— Завтра утром, когда я вновь буду делать обход, я осмотрю больную ногу этого бедняги. Если я поставлю диагноз, в соответствии с которым он будет признан инвалидом, непригодным к службе в армии, ему будет предъявлено обвинение в шпионаже.
Габриэль, вставая, пошатнулась, так как корабль в этот момент накренился, и оперлась рукой на стол.
— Разрешите мне снова спуститься в трюм и рассказать Гастону о том, что случилось.
Англичанин пришел в ярость.
— Я не намерен потворствовать вашим желаниям! Мне кажется, что вы забываетесь! Вы для меня — враг, хотя вы и не участвовали в боевых действиях, но вы должны себя вести в соответствии с нашими законами, подчиняясь нашим требованиям. Я сейчас распоряжусь, чтобы сюда принесли горячей воды, и вы тщательно вымоетесь с ног до головы. Необходимо исключить занесение инфекции на верхнюю палубу. На борту корабля находятся две жены наших офицеров, одна из них — англичанка, а другая — португалка. Я уверен, что они проявят милосердие и подберут для вас какую-нибудь одежду из своего гардероба. Как только вы снимите эту форму, сразу же выбросьте все за дверь каюты, вашу одежду немедленно уничтожат. А когда вы вымоетесь и переоденетесь, вас проведут к одному из офицеров для дознания и решения вашей участи.
С этими словами доктор повернулся и вышел за дверь каюты. Корабль сильно качало, и Габриэль, не удержавшись на ногах, вновь села на свой стул и в отчаянии стукнула кулачком по столу. Ее тревожило то, что Гастону грозило тюремное заключение или обвинение в шпионаже. Обе перспективы казались ей одинаково неутешительными. Все теперь зависело от диагноза, который поставит доктор. Габриэль хотелось предупредить Гастона о грозящей ему опасности, но она не знала, как это сделать.
В каюту вошли два матроса с ведром горячей воды и тазом, так укрепленном на подставке, что вода во время движения и качки судна не проливалась на пол. Вымыв голову, Габриэль тщательно вытерла волосы грубым полотенцем, которое ей тоже дали, а затем три раза вымыла тело, стараясь смыть с него всю грязь и следы, оставленные долгим путешествием, а также пребыванием в трюме. Хорошенько растеревшись полотенцем, она надела подаренную ей одежду. Обе женщины оказались щедрыми, их дар состоял из прекрасного нижнего белья и бледно-зеленого шерстяного платья с длинными рукавами, которое было слегка великовато Габриэль. Сверху она набросила плотную шерстяную, очень теплую шаль. Габриэль удалось сохранить небольшую сумочку, которую она носила на поясе, с расческой, шпильками, заколками и другими необходимыми женщине вещицами. Стоя посреди каюты, она начала расчесывать свои волосы, думая при этом о том, каким способом можно было бы подкупить какого-нибудь матроса и передать записку Гастону.
Но вскоре она убедилась, что ей не удастся связаться с ним. Ее отвели на регистрацию, которая прошла очень быстро и довольно формально. Ей не надо было отвечать на вопросы о звании, количестве ранений и тому подобное, относившееся к солдатам, взятым в плен. Она ответила только на вопрос «Где и когда захвачены в плен», а затем офицер заполнил графу с описанием внешности «Лицо», «Глаза», «Рост» и «Возраст».
После всех этих формальностей ее сразу же отвели в крошечную каюту, лишенную дневного свеча, где на двухэтажной кровати лежали две женщины, сильно страдавшие от приступа морской болезни. Это были жены офицеров, снабдившие ее одеждой из своего гардероба. Один из матросов повесил для нее гамак почти на уровне пола, чтобы ей было удобнее залезать в него, а затем объяснил, как убирать его на день, когда он был не нужен. Как только за матросом закрылась дверь каюты, Габриэль представилась и поблагодарила дам за их щедрый подарок. Англичанка окинула ее неприязненным взглядом.
— Я не говорю по-французски! — произнесла она на родном языке и повернулась к ней спиной.
Вторая дама, совсем юная португалка, встретила Габриэль более учтиво. Опершись на локоть, она, лежа на верхней полке, взглянула на Габриэль из-под длинных ресниц, и на ее измученном приступом морской болезни лице появилась улыбка. Ей было не более шестнадцати лет.
— Меня зовут Изабелла Хардинг, а там на нижней полке лежит миссис Монкриф. Это я послала вам одежду. Вам удивительно идет этот цвет, — она бегло говорила по-французски и была прекрасна со своими густыми, черными, как смоль, волосами, рассыпавшимися по плечам. — Прошу вас, помогите мне спуститься вниз, — обратилась она к Габриэль, протягивая ей руку, и, понизив голос до шепота, добавила: — Я так боюсь упасть, а эта тварь внизу даже не захотела помочь мне. Ее муж, видите ли, полковник, а мой — всего лишь лейтенант. Поэтому она считает, что ей должны были предоставить отдельную каюту.
Когда Изабелла начала спускаться по лесенке, осторожно ставя ноги на ее перекладины, Габриэль заметила, что она на сносях.
— На мой взгляд, вам следовало бы занять нижнюю полку, — сказала она.
Изабелла слегка поморщилась.
— Доктор Роджерс, судовой врач, просил мою спутницу уступить мне место, но она решительно отказалась сделать это, — ответила молодая женщина и тяжело опустилась на один из больших деревянных дорожных сундуков, стоявших у стены.
— Что заставило вас решиться на это путешествие в Англию? — спросила Габриэль, усевшись рядом с ней на второй сундук. По ее мнению, столь юной женщине было бы лучше остаться в кругу своей семьи и там среди заботливых родных и близких разрешиться от бремени. — Ваш муж тоже здесь, на корабле?
— Нет, мой дорогой Эдвард направляется сейчас вместе с герцогом Веллингтоном в Бадайос. И поскольку британцы продвигаются теперь вперед со значительной скоростью, я — в моем положении — не могу поспеть за ними. Поэтому мой муж настоял на том, чтобы я ехала в Англию, он хочет, чтобы я рожала в его доме в графстве Беркшир. Во время французского вторжения в Португалию враги разрушили мой дом и убили всю мою семью. Я избежала этой ужасной участи только потому, что гостила тогда в Лиссабоне у своих друзей, там я и познакомилась со своим мужем-англичанином.
Габриэль сочувственно покачала головой, тронутая рассказом Изабеллы.
— Вы так пострадали от моих соотечественников, и все же именно вы послали мне одежду.
Изабелла пожала плечами.
— Во всех войнах виноваты мужчины, а не женщины. Мы не несем вины за их преступления.
— А где вы научились так хорошо говорить по-французски?
Изабелла снова пожала плечами, как будто не придавала этому никакого значения.
— Я владею пятью иностранными языками, в том числе и английским. Мой отец был виноторговцем, и к нам в дом приходили покупатели со всего света, особенно много было среди них англичан. Он считал, что его семья должна уметь общаться со своими клиентами на их родном, языке из вежливости и в знак уважения к ним. Поэтому он нанимал для нас лучших учителей. Мы были очень дружным и счастливым семейством.
Внезапно ее голос пресекся от глухих рыданий, и слезы потекли по ее щекам. Она поспешно вытащила из кармана кружевной носовой платочек и начала вытирать непрошеные слезы.
— Простите меня. Хотя с тех пор прошло уже четыре года, временами меня вновь охватывает боль, — произнесла Изабелла, сдерживая рыдания. — Мне так не хватает сейчас моей матушки.
— Я уверена, что семья вашего мужа проявит к вам доброту и участие.
— Вы действительно так думаете? Я бы очень хотела, чтоб так оно и было. Но теперь я, как никогда, боюсь, что меня ждет самый враждебный прием, — и Изабелла понизила голос до еле слышного шепота, кивая в сторону англичанки, лежавшей на нижней полке. — Разве вот эта женщина сумела бы приветить хоть кого-нибудь, проявить участие, устроить теплый прием? Нет! И вы сами могли в этом убедиться.
— Я и не могла ожидать с ее стороны теплого приема, потому что я — француженка, а следовательно, представительница враждебной страны.
— Боюсь, что вы правы. Она — образованная женщина и потому должна хоть немного говорить по-французски. Но она отказывается говорить на этом языке, потому что ненавидит все, связанное с Францией. Мой муж относится к французам как к своим врагам на поле брани, но он не питает личной ненависти к этой нации. Во время зимнего затишья в боевых действиях часовые обеих воюющих сторон мирно беседовали друг с другом, а когда лошади британцев забредали ненароком на территорию, контролируемую французами, те любезно возвращали их, а не убивали на мясо. И таких случаев не перечесть. Все солдаты на чем свет проклинают Бонапарта. Они боятся и ненавидят его. Я знаю, что он — ваш Император, и надеюсь, что мои слова не помешают нам стать друзьями, — ее огромные бархатистые глаза все еще были полны слез, но в них появилось выражение беспокойства. Изабелла не хотела, чтобы даже тень вражды встала между нею и ее собеседницей.
Габриэль, которой, конечно, не понравилось то, что иностранка критикует действия Императора, сдержала себя. Она понимала, что Изабелла была настроена по отношению к ней доброжелательно и не держала зла на французов.
— Нас не может рассорить то, что не в нашей власти, — сказала она. — Но и вы не должны судить о ваших родственниках со стороны мужа по поведению этой женщины. Я уверена, что родители Эдварда с нетерпением ждут вашего приезда и появления на свет ребенка, своего внука.
Изабелла справилась, наконец, со слезами и весело взглянула на Габриэль, слова которой ободрили ее. Она насухо вытерла глаза и высморкалась, как бы подтверждая тем самым, что с ней все в порядке.
— Что ждет вас в Англии?
— Не знаю. Мне и в голову не приходило, что меня сочтут пленной, хотя и не принимавшей участия в военных действиях. Мне даже запретили выходить из этой каюты до конца плавания. Я думала, что меня освободят сразу же как только я ступлю на землю Англии, но, оказывается, мои права и свободы будут ограничены. Офицер, который со мной разговаривал, сказал, что, поскольку мой Император отказался от обязательств по отношению к военнопленным, их больше не будут репатриировать, и, стало быть, я не смогу вернуться во Францию до окончания войны. Хотя, с другой стороны, я и не собираюсь уезжать из Англии, пока не улажу свои дела, — и Габриэль рассказала Изабелле о том, что ищет своего возлюбленного, с которым она разминулась, хотя они были так близко друг от друга. Изабелла с большим интересом слушала ее. Но тут англичанка вновь повернулась лицом к ним и что-то начала говорить возмущенным тоном. Изабелла нахмурилась.