ся. Главное, что они там были.
Ну и наконец — погода стояла просто чудесная, солнечная, но не жаркая. Воздух был пронизан лёгкими лучами, ликующе бликующими на бамбуковой коже и наполнявшими кровь молодого дурака шампанским весельем. По утреннему холодку одно удовольствие идти, а лучше бежать, подпрыгивая от избытка сил, да распевать во всё горло что-нибудь этакое:
Справа и слева —
синее небо,
А под ногами дальний путь!
Куда иду — я не знаю,
дорога сама
Меня приведёт куда-нибудь!
Ать-два левой,
ать-два правой,
Так бы я, братцы, шёл и шёл!
А то, что деньги в карманах
звенят на ходу,
Так это и вовсе хорошо!{40}
Очень, очень жаль, что Буратина не знал этой чудесной песенки, и к тому же не умел петь. Поэтому он мурлыкал под нос то, что было в его маленькой голове. А было там то, что положил туда Карабас.
— Сим-м-млах… — мурлыкал Буратина, — бен-н-нцарон-н-н… — слово казалось малиновым, каталось на языке сладким шариком. Третье слово было холодное, противное, и бамбук его пропускал вместе с четвёртым. — Карабас бар Раббас билэт Карло Коллоди ув шейх' Тора-Бора! Ув Ха' брат лё' сэм-роти… лё' сэм-роти…лё' сэм-роти…
Он почему-то понимал, что последние три слова означают «раньше семи дней», то есть «в течении недели». Кто ему это сказал, бамбучья память не сохранила: вспоминались только глаза Евы, ласковые и строгие, и ощущение пальцев в голове. А также чувство, что всё будет хорошо, очень хорошо, просто замечательно. Если, конечно, он будет умненьким, благоразумненьким. И в точности исполнит всё, что велел ему исполнить добрейший господин бар Раббас.
Буратина повторил непонятные слова двадцать девять раз{41} и собирался пойти на тридцатый заход, когда из-за поворота показались две фигуры.
Бамбук насторожился. Незнакомцы вполне могли позариться на его деньги и напасть. Что они могли почуять деньги на расстоянии, Буратина не сомневался.
Однако вблизи путники оказались совсем не страшными: тощий чёрный кот и измождённая, с провалившимся глазами лиса. Она еле шла, хромая на левую ногу.
— Мы должны были дождаться, — тихо говорила лиса. — Они же обещали.
— Ты не в том состоянии, — кот едва сдерживался. — Тебе нужны уколы и отлежатся в тепле. Давай я тебя всё-таки донесу.
— Нет, я сама дойду, — так же тихо продолжала лиса. — Ты не должен со мной возиться.
— Давай я как-нибудь сам, чего должен и чего не должен! — внезапно вспылил кот, да так, что Буратина услышал.
О да, разумеется, то были Алиса и Базилио, кто ж ещё. И вот у них-то как раз всё было не слава Дочке.
Лиса очнулась вчера днём. Сказала, что плохо помнит предыдущие события, претензий ни к кому не имеет и просит Карабаса никого не наказывать. Раввин, судя по всему, ей не очень поверил — верно, потому, что видел сквозь череп. Во всяком случае, с Алисой он обращался осторожно и уважительно. Первым делом принёс официальные извинения за безобразное поведение своей команды. Вторым — поинтересовался, в силе ли их прошлые договорённости. И когда лиса всё подтвердила, изложил ей детали.
Дело касалось пресловутых автоклавов. Их — вместе со всем прочим уворованным в Институте барахлишком — нужно было доставить в некое определённое место на морском берегу. Через какое-то время должны были появиться покупатели. Алиса должна проконтролировать погрузку, доставку и передачу в руки заказчика. Также она должна была дать ряд консультаций по техническим вопросам. Всё это требовало небольшого путешествия. По словам Карабаса, недельки на две.
В чём состоит интерес самой Алисы, раввин внятно не объяснил, а лиса постеснялась спрашивать. Как и о том, что с ней будет после выполнения задания. В общем-то, она надеялась, что тораборцы возьмут её в команду. То есть у неё будет еда, лекарства и крыша над головой. И она сможет хотя бы изредка видеться с Базилио. (Последнее обстоятельство было самым существенным, но гордая лиса ни за что бы не признавалась в этом даже себе.)
Поехали после обеда. Карабас отвёз Алису до места с комфортом, на своей коляске. Лиса захватила с собой саквояж с лекарствами, зонтик и кота — тот набился в сопровождающие. В последний момент к компании присоединилась Ева: ей, видите ли, захотелось поговорить с биологом из ИТИ насчёт какого-то там теплоотвода для кибридных схем. Алиса разговор поддержала, и девочки всю дорогу болтали о высокотемпературной квазисверхпроводимости, тесла-наводках в малых объёмах, мембранной фумиляризации{42} и прочих заумностях. Впрочем, это не мешало Карабасу править першеронами, а коту — страдать.
Искомым местом оказался крохотная бухточка, закрытая от ветров холмами и куском древней кирпичной стены. Под стеной ждал груз, автоклавы и оборудование. Оказывается, Карабас с утра отправил всё это двумя повозками с электоратом в качестве носильщиков и Арлекином в качестве ответственного. Тот ответственность — в кои-то веки! — проявил, так что умудрился доставить груз, ничего не сломав и не испортив.
На этом хорошие новости кончились. Начались плохие.
Сходя с коляски, Алиса вдруг застонала сквозь зубы и завалилась набок. Кот едва успел её подхватить. После недолгих запирательств выяснилось, что за время поездки проклятые вектора снова ожили и что-то сделали с пяточным сухожилием левой ноги — и защемили там нервы. В результате при попытке наступить на левую ногу лиса чуть не падала в обморок.
Алису окружили заботой. Карабас лично обколол бедняжку обезболивающим, а добрая Ева довезла её до бухты на собственной спине. Коту оставалось держать подружку за руку и страдать с удвоенной силой.
Ждали три часа, никто не появлялся. Карабас мрачно сказал «сейчас разберусь» и уехал в город. Ева осталась и прождала ещё час, после чего с извинениями откланялась: вечером у неё было прослушивание в Олимпия-холле, а потом — Зимняя Ассамблея в губернаторском дворце. Приглашение на Ассамблею было оформлено от Общества Соединённых Друзей. Что за друзья такие, Ева не поняла, но указанное в приглашении место собрания, бумага верже, а также личная подпись Наполеона Моргана Гейтса Пендельшванца подвели её — и Карабаса — к мысли, что манкировать приглашением не стоит.
Кот и лиса остались одни. При других обстоятельствах это бы их только порадовало: они могли часами болтать о том — о сём, или молчать, сидя рядом. Но не в этот раз. Алиса была больна, на нервах и за что-то дулась на кота. Так что она валялась на полотенце, оставленном Евой, и читала «Девять рассказов» Сэллинджера в переводе Райт-Ковалёвой.
Вечером кот отправил Карабасу связного бэтмена, Апельсинчика. Тот улетел и не вернулся. Карабас тоже не появился. Коту стало как-то не по себе. Он предложил Алисе, пока не поздно, уходить отсюда. Алиса заявила, что не может бросить оборудование и подвести шефа. Баз попытался спорить, лиса разобиделась. Базилио пришлось извиняться и потом долго уговаривать Алису лечь с ним вместе: кот опасался холодной ночи и выставил себе автоматический подогрев тела. В конце концов она дала себя уговорить и они заснули под пинией, подстелив под себя котовый жилет. Баз, естественно, не догадывался, что несчастная Алиса провела ночь без сна, обнимая его, дыша его запахом и мучаясь от желания. И не решаясь даже тихонечко подрочить, чтобы не разбудить его.
Утро было недобрым. Никто так и не появился. Ценное имущество, правда, было на месте. Лиса позавтракала двумя таблетками септамидола, почитала рассказ про «дорогую Эсме» и всё-таки заснула, пригревшись на слабеньком утреннем солнышке. Кот напрасно пялился в море, ожидая какой-нибудь гадости.
Как назло, погода была чудесной до невыносимости. Мир дышал покоем, пенился морем, венчался чайкой. Та парила в самом сердце лазури, раскинув крылья. Над ней клубились облака — не зимние, тёмные, а лёгкие, нестрашные. Внизу блестела скользкая на вид морская вода. Иногда Базилио казалось, что сквозь неё что-то просвечивает. Но ни в инфракрасном спектре, ни в микроволнах ничего не было видно, а рентген почему-то сбоил.
Скучающий и злой кот попытался сбить чайку лазером. Сперва не попал, а потом и вовсе не до того стало: камеры зафиксировала какое-то движение на периферии зрительного поля. Базилио дёрнулся — и как раз увидал спину Алисы Зюсс, пытающуюся идти.
Через пару минут беготни и крика выяснилось следующее. Лиса, видите ли, оценила обстановку и решила оставить кота охранять имущество, а самой — идти до Карабаса докладываться. По её уверениям, ей было «ну совсем не больно». Кот имел по всем этим вопросам совершенно другое мнение. Оно состояло в том, что Алиса никуда идти не должна, а он, Базилио, должен охранять не грёбаные железяки, а её, Алису. Та столь же категорично не согласилась. Они поругались. потом ещё раз поругались, потом рассорились вдрызг (к этому моменту измученная болью лиса практически висела на плече Базилио, но поворачивать назад отказывалась), потом решили, наконец, поговорить как разумные существа — и вот в этот-то самый момент им повстречался Буратина.
Базилио про бамбука знал, но так ни разу и не видал in natura. Алиса, напротив, помнила его слишком хорошо. Как написал бы на нашем месте какой-нибудь пошляк, любитель сальностей: трудно забыть единственного мужчину, чья деревяшка побывала в её обеих дырках. Но мы не пошляки и сала во рту терпеть не можем. Так что выразимся чуть иначе: лиса испытывала к бамбуку сложные, противоречивые чувства, которых сама стыдилась.
Может, она и прошла бы мимо. Но именно в этот момент больная нога объявила забастовку. Пришлось остановиться. Тут же ей показалось, что Буратина посмотрел на неё ехидно и торжествующе. Или не торжествующе, но посмотрел. Или не посмотрел, но мог.
В общем, она вздёрнула носик и спросила: