Шаня считал, что от маминой истерики должен быть какой-то прок. Мама должна вернуться в комнату виноватой. Но вину нужно было подготовить. Сразу назвать отца отцом означало спровоцировать крик без всякой пользы для себя.
— Что он спрашивал? Что ему надо от тебя?! — взвизгнула мама.
— Мам, да как обычно. Спрашивал, как с музыкой, как учусь.
— Звал к себе? Звал? Не лги мне! Звал?
— Звал, — согласился сын. — Я ему сказал, что у меня пятачка нет на метро.
Мать села на табуретку и заплакала.
— У меня сын тряпка, — пробормотала она. — Ты должен был сказать этому человеку, что не желаешь общаться с ним. А ты сказал, что я тебе денег не даю. Позоришь мать! — она сжала ладонями виски. — Ну ты чего молчишь? Язык проглотил?
— Мам, ты сама говорила — не надо врать, — пожал плечами Шаня. — Я правду сказал.
— Что я тебе денег не даю? — закричала женщина.
— Что денег у меня нет, — поправил Шаня. — Ну так правда нет же.
— Я тебе вчера давала, — напомнила мать сварливым тоном.
— Полтинник ты мне дала, — напомнил сын. — Десять копеек на завтрак, четыре на троллейбус, четыре на обратно. И «Лакомка» за двадцать восемь.
— Ты с ума сошёл есть мороженое! Тебе нельзя, у тебя горло!
— Когда папа с нами жил, он всегда мороженое покупал, — нанёс удар Шаня.
— Папа? Какой он папа! Он меня мучил! Мучил! Твою маму мучил! И тебя мучил! — заверещала мать, сжимая ладонями виски.
— Папа мне мороженое покупал, — ещё раз прошёлся Шаня по тому же месту. — А теперь я сам себе покупаю. У меня четыре копейки осталось. А на метро нужно пять туда и пять обратно. Я же сказал, денег у меня нет.
— Денег у него нет! В твоём возрасте! Дети! В войну! Вагоны разгружали! На вокзале! — маму понесло.
Шаня улыбнулся. Маменька раскрылась, дала повод.
— Ты права, наверное, — сказал он. — Завтра схожу на вокзал. Поищу работу.
— Ты с дуба рухнул?! — мать чуть не подпрыгнула на табуретке. — Какой вокзал? Ты маленький! Тебя никто на работу не возьмёт! Ни на какую! Это закон!
— Мам, ну ты чего, — ласково сказал Шаня. — Я же не вагоны разгружать. У меня скрипка есть. Я там встану где-нибудь, буду играть. И деньги собирать.
— С ума сошёл, ты больной, не смей! Тебя в милицию заберут! В милицию! Ты понимаешь, в ми — ли — ци — ю! Там с тобой такое сделают! Такое! И под суд отдадут! За попрошайничество!
— Мама, я же не крал, не воровал, за что под суд? — Шаня сделал невинное лицо.
— Под суд! Или в детскую комнату! Ты вообще понимаешь, что это — в детскую комнату! Тебе жизнь сломают! Жизнь! Сломают! Из школы выгонят!
— Из школы не выгонят, — вздохнул печально Шаня.
— Из музыкалки вылетишь со свистом! Ты совсем с дуба рухнул! Я тебе запрещаю! Запрещаю! Слышишь, я тебе запрещаю! Запреща-а-а-а! Ааааа, больно, больно! О господи, за что мне, за что!!! — мама скорчилась на табуретке, закрыла лицо руками.
Сын осторожно потрогал мамину руку. Та была холодной как лёд.
— Мама, ты бы лучше легла, — озабоченно сказал он.
— Я не лягу, пока ты не поклянёшься! Что ни на каком вокзале! Не будешь играть! Поклянись сейчас же!
— Мама, ну ты опять хочешь, чтобы я врал? — сказал Шаня. — Не буду я клясться. Вот представь себе — вдруг будет очень нужно денег. Чтобы тебя накормить и самому поесть. Я бы на вокзал пошёл поиграть. А я же обещал.
— Да что ты такое несёшь, — пробормотала мама.
— Мама, ну ты же мне сама говорила, в жизни всякое бывает, — Шаня приступил к добиванию. — Всякое может быть. Вдруг ты заболеешь…
— А я что сейчас, не болею? — сорвалась мать.
— Ну вот поэтому я пойду на вокзал. Со скрипкой, — завершил Шаня.
— Никуда ты не пойдёшь, — отрезала мать. — Увижу скрипку — сломаю.
— Мама, это моя вещь, — отфутболил сын. — Ты мне сама говорила, что нельзя ломать чужие вещи.
— Моя, не моя, да что ты несёшь, кто тебя подучил, небось этот! Этот! Эта сволочь, бывший! Бывший! Признавайся!
— Нет, мама, мы с папой о тебе не говорим. Ты же мне запретила, — напомнил сын.
— Господи, как болит голова… — простонала мать. — Шаня, перестань со мной спорить. Не надо со мной спорить никогда. Я сказала: никаких скрипок, никаких вокзалов… и никакого папы! Всё, не обсуждается! Будет так, как я сказала. Как я сказала! Ты понял? Не молчи! Ой, как сверло в голове сверлит… — она снова схватилась за голову и тут же уронила руки.
Шаня понял, что мама — как обычно — сдаётся. Пожалуй, решил он, завтра можно будет стрясти с неё рубль.
— Мама, ты всё-таки ложись, — сказал он.
— «Ляг» надо говорить, — поправила мама и ушла к себе.
Шаня сидел за столом, ковырялся в тарелке — колбаса остыла и опять стала невкусной — и вспоминал сегодняшний день.
Денёк был так себе. Ни плохой, ни хороший. В школе схватил тройку по литературе. Это было неприятно, но полезно. Шаня давно понял, что учиться надо с четвёрки на тройку. И всё время жаловаться, что у него не хватает времени на уроки и на музыку. Иначе мама, чего доброго, решит, что у него ещё какие-то способности и их надо развивать… Шаня не хотел развивать способности — чтобы потом работать на тех, у кого их нет.
Из задуманных затеек пока ничего не удалось. Разве что на физре Шаня подбил Сашу Голикова напердеть в раздевалке. Саше вломили большие ребята, Голиков нажаловался классной. Шаня надеялся, что за это ему ещё вломят.
По дороге домой встретил Зою Антонович из музыкалки. Зоя сначала его не заметила. Но Шаня подошёл, улыбнулся, спросил про скрипичные дела. Через пять минут они уже вовсю болтали. На прощание Зоя пригласила его на концерт.
Зоя интересовала Шаню. Не то чтобы как девочка, нет. Девочка она была так себе — маленькая, кареглазая, с круглым безвольным подбородком. Она была скрипачка, школьная знаменитость. Недавно она выиграла очередной конкурс, и никто не сомневался, что её ждёт большая сцена. Она постоянно занималась. На шее у Зои был шрам — в том месте, куда прикладывают скрипку. Пальцы левой руки — уродливые, с бороздками от струн. Шаня думал о том, что было бы, если б Зоя повредила руку. Сломала или растянула. А вообще-то хватило бы и пальца. Так, чтобы она всё ещё могла играть, но уже не виртуозно. Ему было интересно, как бы она себя повела в такой ситуации.
Он задумался, как бы сделать так, чтобы Зоя повредила руку. Если бы Зоя с ним училась, он подбил бы её на что-нибудь. Ну, скажем, прыгнуть через «козла», или пройтись по бревну. С бревна можно очень хорошо упасть и расшибиться. Лучше, если кто-нибудь бревно бы трясанул. На это можно было бы подбить того же Голикова. Голикова легко было подбить на что угодно, он был дурак и разводился на «слабо́». Но, во-первых, Зоя училась в другой школе. Во-вторых, не полезла бы она на бревно. Скорее всего, у неё вообще освобождение от физры.
Значит, на улице, решил Шаня. Нужно, чтобы на неё кто-то напал. Но не дурак Голиков, а настоящий хулиган. Например, Лёша Питрюк.
Питрюк был злым. Он любил бить. Занимался в секции. Шаня подобрал к нему ключик, когда понял, что Питрюк мечтатель. Мечтал он вырасти и стать милиционером, чтобы бить спекулянтов, барыг и всяких блядей. Шаня его зацепил историей, — якобы слышанной от отца, — как в сорок восьмом году тот был в дружинниках и отлавливал проституток{398}. Эта тема Питрюка волновала. Теперь нужно было как-то показать ему Зою. И объяснить, что она по сути та же проститутка, только собирается зарабатывать не нижним местом, а руками. И что зарабатывать она будет такие деньги, которые простым ребятам не видать. Но тут нужно действовать тонко. У Питрюка было чутьё на такие вещи. Он чувствовал, когда от него чего-то хотят. Этот вопрос Шаня отложил на потом.
Доедая колбасу, Шаня думал — а ведь если Зоя повредит руку, то, наверное, ей захочется убиться. Лучше всего, чтобы она из окна прыгнула. Она живёт на одиннадцатом. Внизу асфальт. Было бы приятно посмотреть, как она лежит на асфальте, а вокруг все бегают и кричат. А если не убилась бы сама, её можно на это подбить. Как? Загнать в горе. Например, ходить к ней и утешать. Так, по-умному утешать, чтобы ей совсем плохо стало. Потом подсказать способ. Не прямо. А намекнуть. К примеру — посоветовать выбросить скрипку. Как выбросить? Из окна. Для трагизма. Скорее всего, не выбросит, но запомнит. Вот это самое запомнит, картинку — асфальт, на котором лежит сломанная вещь. Мёртвая вещь. Да, вот как-то так. Это могло бы сработать.
Шанечка мог подбивать. Кого-нибудь на что-нибудь. Научился он этому ещё в детском садике и с тех пор постоянно совершенствовался. Он вывел для себя несколько простых правил.
Во-первых, надо знать, кто чего хочет. Про собственные желания нужно молчать. Лучше всего скрывать их за какой-то личиной, которую надо носить постоянно. И из-под личины всякими способами подначивать других. Делать то, что нравится тебе. Потому что наказывают всегда тех, кто сделал, а не того, кто подначил. Это был путь к могуществу — чтобы не наказали за нарушение правил, их должны нарушать другие. В этом состоял первый секрет.
Второй секрет был в личине. Лучше всего было делать из себя. То есть из того, чем ты был бы, если бы не знал тайну. Для него личиной был «Шанечка». Сейчас эта личина его устраивала.
Грязную тарелку и вилку он оставил на столе. Посуда в мойке на маму не действовала, она могла громоздиться вавилонами, мама её всё равно не мыла. А вот отдельно стоящая грязная тарелка имела шанс. Конечно, мама будет орать, что он должен мыть за собой посуду. Но на это у Шанечки есть ход. Когда мама пойдёт на кухню, он сразу же сядет за скерцо Шостаковича.
А пока что он просто поваляется на постели. Совсем чуточку.
Мальчик и не заметил, как заснул. И сон его был странен.
Сначала его окружил мерцающий свет. Это были блики голубого льда. Вокруг лежали мириады сияющих льдин. Из них нужно было сложить Слово. То Слово, которое было в начале, которое было до всего. Которое было Всем, и Всё начало быть через Него, что начало быть.