Атака скоро была отбита, и французские солдаты бросились в погоню за убегающим противником, однако командир отдал приказ прекратить преследование, так как опасался ловушки. Отряд понес большие потери: пять солдат убитыми и одиннадцать ранеными. Кроме того, погиб маркитант, потерявший недавно на горном перевале весь свой товар, — пуля попала ему прямо в голову. Погибших вновь не стали предавать земле, оставив за собой на обочине дороги шесть каменных груд, на вершинах которых были укреплены кресты из веток. Стонущих от боли раненых перевязали и уложили рядком на одну из повозок, поручив их заботам жены сбежавшего в солдаты мужа. Несмотря на теплые одеяла, которыми были укрыты раненые, лютый холод сделал свое дело, и в течение следующих нескольких дней отряд оставил за собой еще три каменных могилы.
Временами Габриэль казалось, что она уже целую вечность трясется вот так в седле, слушая беспрестанный скрип колес и грохот тяжелых сапог военного отряда на марше. Однажды они прошли мимо поля, служившего недавно местом ожесточенного сражения и представлявшего собой ужасное зрелище. Повсюду валялись непогребенные трупы, также оторванные снарядами руки и ноги, изуродованные тела павших воинов. На замерзшей черной земле отчетливо выделялась синяя французская форма и форма испанского пехотного полка, сшитая из белой некрашенной шерсти. При взгляде на этот неубранный урожай смерти сердце холодело в груди.
Каждый раз, когда взору путешественников открывалось что-нибудь подобное, Гастон старался отвлечь Габриэль, развеселить ее, и хотя его попытки отличались порой излишней грубоватостью, Габриэль не обижалась на него, зная, что Гастон делает это от чистого сердца, стремясь помочь ей пережить трудные моменты. Закаленный в боях и походах, Гастон ко всему относился спокойно, его волновали только жизнь и здоровье Габриэль. Каждое движение его сильного мускулистого тела дышало мужеством и уверенностью. Временами Габриэль даже охватывал страх перед ним. Ей казалось, что он запросто может воспользоваться ее слабостью и беззащитностью; тоска по Николя, влечение к нему делали ее в глазах Гастона уязвимой и легкодоступной. Поэтому Габриэль следила за каждым своим взглядом, жестом, словом, боясь дать ему хоть малейший повод, поскольку знала, что любая оплошность с ее стороны может привести к непредсказуемым последствиям.
Конечно, она была уверена, что он никогда в жизни не совершит насилие над ней. Но жизнь была порой так непредсказуема, а человеческие взаимоотношения так запутаны… Некрасивая внешность Гастона не отталкивала ее, напротив, он нравился Габриэль таким, каким был, она видела в нем своего друга и опору, давно уже не воспринимая его как слугу. Габриэль радовал тот факт, что он пользуется услугами следовавших за обозом проституток с той же регулярностью, как и остальные солдаты, думая, что она не понимает причины того, почему он каждый вечер после ужина уходит на прогулку. Когда ночью на своей жесткой постели, устроенной на земле в нескольких шагах от нее, Гастон ворочался с боку на бок и тяжело вздыхал, Габриэль прекрасно знала, что именно мучало его. Поэтому она и боялась, что, оставшись наедине друг с другом, оба они вынуждены будут жить в постоянном изматывающем силы напряжении, хотя причины такого напряжения для каждого из них будут свои. Габриэль успокаивало только то, что переход от Саламанки, где они расстанутся с обозом, до Сьюдад Родриго — цели их путешествия — должен быть непродолжительным.
Вопреки ее надеждам ей не удалось добраться до Сьюдад Родриго к Рождеству. Отряд достиг предместий Саламанки в первую неделю нового 1812 года. Обоз, сопровождаемый вооруженным отрядом, проследовал к крепости, расположенной в центре города, а Гастон снял две комнаты на постоялом дворе, где они с Габриэль должны были переночевать.
Утром они вновь отправились в дорогу, оставив одну из вьючных лошадей на постоялом дворе вместе с запасами зерна и сена в уплату за продукты питания.
Двенадцатого января они увидели на горизонте очертания крепости Сьюдад Родриго. Габриэль хотела успеть до наступления темноты добраться до ворот крепости, но уже начало смеркаться, и Гастон не желал рисковать, поскольку в темноте часовые могли принять их за испанских партизан и спустить курок. От охватившего ее волнения Габриэль долго не могла уснуть. Они спали, завернувшись каждый в свое одеяло, прижавшись друг к другу, чтобы было теплее. Габриэль не знала, что в эту ночь ее. волнение и мечты о скорой встрече с Николя, возбуждавшие ее, сказывались и на состоянии Гастона, который тоже не мог уснуть. Гастон еле сдерживался, чувствуя, что самообладание покидает его. Ему стоило огромных усилий лежать спокойно и не пытаться поцеловать ее, обнять, ощутить ладонями теплоту ее тела, укрытого одеялом. Такое и раньше накатывало на него, аромат ее кожи, благоухание свежего молодого тела не давали ему покоя по ночам, тогда он вставал и шел за утешением к одной из женщин, сопровождавших обоз. Конечно, они не могли заменить ему ту, которую он любил, и Гастон возвращался на свою постель, физически опустошенный, но не удовлетворенный.
Ему казалась нелепой мысль о том, что они стали хорошими друзьями. Гастона никогда прежде не связывала дружба с женщинами, да и теперь он испытывал к Габриэль чувства более глубокие и сильные, хотя сам себе не хотел до сих пор признаться, что любит ее. Он пытался думать о тех условностях, которые их разделяют, о разнице в их общественном положении, но всегда помнить об этом было крайне сложно, поскольку в течение многих недель во время путешествия они называли друг друга мужем и женой. Однако их разделяло не только происхождение, но и воспитание, образование, жизненный опыт и интересы. Во время этого путешествия все различия как бы стерлись, поскольку перед обоими стояла одна цель — выжить, Габриэль к тому же думала сейчас только о человеке, которого она любила и до которого хотела добраться. Гастон же стремился в первую очередь сдержать данное им обещание — доставить Габриэль целой и невредимой до Сьюдад Родриго, а затем — домой.
Габриэль ворочалась с боку на бок не в силах уснуть. Гастон изнывал от желания, испытывая физические муки. Почему бы ему не попробовать поладить с ней? Она ведь женщина в расцвете сил, и, возможно, ждет от него ласки, ведь она так расположена к нему. И его дерзкая рука скользнула, словно змея, по одеялу, в которое была завернута Габриэль, пока, наконец, не застыла на упругой высокой груди.
— Я тоже не сплю, Габриэль, — хрипло пробормотал он, учащенно дыша.
Казалось, она даже не заметила, что он впервые назвал ее по имени. Его тяжелая рука, опустившаяся внезапно ей на грудь, как будто послужила сигналом к действию, Габриэль резко повернулась, приподнялась и пристально взглянула ему в лицо.
— Ты тоже слышал этот звук? Как будто где-то звякнули чем-то металлическим. На этот раз совсем рядом.
Гастон немедленно насторожился, все мысли о любовных утехах вмиг оставили его. Благоприятный момент был упущен. Скинув с себя одеяло, он приподнялся и прислушался. Сначала он как будто ничего не слышал, кроме шороха ветра в кустарнике и поскрипывания крон могучих деревьев над головой. Но тут он уловил посторонний звук. Знакомый звук для слуха каждого солдата. Так может позвякивать только оружие. Где-то совсем рядом тихо, стараясь не шуметь, в темноте двигалась группа вооруженных людей. Гастон вложил в руки Габриэль один из своих пистолетов, которые всегда держал наготове. Еще в самом начале путешествия он научил ее, как надо обращаться с ними.
— Я пойду посмотрю, что там происходит. Надо убедиться, что те, кто находится сейчас в нескольких ярдах от нас, не идут прямиком сюда.
Гастон исчез за деревьями. Ночь была безлунной, но звездной, поэтому глаз, привыкший к темноте, мог различить очертания предметов. Взобравшись на косогор, Гастон увидел огромную движущуюся массу людей, направлявшуюся к холму, на вершине которого мерцали огни. Гастон догадался, что это был редут — одно из укреплений Сьюдад Родриго. Вооруженные люди не были партизанами. Никакой разношерстности в одежде, никаких крестьянских шапок и нечесанных волос. Перед ним были британские солдаты! Колонна вымуштрованных, привыкших к железной дисциплине воинов в алых мундирах и высоких киверах с плюмажем. Вопреки всем военным обычаям, они нарушили зимнее перемирие уже в начале января, собираясь застигнуть врасплох ничего не подозревавших французов, внезапно напав на них. По-видимому, Веллингтон решил воспользоваться нынешним лютым холодом, сковавшим землю, так как обычной причиной затишья в военных действиях в это время года являлась непролазная грязь. В такой темноте трудно было судить о количестве британцев, посланных на штурм крепости, но, по оценке Гастона, их было несколько сотен. Кипя от гнева и душившей его злости, он вынужден был провожать их взглядом, ничего не предпринимая. Он не мог предупредить часовых у редута. Если он выстрелит из пистолета, его не услышат спои, поскольку он находится слишком далеко от укрепления, и враги заколют его штыком, не тратя пули. Кроме того, необходимо было подумать о Габриэль. Он должен был увести ее подальше отсюда в безопасное место.
Увидев возвращающегося Гастона, Габриэль с облегчением вздохнула. Но как он и опасался, она категорически отказалась возвращаться в Саламанку.
— Я проделала весь этот путь не для того, чтобы кот так повернуться и вновь уехать, не увидев Сьюдад Родриго! Николя находится там. И нас разделяет теперь всего лишь несколько миль. Если я упущу эту возможность встретиться с ним, то вынуждена буду ждать целый год, поскольку до следующей зимы не узнаю его точного местонахождения. Меня не волнует Веллингтон со всеми его британцами. Я доберусь до Николя, чего бы это мне ни стоило.
— Я знал, что вы именно это и скажете, — спокойно отозвался Гастон. — А теперь вам лучше поспать. Мы можем быть уверены, что враги не потревожат нас, их колонна движется совсем в другом направлении. Перед ними поставлена совершенно конкретная боевая задача.