, — подытожил, наконец, бамбук, тихо шмыгнул обломком носа — там набухли свежие сопли. Что-то подсказывало деревяшкину, что сморкнуться на скатерть было бы ошибкой.
— Теперь твоим воспитанием займусь я, — пообещала Мальвина. — Буду тебя учить всяким полезным вещам. Будешь стараться и радовать меня — разрешу мне прислуживать. Но учти: я строгая. Я люблю, когда все делают всё, что я скажу, быстро и толково. А кто так не делает, того я нака-а-азываю, — это слово Мальвина почти пропела, до того оно ей нравилось. — Но если ты будешь очень-очень послушным и старательным, я буду наказывать тебя не сильно. Может быть, я тебя даже буду награждать. Смотри!
По одеялу на стол взобралась белая мышь. Во рту она держала кусочек сахара.
— Ты его получишь, если будешь меня слушаться, — сказала Мальвина.
В этот момент Буратина понял, что он спит. Чувство было мгновенным и очень конкретным: всё окружающее было сном.
Он открыл глаза и увидел, что лежит на низкой деревянной раме, примотанный ремнём, а на него падает огромный маятник. Его держала в руке Белая Королева, улыбаясь коварно.
— Прощай, обрубок, — прошептала она.
В этот самый миг ремень, опутывающий Буратину, лопнул.
К чести бамбука, он не стал гадать, почему да как это случилось. Он в ту же секунду оказался под рамой. Маятник свистнул над ним.
— Какой упрямый дурачок, — разочарованно сказала Королева. — Хорошо, мы вернёмся к этому позже.
— Беги, — посоветовала летучая мышь. Она, оказывается, всё это время была здесь. Буратина даже подумал, что это она перегрызла ремень.
Все эти мыслишки — как водится, коротенькие — пронеслись в буратиньей головёнке, когда он бежал. Бежать было почему-то трудно, в особенности вверх. Наконец, он провалился в окно и оказался снаружи.
Весь хаос и бардак как отрезало. Реальность приобрела привычно-чёткие очертания.
Он находился на узенькой каменной дорожке. Справа стояла колонна, за ней — пустой провал и фиолетовое небо. Слева была стена из белого камня. На ней была выскребана — с немалыми усилиями, судя по количеству мелких царапин — надпись «ВОТКА ХУЙ НЕ БУДУ». Дальше были видны следы намеченной первой буквы следующего слова, ныне уже неразличимые. На полу было грязненько, валялся какой-то мусор, сухие ветки и птичий помёт.
— Только тебя не хватало, — неприветливо сказал Розан Васильевич. Он сидел на какой-то вычурной пятиногой табуретке прямо перед Буратиной. Бамбук даже удивился, как это он его не заметил сразу. И тут же подумал: а не оторвать всё-таки крокозитропу глаз? Буратина не забыл, кто его похитил и от кого произошли все дальнейшие неприятности и беды. На такие вещи память у него была долгая.
Розан Васильевич каким-то образом это почувствовал.
— Поздно, — сказал он. — Я уже мёртв. А что мы тут с тобой разговариваем — это шутки тентуры.
Буратина не знал, что такое тентура. Но нутром почуял, что это какая-то падла, могущественная и немилосердная.
— Обидно, — продолжал крокозитроп. — Ты, скорее всего, последний, кого я вижу из живых. Тентура вот-вот меня на ноль помножит. А я тебе даже рассказать ничего не могу. Из существенного.
— Почччему? — не понял Буратина.
— Потому что у тебя глупая деревянная голова, — печально сказал Розан Васильевич.
Буратина только-только успел обидеться, как у него вдруг стало сладко во рту. Потом он почувствовал лёгкий поцелуй в щёку.
— Как мило, — прощебетала Мальвина, — когда у тебя такая злая рожица! Ты мне напомнил моего Пьерика. Его было так весело наказывать! Что ж, начнём. Артемо-о-он! — закричала она.
Пудель лежал под деревом и лениво переругивался с немолодой толстой вороной{318}. Услышав зов, он снялся с места и поплёлся к хозяйке, ни на что особенно не рассчитывая.
— Распорядись, чтобы на него сшили курточку и шортики, — дала она ему поручение. — Можешь взять моё старое платьице, зелёненькое, — разрешила она.
Артемон тихо возликовал. После кройки и шитья, думал он, непременно останутся лоскутки. Которые можно стырить. И уж он-то проследит, чтобы основания рукавов и прочие части, что соприкасались с волшебными мальвиниными подмышками, достались ему… А если сверху положить протухшее яичко или гниловатого птенчика! Или кротика! В последнее время Артемона тянуло на кротиков.
Буратина тоже времени даром не терял. Пока Мальвина разговаривала с Артемоном, он успел сделать сразу четыре или пять дел, причём практически одновременно.
Подвернул под себя ногу. Он всегда так делал, когда сидел на стуле — это позволяло ему в случае чего вскочить на этот самый стул.