– Отсутствовали характерные признаки, это верно, – с приторным добродушием начала она, – однако если вы внимательно читали заключение, то должны были бы понять, что и не говорится, что они сгорели живыми. В заключении эксперта указано, что пострадавшие отравились продуктами горения. Говоря более доступным языком, задохнулись.
– В подпол как они попали? – тотчас спросил Саша.
Она, откашлявшись, по-лекторски продолжила:
– Как известно, в определенных обстоятельствах, чаще всего при возгорании в помещениях с деревянными перекрытиями, и вещи, и люди обрушаются вместе с перекрытиями и остаются на тех же местах, где и были. Только не на втором этаже, а на первом, – снисходительно продолжила она.
– На первом. Из разных комнат они все попадали в один погреб, – саркастично подхватил он, – и сверху прикрылись крышкой.
– Когда прогорают несущие конструкции, то и такое не исключено. Обратитесь, лейтенант, к справочной литературе – не пожалеете, – посоветовала Галина, чуть не зевнув по-кошачьи в лицо.
Чередников аж задохнулся от негодования и потому решил сразу не отвечать, чтобы не нагрубить.
– Есть что сказать? Давай уж без пауз, – поторопил Филатов.
– Есть, – процедил он сквозь зубы, – молочница до происшествия потеряла их из виду на три дня.
– Разве Каяшевы постоянно проживали на даче? Могли отъезжать в город, – Таушева явно подначивала.
– Они постоянно не жили на даче, это верно, но лишь до этого сезона. Однако мать Каяшевой в личной беседе со мной признавала, что на природе состояние ее здоровья улучшается и они с домработницей собираются зимовать. И отъехать в город для нее было непросто, поскольку мать Каяшевой передвигалась на коляске.
– Прятались от молочницы, не желали платить, – вставил Филатов, тоже, похоже, поддразнивая.
Однако Чередников на подначки не поддался. Думая про себя, что опыт и звездочки на погонах никогда не заменят знание обстановки, оправился, успокоился и уже совершенно по-иному, куда снисходительнее, пояснил:
– Анна Степановна – единственная молочница на весь поселок.
– Поселок большой, молочница одна? – спросила Таушева, кривя губки.
– Незадолго до этого пастух недоглядел, стадо в осоку забрело, лишь ее корова не пошла.
– И что же? – насмешливо спросила она.
– Вымя порезали все, кроме нее, – по-прежнему снисходительно (ох уж эти городские!) поведал Саша.
Таушева вспыхнула, полковник не прыснул, хотя потуги намечались. Совладав с собой, лишь заметил:
– Интеллектуальное жвачное – большая редкость.
А прекрасная Галина сказала, что, в самом деле, вышло весьма удачно. И присовокупила:
– В любом случае наша лаборатория никуда не денется, не переедет. В случае, если возникнут и будут сформулированы дополнительные вопросы, всегда возможно назначить повторное исследование.
– Благодарю, Галина Яновна, можете идти.
Она волнительно восстала, прошествовала к двери и вышла. Морок развеялся. Даже Филатов – человек в возрасте и явно женатый – помолчал, дернул подбородком и лишь потом вернулся к делу:
– Что ж, лейтенант Чередников, подобьем бабки. Оперативного опыта у тебя ноль, и Моисеич, который Беленький, тебе лишь из жалости характеристику красивую нарисовал. Он отзывчивостью славится. Но по всему видать, голова у тебя имеется и местами работает.
– Спасибо, – не сдержавшись, съязвил Чередников.
– Пока не за что, – вежливо заметил полковник, – и еще долго будет не за что. А то и вообще не будет. Более того, тебе скажу: возможно, ты в детстве очень любил книжки про сыщиков и мечтал повторить их подвиг – забудь. Подвига не будет, будет много работы, и лавры ты получать не будешь. Получать будешь совсем другое.
– Ясное дело, – буркнул Шурик.
– Раз так и ничего не пугает, то давай работать. Глядишь, и выйдет толк. Ну а пока поступаешь в распоряжение старшего лейтенанта Гоманова Геннадия Николаевича. Ты его видел, черный, в штатском.
– Есть. Разрешите идти?
– Погоди. Еще раз подчеркиваю: стрельб-погонь не будет.
– Так точно.
– Будет много работы, работы нудной. Если не готов, лучше сразу подавай рапорт.
– Я готов.
– Ничего-то ты не понял, – вздохнул полковник Филатов и, глянув на часы, заметил: – Время обеда. Иди в столовую, заодно и подхарчишься.
…Как-то само получилось, что по выходу ноги повлекли товарища Чередникова-лейтенанта не в ту сторону, где размещалась столовая, а в ту, куда процокали точеные каблучки товарища эксперта Таушевой. И хотя он совершенно, ну ни полстолечки не спешил, почему-то нагнал ее исключительно быстро.
– Я прошу прощения, – начал он довольно бодро и замялся.
Она повернулась, как очень изящное головное орудие небольшого, но серьезного боевого судна.
– Слушаю вас, товарищ лейтенант.
– Вы сами участвовали в сборе образцов, проведении экспертизы?
Взгляд стал не серо-морозным, но прямо-таки ледяным.
– Хотя это вас совершенно не касается, но предположим.
– Тогда как же вы можете утверждать…
– Товарищ лейтенант, вы совсем глупый или двоечник? – спросила она без злости, скорее даже ласково. – Про субординацию слышали что-нибудь? Если у вас есть какие-то вопросы, так обращайтесь-ка вы с рапортом к своему непосредственному начальству.
И ушла.
Саша, вздохнув, отправился теперь в столовую, где получил первый муровский обед, а потом без труда нашел своего нового патрона, старшего лейтенанта Гоманова. Тощий, как богомол, товарищ старлей, вычистив досуха стакан со сметаной, с сомнением взирал на компот.
– Позволите? – спросил Чередников вежливо.
– Подваливай, – разрешил он и, пока Саша выгружал с подноса на стол тарелку щей, салат «витаминный» и порцию грустного минтая – не был приучен есть с подноса, – ошарашил способностями к дедукции: – Что, до Галки бегал?
– А-ва, – работая вхолостую челюстями, начал было Чередников.
Однако старший товарищ не был падок до дешевой славы и тотчас испортил впечатление от своей проницательности:
– Да брось ты. Известная на всю Петровку краля. Это проторенная дорога, до нее все с первого раза бегают. Небось и другого повода не нашел для разговора, как по поводу экспертизы?
– Да откуда…
– Да оттуда же. И скажу тебе прямо: это зря. Не любит она тех, кто подвергает сомнениям игры их светлых умов.
Гоманов, решившись, принялся выгрызать душу из сушеной и размоченной груши, скривился весь, но приступил к мякоти.
– Тьфу ты, пакость. Терпеть невозможно эту вашу дохлоту. Ну так вот, как тебя…
– Александр.
– Шурик, приступаем к нашему фронту, отрабатываем контакты. Ты как с людьми, умеешь?
– Не жаловались, – бодро солгал Чередников.
– А ну вот и славно. Да нам с тобой что попроще достанется, фигурантов пофигуристее да поинтереснее приберут старшие…
– Это кто?
– В нашем случае – Дементьев и Лапин. Нам они не доверят интересных, нам с тобой достанутся дела кастрюльные: всякие там подружки по работе, маникюрши, массажистки, молочницы…
– Не надо молочницы, – попросил Чередников.
– Нет так нет, могут и мясники достаться. – Гоманов с сомнением глянул в стакан с компотом, решительно закинул в рот остатки сухофруктов.
– Понятно. Что же, с «А» начнем? – спросил Чередников, изображая энтузиазм. Помнил он эту книжечку. Толстовата.
– Не, уж распределили, – успокоил Гоманов. – Выдадут выборку лично для тебя, ну и для меня. Скорее всего, по букве «В». Проглатывай то, что во рту, и по коням, то есть к телефону.
Вот уже третью неделю проработал Шурик на Петровке, подвига никакого пока не совершил, разве что приходилось кататься домой за тридевять земель, то есть вставать затемно и возвращаться так же. Иной раз он просто плевал и оставался ночевать на составленных стульях. Работа заключалась в сидении на телефоне, прозванивании, выяснении, кто там, на другом конце телефонной линии, далее, в зависимости от ситуации, или приглашении для разговора, или, что куда чаще, приходилось метаться по городу. Потом, вернувшись, отчитываться об очередной непричастной ни к чему личности. Пока все было неинтересно и тщетно.
Хорошо еще, что Генка Гоманов оказался не таким уж и зверем. Да и с чего: сам он всего-то на два года был старше, правда, опыта у него было куда больше. Сам откуда-то то ли с Кубани, то ли со Ставрополья, отличился в каком-то крупном деле, после чего был вызван в главк. В чем он проявил себя до такой степени зрелищно – не рассказывал. Шурика это полностью устраивало: можно было не рассказывать о том, как он сам тут очутился.
Генка был умный, опытный, юморной и по-своему снисходительный; единственное, что совершенно не переваривал – глупые вопросы. Просто корчило от них. То есть один задать было можно, второй уже с трудом проходил; если же, упаси боже, последовал третий, то, как говорится, прощайся со спокойной жизнью на ближайшие двадцать четыре часа.
Наверное, таким был в далекой молодости старый язва Беленький.
Выпотрошив, пронудив до костей, тянул он волынку (поскольку, как выяснилось, нос у него был сломан, еще и гундосил):
– Шурик, нет ничего хуже вот этого вот невнимания к мелочам. Вот скажи, за каким лешим сейчас ты мне тут отчитываешься, что товарища Вахрамеева по указанному телефону не имеется?
– Так ведь…
– А вот, изволь увидеть, справка из телефонного узла, из которой следует что?
– И что?
– Есть товарищ Вахрамеев! Я с ним даже пообщался уже. Просто товарищ лейтенант Чередников не в ту дырку сунул свой корявый палец.
Саша, вспомнив опыт общения с Беленьким, оставил любые попытки оправдываться и лишь послушно, смиренно кивал. Покойная Ирина Владимировна испытывала нежную любовь к людям, чьи имена-фамилии начинаются на букву «В», с хронически молчащими телефонами. Вахрамеев, Вахрушева, Ваграм, Варя. Следующие дни, иной раз и вечера – если телефон оказывался домашним, – слились в один, одинаковый, проходящий по плану: накрутить на диске номер, представиться, пригласить «для разговора» или же, в зависимости от того, кто на другом конце телефонной линии, договориться о встрече.