Игичей прищурился от злости, осмотрелся, увидел Маркела, обрадовался и воскликнул:
– О! Вот царский посол! – И продолжал, обращаясь к Маркелу: – Ты эту грамоту писал, теперь ты и прочтёшь её!
И он потянул Маркелу грамоту. Маркел посмотрел на Волынского. Тот отвернулся.
– Бери! Бери! – сказал Игичей насмешливо. – Она не кусается!
Маркел вздохнул, взял грамоту и только приготовился читать, как Игичей вдруг сказал:
– Нет, не так. Вначале перекрестись. Чтобы всё было без обмана.
Маркел перекрестился, осмотрелся. Все молчали. Маркел опять посмотрел в грамоту и начал:
– Я, Игичей, великий князь Югорский…
– Не читай! – громко сказал Волынский.
Маркел опустил грамоту. Игичей схватил её, прижал к груди и засмеялся. Волынский покраснел от злости, обернулся к своим людям и велел позвать Аньянгу. Один из людей поклонился и быстро пошёл в темноту. Волынский опять поворотился к костру и стал греть над ним руки. А Игичей, широко улыбаясь, начал притопывать, хлопать в ладоши. Его люди взялись это за ним повторять. Игичей хлопал, топал всё быстрей, его люди уже чуть поспевали за ним. Потом откуда-то из-за толпы забухал бубен, потом на пустое место выбежал шаман, начал плясать по кругу, гайкать. Следом за ним загайкал Игичей, а за ним всё его войско. А Аньянги всё не было и не было. Наши стояли неподвижно, никто и пальцем не шевельнул, а остяки плясали всё быстрей и гайкали всё громче, шаман бил в бубен, кричал дико, по-звериному. Ночь была тёмная, светили только звёзды.
Вдруг остяки перестали плясать, стало тихо. Маркел оглянулся и увидел, что в крепость входит Аньянга, а за ней идёт её девка-прислужница. Аньянга была в дорогущей длинной шубе из белых песцов и в такой же белой шапке. Как на свадьбу, подумал Маркел. А Игичей посмотрел на Аньянгу, подмигнул Волынскому, шагнул вперёд и бросил грамоту в огонь. Грамота стала гореть, изгибаться. Аньянга подошла, остановилась. Волынский повернулся к ней, сказал:
– Я посылал за тобой вот зачем. Скажи, за кого ты хочешь выйти замуж: за меня или за него? – и указал на Игичея.
Тот только открыл было рот, но смолчал. Ведь грамота уже почти сгорела!
Но Аньянга улыбнулась и ответила:
– За него, конечно, – и показала на Игичея. Игичей опять стал улыбаться.
– Как это «за него»? – нетвёрдым голосом переспросил Волынский. – Анюта, что ты говоришь?! Тебя околдовали!
– Нет, – ответила Аньянга, – никто меня не околдовывал и ни к чему не принуждал. Просто раньше я хотела так, а теперь хочу иначе. Хочу за него идти!
И с этими словами она кивнула в Игичееву сторону. Игичей решительно подступил к ней и крепко схватил её за руку.
– Анюта, – тихим голосом сказал Волынский, – что ты делаешь? Я тебя завтра в Вымь свезу, мы обвенчаемся. Вот крест!
И он перекрестился. А она сказала:
– Поздно!
Тогда Волынский, как и Игичей, тоже схватил Аньянгу за руку и потянул к себе. А Игичей тянул к себе.
– Васья! – громко сказала Аньянга. – Мне больно.
Волынский разжал свою руку. Игичей сразу схватил Аньянгу, засмеялся.
– Анюта! – растерянно повторил Волынский. – Анюта!
Но Аньянга даже не смотрела в его сторону. Она смотрела на костёр, и было видно, что щёки у неё мокры от слёз. Игичей схватил Аньянгу ещё крепче, рукавом вытер ей слёзы, поднял на руки и понёс вон из Куновата.
– Иди, иди! – крикнул ему вслед Волынский. – Не нужно мне твоё войско! Без тебя справлюсь! Проваливай!
Игичей обернулся, ответил:
– Твоё слово для меня закон, боярин!
И засмеялся, пошёл дальше. Следом за ним шло его войско. Их было много, они всё шли и шли, пока все не вышли из крепости. Волынский сразу же сказал:
– Куноват теперь наш. А скоро и вся Югра будет наша!
Но все на это промолчали. Все смотрели вслед Игичееву войску. Волынский громко засмеялся и прибавил:
– И что мне эта Аньянга? У меня этих Аньянг в Москве!..
И только рукой махнул досадливо. А потом, как будто спохватившись, повернулся к Змееву и закричал:
– Иван! Я что, теперь всю ночь здесь на морозе торчать буду?
С этими словами он развернулся и пошёл к крыльцу Лугуевых княжеских хором. Следом за Волынским шёл Змеев, за Змеевым шёл челядин с огнём.
А из-за реки, от Игичеева табора, опять послышался бубен. Это значит, подумал Маркел, что они и в самом деле уходят – совсем. Соберутся и уйдут к себе. Что же теперь дальше будет, прости, Господи?! И он опять посмотрел на Волынского. А тот уже поднялся на крыльцо, остановился и долго смотрел на своих сверху вниз, как будто кого-то высматривал…
Потом вдруг повернулся к Маркелу и громко сказал:
– А ты чего стоишь? Иди, показывай. Ты же здесь всё знаешь!
Стрельцы расступились, Маркел поднялся на крыльцо, челядин отдал ему огонь, открыл дверь, и Маркел первым вошёл в хоромы. Следом за ним вошёл Волынский, за ним его дворский Леонтий и дальше другие челядины. Все они были с огнями. Маркел, глядя на них, ещё подумал, что как бы худа не было.
И его, то есть пожара, не было. А было то, что наша челядь очень быстро приладилась к новому месту, и не успел Маркел ввести их в княжескую трапезную, как одни из них сразу начали растапливать щовал, а другие кинулись искать чулан с харчами. Волынский расстегнул шубу и сел на кошму. Маркел сел рядом. Челядин подал им чашки. Волынский долго смотрел в стену, держал чашку, думал. Потом разом выпил. И опять молчал. Про Аньянгу вспоминает, про кого ещё, не про Игичея же, думал Маркел. Вошёл Змеев. Волынский знаком пригласил его садиться. Он, наверное, хотел поговорить с ним про Аньянгу… Но Змеев строго сказал, что ему ещё рано садиться, ему сперва надо людей чем-то занять, иначе они перепьются и спалят всё, как спалили в Берёзове.
– Никто Берёзов не палил, – строго сказал Волынский.
– А я и не говорю, что палил, – ответил Змеев. – Я только говорю, что как бы здесь такого не было.
Волынский нахмурился и промолчал. Было видно, что он опять думает про Аньянгу. Но Змеев опять сказал, что нельзя давать людям волю, люди от воли опять перепьются и набезобразничают.
– Так как ты полагаешь быть? – спросил Волынский.
– Полагаю, – сказал Змеев, – выставить на стены дозор, а всех остальных послать чинить проломы. А то вдруг мало ли кто надумает вернуться. Но, – тут же прибавил Змеев, – это если дозор не выставить. А если выставить, тогда никто к нам не сунется.
– Эх! – только и сказал Волынский. – Отдохнул! – Отставил чашку, встал и пошёл к выходу.
И они со Змеевым ушли. А Маркел так и сидел возле щовала. Сидел долго. За окном шумели. Пришёл челядин, спросил, чего подать. Маркел сказал, что ничего. Потом спросил, что делается в крепости.
– Делается тын, – ответил челядин и вышел.
Маркел продолжал сидеть, слушал крики за окном, вспоминал прошедший вечер и вначале гневался, а после стал думать о том, что это очень хорошо, что Игичей ушёл, а так бы он только мешал. А так, думал Маркел, без Игичея…
И заснул. Спал очень крепко.
Глава 40
Утром Маркел проснулся от громких голосов. Он открыл глаза и увидел, что лежит во всё той же трапезной, но уже не возле щовала, а в самом углу, за ворохом шкур. А голоса были Волынского и Змеева. Они, спиной к Маркелу, сидели на кошме. Волынский строго сказал:
– Ты мне не усмехайся!
– Да не усмехаюсь я! – ответил Змеев.
– Ладно, ладно! – перебил его Волынский. – Я же видел, как ты смотрел на меня. Как будто я оробел перед ним. А я не робел! Да я бы его саблей надвое, как поросёнка! Но нельзя. Заругалась бы Москва. Это же наш верный князь, сказали бы, таких надо беречь, такие нам всегда нужны. Ну и нужны!
– Теперь, после вчерашнего, уже и не нужны, – с досадой сказал Змеев.
– Нужны, нужны! – уверенно сказал Волынский. – Ещё увидишь, как он прибежит! И Анюту за собой притащит, будет её подсовывать: возьми! А как я тогда возьму? Меня летом заберут отсюда.
Они помолчали. Змеев ничего не спрашивал, Волынский злился, потом сам заговорил:
– Уеду я летом от вас. Батюшка мой, Степан Васильевич, обещал похлопотать где надо, поклониться до земли, и не с пустыми руками поклон, и заберут меня на воеводство в Ладогу. Вот так! – И он усмехнулся.
– Где это? – спросил Змеев.
– На шведской границе, – ответил Волынский. – А шведы, это тебе не остяки. Это люди благородные, крещёные, хоть и неправильно, конечно. И за таких знаешь какие выкупы дают? Но это если война. А если без войны, тогда да, тогда не очень. Но это ладно! А ещё дальше вот что будет: отсижу я в Ладоге два года, вернусь в Москву, а там у матушки уже всё готово, сговорено, пишет, есть одна девица на примете, и ещё две на присмотре, за каждой дают по три воза приданого, да деревеньку, да людишек… А ты мне: Аньянга, Аньянга! Привезёт Игичейка Аньянгу к нам в Берёзов, а меня уже и след простыл, я в Ладоге. Хотя, конечно…
И Волынский замолчал, тяжко вздохнул. Маркел усмехнулся. Волынский сразу подхватился, обернулся и громко сказал:
– Эй! Царский гонец! Не притворяйся! Я видел, ты давно не спишь. Давай, вставай. Сейчас принесут перекус.
Маркел поднялся, подошёл, сел рядом с ними. Волынский строго сказал:
– Крепко же ты спишь. Люди уже из дозора вернулись. Искали Лугуя.
– И что, – спросил Маркел, – нашли его?
– Пока что нет, – сказал Волынский. – Пока нашли только следы. Они все одной толпой ушли: и Лугуй, и его войско, и простые люди куноватские. Шли вначале вдоль реки, а после повернули на Казым, к Сенгепу.
Маркел подумал и спросил:
– Все повернули? Всей толпой?
– Как будто всей, – сказал Волынский. – Да и куда им ещё было идти? Только на Казым. Вот где теперь Лугуй будет сидеть! Тебе его там не достать! А я стрельцов тебе не дам, ни одного. Хоть было записано дать, а не дам! Потому что сейчас что всего важнее? Не за Лугуем бегать, а удержаться здесь. И я удержусь! Стены подновлю, поправлю, пошлю знать нашим, чтобы прислали подмоги, кто сколько может. И будет наш Куноват! А на Казым и сам пока что не пойду, и вам не дам ни одного стрельца. А то Иван тоже начал с утра заговаривать, а не пойти ли на Казым, или не догнать ли нам Лугуя, пока он до Казыма не дошел. Было такое, нет?