— Нам так и сказали, у лодки твоей тебя ожидать, дело к тебе имеем. Ты уж это, не серчай, пистоль-то верни.
— А вы кто будете? — поигрывая пистолем в руке, спросил Фрол.
Куда деваться. Пришлось Спиринскому и Пахтину назваться. Кивнув, Фрол спокойно продолжил:
— Чего в воду-то сиганули, выходьте. Красиво сделано, ствол только короток, убойной силы мало, да попасть, верно, не просто.
— То, Фрол, для короткого боя, — наконец придя в себя, пояснил, выходя из воды, Пахтин. — Ловок ты, однако, молодец, — принимая из рук Фрола пистоль, с искренним чувством проговорил сотник.
— Не след без причины оружием махать, — просто ответил Фрол.
Наступила тягостная тишина.
Яков посмотрел на сотника, тот на Якова. В глазах обоих был вопрос: долго ли они будут терпеть от этого мужика? Были они по колени мокры, в сапогах обоих хлюпала жижа — в таком виде, с подмоченной репутацией, как-то само собой унялось желание, выпятив грудь, доказывать на пустом берегу этому мужику свое превосходство, да и было ли оно в данный момент… Оба расхохотались, хлопая себя по мокрым коленям и приседая от смеха.
— Вот так-то оно лучше, — одобрительно поглядел на них Фрол и тоже затрясся всем своим большим телом от хохота. — Так что за дело у вас? — когда все успокоились и утерли слезы, спросил Фрол. — А то время позднее, мне еще дорога не близкая.
— Дело простое, Фрол. О тебе люди говорят, тайгу ты знаешь хорошо. Вот потому ты нам и нужен. Нанять тебя хотим в проводники.
— И зачем вам тайга? Ежели золото искать, не пойду. Сразу говорю.
— Да почему же? Платить хорошо будем! — вмешался Яков.
— Не благостное дело, не хочу способствовать.
— Это почему ж наше дело не благостное?
— Я в Бога верую!
— Так и мы православные, не басурмане какие.
— Нет, люди добрые, прощевайте. Не пойду я.
— Вот уперся, ты хоть выслушай, что от тебя требуется.
— И слушать не буду, золото искать не пойду!
— А ежели не золото?
— Так чего тогда?
— Человека нужного!
— Человека?!
— Есть такая нужда, человек в тайге хоронится, думает, в сыске он государевом. Слыхал, девка пропала в деревне этой?
Фрол молча кивнул.
— Так вот, человек этот — парень той девки, сбежали они, без благословения родительского окрутились, потому за ним погоня.
— А вам какая охота того парня найти?
— А вот к нему у нас интерес особенный, тайный интерес, — не дав сотнику ответить, вмешался Спиринский.
— Коль начали говорить, так договаривайте.
Спиринский хотел было продолжить, но сотник жестом остановил его, помолчал, покрутив ус, сказал:
— Отца этого парня я знавал, Кулакова Василия, отчаянный казак был, пропал в тайге при неясных причинах, а тут на сына его, Федора, как я полагаю, навет возвели. Разобраться хочу, помочь.
При этих словах у Якова в глазах мелькнуло удивление, но он справился и промолчал, кивком подтверждая слова сотника.
— Ну, ежели помочь парню, это другое дело, тем паче действительно ни при чем здесь он.
— Как ни при чем? — чуть не в один голос спросили Яков с сотником.
Фрол помолчал и ответил:
— Земля-то слухами полнится, не трогал девку никифоровскую Федор ваш. Ни при чем здесь он. А найти его помогу, только мне со своими делами управиться надоть.
— Хорошо. Только дело это такое, Федора найти надо, но прежде с ним у нас разговор будет тайный, сыск на него действительно объявлен, но не за девку, а за убийство.
— За убийство? Вот те раз!
— Да, Фрол. Но говорю тебе, полагаю я, не его это рук дело, подстроено. А чтоб доказать энто, надо мне с Федором поговорить, выяснить кое-что, понимаешь? Знать о том никто не должен. Иначе не миновать Федору каторги.
— Где найти вас, если что?
— В Рыбном, на Комарихе постоялый двор с петухом медным на крыше, там сотника Пахтина и спросишь, — ответил Спиринский.
— Значит, договорились.
— Договорились.
Уже темнело, совсем немного потребовалось времени, чтобы Фрол разжег небольшой костер. Он отошел версты на три от деревни и причалил к берегу. Спокойней ночевка подале от народа…
К обеду следующего дня Фрол был уже у отца Серафима.
— Богато ты вестей привез, богато, — похвалил его старец. — Искать надо парня этого, нужен он всем, получается, а нам более всего, потому как в нем душа той девицы жизнь свою ищет. Без него пропадет девка, не очнется. Потому приведешь его ко мне, а уж потом к казаку его выведешь.
— Хорошо, отец. Как скажешь. Сегодня и отправлюсь.
— Вот и ладно будет, скорее надо парня этого найти, поторопись, Фролушка.
— Отобедаю, и в путь.
— Зайдешь ко мне перед уходом, поговорим.
— Хорошо.
Обед был для Фрола особо приятен из рук Ульяны. Сытый и довольный свиданием, Фрол зашел в небольшую комнатку отца Серафима. Здесь они часто говорили о многом, тихо, спокойно. Фрол обычно задавал вопросы, совета просил по делу какому, а старец, обстоятельно рассуждая, отвечал. И непонятно, кому больше нужны были эти беседы. Молодому, здоровенному таежнику или старцу, неизвестно когда и откуда пришедшему в эти края.
— Хочу спросить, отчего так в жизни случается. Живет человек на земле по-своему, никому зла не чинит, вдруг приходят к нему люди и говорят: «Не так живешь, потому мешаешь. Живи, как мы, или уходи».
— Они думают, что жить все обязаны по законам, ими придуманным. Потому тех, кто иначе жить пытается, они и не приемлют. Уж сто лет по петровским законам, немцами писаным, живет народ, дух родной, русский, принизив. На самом деле и придуманы они от страха и для страха. Для того, чтобы в страхе люди жили. А там, где страх посеян, — там недоверие и ложь произрастает. А святая Русь во лжи николи не жила, сломать ее хотят, стравить народы в распре.
— Так как тогда жить-то? Как без закона-то, тоже нельзя. Закон, он же мое охраняет. Ежели кто мое возьмет, того к ответу, так? А ежели нет закона — вор без ответа останется. Всякий может у беззащитного последнее отнять! Не праведно это, ведь так?
— Эх, Фрол, скажи, а чье это небо?
— Божие.
— А солнце?
— Божие.
— А скажи, солнце или небо у тебя забрать кто-нибудь может?
— Нет, рази только с жизнью…
— Вот, хорошо, соображать начинаешь. Все это тебе Богом дано, и отнять у тебя ничего нельзя. И сама жизнь тебе Богом дана, значит, и отнять ее у тебя никто не вправе! Да и не только не вправе, а и не может. Они думают, голову в петлю аль на плаху — и нет человека. Ошибаются. Тело бренно, душа нетленна. Душа не убиенна и назад вернется в другом теле. И ежели по прави жил, в благости жизнь свою продолжит в поколениях потомков своих. А тот, кто раньше времени ее туда отправил, своей душой за сие ответит перед Богом.
— Это как же ответит?
— А так, в следующей жизни Бог его душу уже в человека не воплотит, а в животное токмо. В волка аль в гадюку какую. Что у того на душе было, то и получит. А за горе, людям причиненное, здоровьем детей да внуков своих ответит. И отнять то, что у тебя есть, тоже нельзя. И не от законов это зависит, а от тебя самого. Не захочешь, чтобы отняли, не отнимут. Только по твоему желанию и по поступкам твоим сегодняшним день завтрашний тебе ответствует поступками людей, тебя окружающих, дарами или потерями.
А всего, что есть на свете, человек по желанию своему и получает столько, сколько иметь намерен. Бог всем поровну определил и столько, чтоб никакой нужды никому не было.
— Вот тут я не соглашусь, ежели б так оно было, что все хотенья сбывались, это же рай на земле, стало быть. У всех жратвы вволю, сытые, и ничего боле не надо! Счастье!
— Фрол! Не ерничай, отлучу от учения, знаешь ведь.
— Тогда почему одним густо, другим пусто?
— Потому что одни только мечтам и предаются, хотеньям своим, а другие совершают поступки для свершения тех хотений. Вот и получается. Все сытыми быть хотят, да не все жито сеют. Брось зерно в землю удобренную, потом политую — оно взойдет и тебя, и детей твоих прокормит.
— А я, где ни гляну, все наоборот получается, те, кто жито сеют, по земле босыми ногами ходят.
— И где это ты углядел, Фрол ушка?
— Да везде.
— Так что в том плохого, что босыми ногами по земле? Я тоже, бывает, в охотку хожу.
— Да не об том я говорю.
— А о чем?
— О том, что богатых в поле не видел.
— Так в каком-то колене их деды-прадеды тож за сохой спину гнули, поверь, так это. Они для рода своего будущее создавали, бережно и упорно, чтоб потомки их могли трудами их воспользоваться и прирастить дары божии трудами своими и старанием. А те, кто сейчас за сохой стоит, такоже для потомков землю потом своим удобряет. Однако их предки в чем-то согрешили, коль потомкам тяжко. Про то и говорю, за все в жизни сполна платить приходится. Добром только за добро воздается Всевышним, за зло сторицей платит человек неразумный, и сам, и в поколениях потомков своих. Бывает, что за тяжкий грех пресекает Господь вообще род греховного человека. Детей не дает, как женка ни старается, а выносить не может. Думают, ущербна она али он, ан нет, ущерб тот в греховном прошлом рода того.
— И что же делать безвинным детям? Ведь за грехи отцов приходится счастьем платить своим.
— Жить праведно, дела добрые творить, прощения просить за обиды предками твоими причиненные, грехи рода своего замаливать.
— Да, отец, складно у тебя выходит. Откуда ты все знаешь?
— Фрол, знания мои лишь крупицы того, что древние наши знали.
— Куда ж они делись, те знания?
— Пожгли, что сжечь можно было. Учителей просвещенных, волхвов, повыбили, родных богов, в утеху инородным, осквернили и забытью предали.
— Так кто ж учинил-то это все?
— Фрол, не хочу смуту в душе твоей распалять, молодой ты еще, горячий, рази удержишь в сердце слова мои? Не пойдешь ли мстить за поруганную веру, коль укажу виновных в том? Не станешь ли бунтарем неуемным, кровушкой людской правду доказывать?