— Рази не видишь, бесы из него выходят, пусть перебесится, тогда с ним и говорить можно будет.
Прошло немало времени, прежде чем Семен открыл дверь. На полу, с неловко вывернутыми руками, па спине лежал Косых. Лицо было в крови, повязка, скрывавшая глазницу без глаза, была сорвана. Он был в сознаний, но на Семена не реагировал, он смотрел и никуда своим единственным глазом и черным провалом, наполненным кровью из рассеченной брови… Семен отступил назад:
— Фрол, иди глянь.
— Да я уж иду, сейчас черпану водицы поболе, его ж отливать теперь надо. С водой вся дурь с человека сходит.
После двух ведер воды Косых пришел в себя.
— Руки развяжите, не чую их, затекли, — спокойно попросил он.
— Вот, то другой разговор, — согласился Фрол и разрезал веревку.
Косых долго негнущимися пальцами растирал багровые запястья. Нашел и приладил на место повязку. Фрол подал ему полотенце, и Косых, сняв с себя мокрую рубаху, выжал ее и обтерся. Семен и Фрол смотрели на этого человека, на его сильные, как кор ни дерева, руки, мощный торс, покатые, как у медведя, плечи. Косых отводил взгляд, только натянув на себя рубаху и огладив бороду и волосы, он посмотрел на них.
— Благодарствую, что дали омыть себя перед смертью. Таперь кончайте. — Глянув на топорик в руке Фрола, хриплым шепотом, видно, горло перехватило, попросил: — Может, мужики, лучше стрелите?
— Думаешь, от пули умирать легче?
— Таперь все одно… — опустил голову Косых.
— Покаяться тебе надо, чтобы смерть легко принять, душу облегчить надо…
— А ты что, поп?.. — поднял голову Косых, глядя на Фрола.
— А при чем здесь поп? Перед Богом покаяться да у людей прощения попросить.
— Мне прощение просить надо будет на том свете, те, кто на меня в обиде, все там, там и просить буду.
— Не совсем это так. Подумай, Федька Кулаков по твоей милости на каторгу пойдет, а то и голову сложит. Он-то чем виноват?
— Не пойдет.
— За Панкрата Соболева, тобой убиенного, он в сыск объявлен, — напрямую сказал Семен.
Косых, нахмурив брови, спросил:
— Откель знаешь, что я кончил Соболя?
— Все село про то говорит, что за бабу ты его грохнул.
— За бабу? — искренне удивился Косых. — Это кто ж такое выдумать мог?
— Кто выдумал, не ведаем, мы про то от Агафона в лавке слышали, знаешь такого?
— Агафона?! Значит, вот оно как получается?! А меня вы схомутали не по его наводке?
Фрол с Семеном переглянулись и замешкались с ответом, потому как этого не было, но Косых опередил их ответ и понял их молчание по-своему.
— Суки, сговорились! Меня решили кончить, а сами чистенькие! Чуяло мое сердце, не так что-то!!! Чуяло! Продал меня Авдеич, использовал, как хотел, и продал! Развязывай ноги мне! Не побегу, слово даю, заслужил я кару небесную, ваша правда, дайте грех с души сбросить!
— Поясни сначала, чего удумал! — жестко сказал Семен.
— Вы чё, думаете, я из-за бабы мужика убил?! — Косых откинулся в диком хохоте.
Прохохотавшись, он утер выступившие слезы.
— Хорошо, слушайте, коль правду знать желаете! Панкрат поперек Никифорова пошел да про ладанку нашу вызнал, тем себя и приговорил! А тут Федька подвернулся вовремя, ну и сложилось все в масть. Убил я Панкрашку, убил потому, как Никифоров то приказал!
— Вот так просто?
— Не верите?
— Никифоров знатный на реке человек, а ты разбоем старателей грабил, как тебе на слово верить! — размышляя, подлил масла в огонь Семен.
— Не верите, а зря… Да, злодействовал я, да, души губил, но не предавал николи… и не прощал предательства. — Косых сжал кулаки и с силой ударил ими о землю. — Ладно. Одно прошу, дайте поквитаться с Никифоровым, через него я душу свою кровью запачкал. Я вам — Федьку от каторги, вы мне — Никифорова?
— И как это будет, отпустить тебя? Извиняй, нету тебе веры!
— А не отпускайте. Руки вяжите, а ноги ослобоните.
— Это зачем?
— А затем, встреча у меня с Никифоровым через три дня на Шааргане. Вместе и пойдем. Там сами поймете, что к чему.
— Нет уж, ты договаривай!
— Матана по приказу Никифорова должон приезжих начальников туда вывести, они с сотником Пахтиным на меня подозренье по Соболю держат, а через меня и на Никифорова зуб…
— Кто тебе про то сказал?
— Никифоров.
— Что ж тебя не схватили?..
— Дак ушел…
— Ага. Дали бы тебе уйти казачки Пахтина…
Косых задумался.
— Зачем встреча та?
— Пахтина и начальников приезжих решено побить…
— И что, сам Никифоров при том будет?
— Сказал, будет.
— Что ж, подумать надо.
— Думайте, только туда день конного ходу. Встреча через два дня, идти надо прям щас, если живых застать Пахтина с заезжими хотите, мужики.
— Где на Шааргане? — спросил Фрол.
— На половинке зимовье, за кедрачом.
— Знаю. Побудь пока. — Фрол, повернувшись к Семену, продолжил: — Пойдем, Семен, выйдем, поговорить надо.
Семен согласно кивнул, и они вышли из зимовья, оставив Косых одного.
— Если он правду сказал, надо идти, — сказал Фрол.
— Какой ему резон врать с топором у горла?
Фрол при этих словах изменился в лице. Семен не понял, что случилось, и хотел было спросить, но Фрол показал ему: молчи! Ясно стало, когда Фрол показал ему свои руки, в них не было топорика. Фрол жестом пояснил, что он оставил его там, в зимовье. Они оба шагнули к двери. Фрол отстранил Семена и распахнул дверь.
Косых сидел на полу и растирал уже ноги, с которых снял веревку.
— Не боись, вон твой топор. Говорю же, дайте мне Никифорова, а я вам Федьку от вины освобожу, крест целовать готов. — Косых смотрел то на Фрола, то на Семена.
Фрол прошел, взял топор в руки.
— Нешто и теперь не верите, топорик-то и я мог в руки взять? Да не взял!
— Хорошо, что не взял, значит, поживешь еще, — ответил Фрол.
— Выходим немедля, если все как ты сказал, казнить тебя не будем, пусть тобой Пахтин занимается, авось зачтется тебе дело доброе, — медленно произнес Семен.
— Ну, тогда поспешать надоть, мужики, — подхватился Косых. Он как-то изменился за эти несколько минут. В нем появилась решимость, а может, забрезжившая в словах Семена надежда зажгла в нем желание к действиям. Он, с трудом встав на ноги, чертыхаясь и охая, вышел из зимовья и, оглядевшись, спросил: — Вроде все в округе знаю, а это место не припомню, где это мы?
— Тебе зачем?
— Дак это, идти-то в каку сторону?
— Не боись, выведем.
— Фрол, руки-то ему вязать будем?
— С вязаными руками далеко ли в тайге уйдешь? Его и так шатает.
— А мы его на коня посадим, а глаза завяжем, — громко сказал Семен.
Косых опустил голову, почесал пятерней затылок.
— Вот что, мужики, негоже мне вязаным по тайге ехать. Едем в Мотыгину деревню, там у меня кони на выпасе, возьмем — и айда на Шаарган. Дело сделаем, тогда уж и вяжите! А-а-а, чего там, коней тех вам жалую за услугу вашу!
— Вот чё с человеком хорошая оплеуха делат! А? Ты ж, Иван, порвать нас хотел, а теперь смотри, Фрол, конями жалует!
— Какой тут дар, баш на баш, вы ж мне даете возможность Никифорова за кадык ухватить!
— Лады, уговорил, едем, но не вздумай с нами шутить, второго раза у тебя не будет!
Косых хмуро глянул на них. Что было у него в мыслях, ни Семену, ни Фролу в голову прийти и не могло, они были совсем другие люди. Семен взял коня в повод и вывел на тропу, следом пошел Косых, за ним Фрол. Косых приметил, что, кроме топорика и волосяного аркана, другого оружия у них не было, если не считать ножей. Его ружье так и оставалось к седлу притороченным.
Да, лихо его Фрол арканом-то, учесть это надоть… — думал, потирая шею, Косых. Когда вышли к дороге, Косых удивился:
— Откель это зимовье взялось?
— Федора Кулакова это зимовье, — ответил Семен.
— Не знал я про это зимовье, не знал, а то б накрыли мы вас здеся, как курей. Теперь, может, и к лучшему, что не знали, может, и хорошо то.
— Ты чё там бормочешь?
— Да так, об своем.
— Топай давай, ране надо было об своем думать.
— Думать — оно николи не поздно, — ответил Семену Косых.
— Тут твоя правда, только лучше думать вовремя, а не когда жареный петух в задницу клюнет.
— Сопли утри, меня учить! — зло зашипел Косых.
— Ну ты! Опять зубы кажешь! — остановился Семен.
— Да угомонитесь вы, хватит лаяться! — не выдержал Фрол.
До самой деревни Мотыгиной шли молча, только изредка Семен, оглядываясь, всматривался в Косых. Тот на его взгляд не отвечал.
Спустившись к речке Рыбной, перед бродом остановились. Ниже, слышно было, тюкали топорами, видно, строили новый мост. Там, за рекой, начиналась деревня Мотыгина. С одного зимовья охотником Иваном Мотыгой зачатая, раскинулась она по всему высокому берегу Ангары широко и привольно. Косых вопросительно посмотрел на Фрола. Фрол кивнул Семену — дескать, жди — и пошел с Косых в деревню. Семен, привязав коня, устроился на камне и закурил. Свежий ветер с Ангары отгонял мошку. Весело журча, ручеек, огибая валун, вливался в воды реки, притягивая свежей струей стаи малька. Мелкой рябью подергивало гладкую поверхность воды от любого движения этих живых масс, снующих в поисках корма. Семен сыпанул оставшиеся в кармане крошки, вскипела вода от малька, взбурлила на мгновение и очистилась, успокоившись. Вот так и в жизни людской: появился лакомый кусок и кидаются все на него, топча и ломая все на своем пути. Эх, люди, люди, а как дальше-то жить будете?! Семен отвернулся от воды. Однажды он уже был у этого камня, только тогда он замерзал на лютом ветру, а рядом были люди, дома с топящимися печами, но ходу ему туда не было, потому как по пятам преследовали его люди Косых. Теперь он опять здесь, но только обидчик его, тот, из-за которого он потерял друзей-товарищей, тот, с которым схватка у него не на жизнь, а на смерть, — рядом с ним. И он, Семен, вынужден терпеть его одноглазую рожу! Если бы не Федор, не пощадил бы он этого гада! Не дрогнула бы рука! Семен затянулся, выпустил клуб дыма и вздохнул. Ничего, теперь ему уже не вывернуться.