Опомнившаяся крыса поставила утюг на пол. Придирчиво осмотрела ткань. Ласина предательски блестела, причём на самом неудобном месте.
Шушара от расстройства чувств цапнула гадкую ласину зубами и зашвырнула юбочку в угол. Юбочка была очень стильная.
— Шу, дорогуша, — донеслось от двери, — ты предаёшься неге, когда в тренде расторопность?
— Сейчас, сейчас, Огюст Эмильевич, — заторопилась крыса. — Я юбку сожгла. Теперь не знаю, в чём пойти.
— Скромность — наилучшее из одеяний, и покорность — наипрекраснейшее из украшений, — сказал Вежливый Лось, явно кого-то цитируя. — Не будь надменной, о Шушара, и не ходи, подняв шею и обольщая взорами{115}, не выступай величавой поступью и не греми цепочками на ногах, ибо…
— Огюст Эмильевич, ну какие у меня цепочки? — вздохнула Шушара. — Мне, пардоньте, жопу прикрыть нечем.
— Если жопа твоя соблазняет тебя, отсеки её{116} и брось от себя, ибо лучше для тебя, чтобы погиб один из членов твоих, а не всё тело твоё было ввержено в геенну! — изрёк Викторианский. — Ну или попроси Евдокию Адамовну, она тебе что-нибудь подберёт.
— У Евдокии Адамовны юбки без проушины, — напомнила Шушара. — Она ж бесхвостая.
— Всё-таки спроси, — посоветовал Лось. — У неё буквально горы, горы тряпья! А я, с твоего позволения, пойду вздремну перед пиршеством. Станем есть, пить и веселиться, ибо завтра нам за это ничего не будет{117}.
Послышался характерный стук рогов о притолоку.
Шушара задумалась. У математички Евдокии Адамовны и в самом деле можно было что-нибудь выпросить на вечер. Правда, она была волчихой, основой позорной, и брать её шмотки было вроде как западло. С другой стороны, в Центре к Евдокии относились с уважением: математику она знала — и вбить эти знания в детские головы умела. С третьей стороны — от большинства её вещей жутко воняло волчьей течкой. Это несчастье случалось с Евдокией Адамовной два раза в год, и каждый раз ей приходилось после этого обновлять гардероб. Со стороны же четвёртой, без юбки блузончик терял всякий смысл. Шушара прикинула все обстоятельства и решилась.
Волчиху пришлось искать довольно долго. В конце концов, крыса наткнулась на неё в раздевалке. Евдокия Адамовна сидела на подоконнике с небольшим зеркалом и озабоченно рассматривала свою промежность.
— Шуша, очень кстати, — обрадовалась она, завидев крысу. — Ты не могла бы посмотреть у меня там? Кажется, у меня опять начинается, а я не разберу: губки набухли или нет?
Шушера посмотрела, понюхала.
— Начинается, — подтвердила она. — Уже пахнет. И слизь пошла.
— Ужасно это некстати, — огорчилась математичка. — Я собиралась в Институт съездить, хвостик себе отрастить. Записалась уже. А теперь не поеду. Хватит с меня правоохранительных органов.
Крыса только плечами пожала. Сказать тут было нечего.
Евдокия Адамовна была из тех, кто предпочитает свой пол. Увы, выделяемые ею во время течки вещества возбуждали не девочек, а мальчиков её основы. Волки, будучи позорниками и живя не по понятиям, считали изнасилование симпатичной девочки делом вполне допустимым. И если с иноосновными они ещё хоть как-то церемонились, то волчиц считали своей собственностью, а уж волчиху в течке — абсолютно законной жертвой. Раньше за такие художества волкам-насильникам отбивали мошонки. Но после того, как волчар и ментов стали набирать в полицейские, всё изменилось к худшему.
В прошлом апреле математичка поехала в город к тётке. Отпрашивалась Евдокия Адамовна на два дня. Вернулась она через неделю, еле живая и без хвоста. Её схватили волки-полицейские, отвезли в участок и там двое суток имели всей стаей. Перед этим ей отрубили хвост, чтобы тот не мешал насиловать. Домочалив волчиху до состояния половой тряпки, её выкинули на улицу. Деньги, документы и одежду волки, разумеется, оставили себе. Евдокия Адамовна кое-как добралась до Аузбухенцентрума, где получила медицинскую помощь — и заодно узнала, что залетела. Медикаментозный аборт сделали за счёт школы, но утешение было так себе. С тех пор волчиха боялась во время течки выходить на улицу.
— Евдокия Адамовна, — решилась Шушара, — я вот зачем. У вас нет юбочки чёрной коротенькой? Я свою утюгом сожгла, а мне сегодня надо одеться прилично…
— Ну не знаю. Хотя — пойдём, я чего-нибудь подберу, — согласилась Евдокия.
«Чего-нибудь» подобралось минут через сорок. Это была изящная чёрная юбка-бокал с узкой проушиной сзади. Волчиха призналась, что собиралась расставить проушину под свой хвостище — уж больно ей понравилась вещь. Но после той истории Евдокия Адамовна перешла на джинсы, так что юбка так и осталась ненадёванной. Шушаре она подошла, что называется, в самую масть.
Когда обе самки появились в учительской, все уже были в сборе и успели выпить по первой. Занимающий председательское место Лев Строфокамилович лениво щурился, погрузив хобот в аквариум, полный минералки с коньяком. Методист Гепа Дрейфус с бутылкой благородного напитка подливал то шефу, то себе в рюмашечку. Полненькая сурчиха-русичка Пузя, с косой до попы, копалась в тарелке с сэндвичами. Практикант Огуревич тянул длинные зелёные ноги, усеянные зазубринами, к блюду с козявками{118}. Прочие лениво переговаривались, ожидая продолжения банкета.
Появление Шушары и Евдокии Адамовны вызвало некоторое оживление. Сначала стали искать стулья, потом место. В конце концов крысу посадили рядом между Гепой Дрейфусом и учителем танцев, страусом Раздватрисом. Страус был эстет, а вот Гепа тут же принялся оказывать крысе внимание.
Огуревич потребовал для опоздавших штрафную. Гепа, считающий себя знатоком застольного этикета, заявил, что опозданием считается появление после тоста, а первую выпили так. Огуревич сказал «па-азвольте» и принялся доказывать, что тост всё-таки был, потому что Лев Строфокамилович сказал «ну, чтоб всё». Гепа из принципа не согласился, но водочки крысе таки на́лил. Крыса, памятуя о своём плане, выпила пятьдесят грамм по-девичьи, в три глотка. Дрейфус посмотрел на неё скептически, как бы говоря «посмотрим-посмотрим на тебя через часочек».
Потом баранчик Бяша принёс горячие закуски, и дело пошло веселее. Сурчиха встала и сказала тост за коллектив. По такому случаю сам Тененбойм вытащил хобот из аквариума и выпил отдельно. Потом кто-то вспомнил, что в холодильнике лежит шампусик, и уже заледенел, небось. Бяша метнулся на кухню и принёс холодные бутылки — такие холодные, что пробки выходили с трудом. Шушаре набулькали высокий фужер. Она выпила ледяную шипучку единым духом, от волнения не чувствуя вкуса.
Гепа, плотоядно ухмыляясь, притащил с кухни парное мясо: старик Педди Крюгер сегодня утром помер во сне. Хомосяпина была старой, но ароматной: для сегодняшнего вечера её томили в смокере восемь часов. Хищники быстренько разделили вкусняшку между собой. Остальным достался тазик с салатом оливье.
Потом ещё была уха и заливные потроха. Огуревич подавился перчиком, его долго били по спинке. Евдокия Адамовна сказала тост за коллектив — до того прочувствованный, что пили стоя. Коварный Гепа тем временем подливал Шушаре водку в шампанское.
Нет, крыса была знакома с алкоголем. Даже, пожалуй, дружна. Ей случалось и выпивать чуточку, и пить в меру, и нажираться до отключки. Но случалось это в уборщицком подвале, в одиночестве. Впервые в жизни она пила открыто, в обществе — и это оказалось чем-то совсем-совсем другим. Даже по физическим ощущениям.
— К-к-коллеги, — раздался голос Вежливого Лося. — Я имею высказать небольшое предложение пр… практического плана.
Крыса приоткрыла глазки и увидела Викторианского, возвышающегося над столом. В руке у него был пустой фужер. Было видно, что лось пьян.
— Вино веселит сердце{119} живущих, — начал он торжественно, — и напояет всих зверей сельных, им же утолят… ыг! — он громко икнул. — Исходя из этого, — продолжил он, — пора и нам приступать к весельям… Я предлагаю начать с нашего трацыц… трацин… традиц-ционного конкурса «Прострация»{120}! Правила все знают? — почти трезвым голосом спросил он.
— Новенькая наша не знает, — рука Гепы коснулась плеча крысы и убралась не сразу.
— Да там всё понятно, разберётся по ходу, — отмёл Огуревич. — Начинаем.
Лось торжественно поклонился, плеснул в фужер водки и добавил туда же шампанского.
— Нарекаю сей коктейль «Прострацией»! — заявил Лось. Потом достал из кармана сольди и подкинул в воздух.
— Решка! — крикнул он, пока монетка была ещё в воздухе.
Монетка упала на стол между салатным тазиком и блюдом с селёдкой.
— Решка, — констатировал Лось. — Торжественно передаю сей фиал… ну вы поняли. — Лось с грохотом сел.
Фужер достался пупице Беспаганельке, преподавательнице физики в старших классах. Та добавила в фужер компот из банки, подкинула монетку. Поставила на решку, оказался орёл. Проигравшая пупица под аплодисменты выпила весь фужер.
— Теперь тост, — напомнил Гепа.
— Ну… — смутилась пупица. — Предлагаю выпить за коллектив!
— Уже четыре раза пили за коллектив, — напомнил Огуревич. — Конкретизируй.
— Ну, пожалуйста, — согласилась пупица. — Мне очень приятно, что мы сегодня вот так все собрались… и вообще вот так собираемся, чисто по дружески… и я считаю… что мы тут все очень хорошие друзья и коллеги… делаем одно дело… ну в общем вот, — закруглилась она.
— Пьём за сказанное! — распорядился Гепа. — У кого не на́лито?
В крысиный желудок перекочевали ещё пятьдесят граммулек.
Игра тем временем продолжилась. Первый раз начала Евдокия Адамовна, смешала водку и сок из салата, тут же и проиграла. Выпив, она сказала тост за Тененбойма. Завуч, уже подрёмывающий, проснулся и удовлетворённо гуднул хоботом.