то он вообще не горит желанием с ним встречаться.
Кстати, о Пал Палыче. Увидев акварели, Шурик почти тотчас узнал тот самый перстень с прозрачным, как морская волна, изумрудом. Сам же актер высказался в том смысле, что, наверное, что-то из нарисованного и видел, но…
– Как уже и имел честь доложить товарищу лейтенанту, – кивнув в сторону Саши, сказал он, – в бабских цацках не разбираюсь.
– А перстенек-то, Пал Палыч? – не выдержал Чередников. – Не тот ли, как на ваш взгляд?
– Теленок вы, Саша, – добродушно попенял Волков, хотя и промелькнуло в его голосе недовольство, – на мой – вроде бы он, но я ж говорю, они для меня все одинаковые.
Контрамарку, кстати, он и так предложил – а раз так, то отказываться было неловко. Взял Шурик и подарок, и Таушевой отдал с чувством недостойного злорадства. Она, впрочем, никакого внимания на оттенки эмоций не обратила, схватила бумажку, как цапля рыбу, даже послала воздушный поцелуй – и при встрече здоровалась уже куда более милостиво.
О деле Каяшевых не то что позабыли, просто вспоминали все реже и реже: почему-то получилось так, что остальные «обитатели» красной книжечки, отработанные по списку, ничего особого к делу не прибавили. Да, кто-то что-то заказывал у Каяшевой «по дружбе», но ни копейки не платил, а она не брала – на этом стояли твердо все, от заведующей мясомолочным трестом до жены члена Моссовета.
– Ерунда это все и пустая трата времени, – гневался Генка. – Рука руку моет, а нам не втиснуться.
– Твое дело – работать, – наставлял Вадим Дементьев, – выполнять то, что положено, и докладывать о результатах, а уж что с этим делать, куда сигнал подавать – дело не твое, а руководства…
– Так годами можно работать, толку-то! Все равно что влезть в корыто и раскачивать его – сойдет за ледокол, – язвил Гоманов, после чего Дементьев, благодушно улыбаясь, отправлял его или в архив, «уточнять справочку», или сажал на телефон, обзванивать по справочнику управления по дальним и ближним областям и нудно спрашивать, нет ли новостей по разосланным ранее ориентировкам. Такого рода укрощение бунта гомановской плоти приносило иного рода плоды: через час его глаза начинали мутнеть, час спустя – краснеть. Что могло бы произойти дальше, сказать было трудно: обычно или Дементьев проявлял милосердие, или Чередников, если самого не отсылали с поручением, сменял друга и коллегу.
И все-таки судьбоносный прорыв в деле произошел именно в тот момент, когда Гоманов в очередной раз «отбывал» ссылку у телефона. Саша как раз работал за столом напротив, и, случайно подняв глаза на сослуживца, удивился: волосы у Генки встали дыбом, цыганские глазища вылезли из орбит, ноздри раздулись, верхняя губа поползла вверх, так что белые зубы заблестели.
– Так, так. И что вы ждали-то столько времени? Ах, людей не хватает. В отпусках все… где, в Сибири, никак? Ну а с него-то показания сняли… вот оно что? Спасибо и на этом. Принято. Отбой.
– Гена, что стряслось?
Но тот лишь отмахнулся и ускакал.
Вскоре стало известно, что в ялтинском отделении вот уже несколько недель никак не соберутся сообщить столичным коллегам о том, что агент, внедренный в «коллектив» подпольного игрового притона, опознал несколько вещей из присланных в составе ориентировки. Видимо там, на берегу теплого лазурного моря, среди всеобщей неги как-то не получалось решать дела оперативно.
…Полковник Филатов открыл оперативку так:
– Что ж, товарищи, поздравляю. Особенно тебя, Гоманов.
– Чего ж вдруг меня, Макар Иванович? – смиренно спросил Генка, опуская глазки.
– Ты ж, помнится, жаждал в Ялту прокатиться? Вот, послал тебе Господь на шапку за доброту твою. Ладно, ладно, давайте к делу. В Ялте обнаружены вот эти вещицы.
Полковник выложил на стол акварельки: на одной – черный камень, отделанный серебром, с камеей – женской головкой, на второй – серьги-гроздья кроваво-красного граната, и третью, на которой талантливой рукой ювелира Волкова был изображен «тот самый» перстенек, упомянутый Волковым-актером.
– По предварительным данным, эти вещи выставлялись на кон одним из посетителей притона. Попытка дать отдельное поручение выяснить подробности встретила вялое недоумение.
– Неужели отказали? – с недоверием спросил Дементьев.
– По итогам разговора возникло стойкое подозрение в саботаже, – полковник хмыкнул. – Конечно, отдельные поручения товарищам все-таки будут даны, но для надежности принято решение отправить вашу группу. Дементьев, Гоманов и Чередников, оформляйте командировочные. Установить личности, выяснить, каким образом к этим личностям попали вещи, установить связи – ну, сами все понимаете. И последнее, оно же главное, – Филатов постучал карандашом, как бы подчеркивая важность того, что собирается сказать, – активизируем усилия, поскольку полгода на простой дачный пожар – это много. Удручающе много.
Очень похоже у него получилось изобразить непосредственное руководство, и потому ни у кого не возникло вопросов относительно того, почему много и почему вдруг «простой дачный пожар».
Под крылом самолета расстилается Крым: прозрачная вода, пальмы, сосны и олеандры. Ялта встретила, как и положено, свеже-солеными морскими ветрами, ласковыми волнами, дамочками в скудных одеждах – и новыми открытиями, в большинстве своем не особо обнадеживающими.
– В самом деле, обнаружены вот эти вещицы, – пояснял начальник отделения, капитан с настораживающей фамилией Ругайн, до такой степени бледный человек, что непонятно было, как это он умудряется сохраняться в такой цветовой гамме под таким палящим солнцем.
– Причем любопытно то, что одна из представленных вами вещиц, вот эта, – он указал бледным пальцем на перстень, – всплывает вот уже третий раз. Потому-то никак не могли решить, докладывать ли наверх или выяснить все до конца.
– До конца или до второго пришествия? – уточнил Дементьев. – Решение было в корне неверным. Кто поручится за то, что эти вещи вернутся снова? А если не вернутся, то что прикажете докладывать?
Белесый капитан Ругайн с похвальным спокойствием и железной уверенностью заверил, что до сей поры все они – сокровища, значит, – возвращались, вернутся и теперь.
– Ну раз вы ручаетесь, то давайте работать. Когда можно будет наведаться в ваше, с позволения сказать, казино?
– Соберемся тотчас, – пообещал капитан, – только вы же понимаете, что надо все умненько провести, чтобы не вскрыть нашего агента, не разорить наше уютное гнездо.
– За комфорт урок своих опасаетесь? – встрял Гоманов.
– Скорее, за свой, – спокойно пояснил Ругайн, – потому что куда удобнее, когда вся нечисть сконцентрирована в одном месте, как тараканы у воды. Особенно при дефиците квалифицированных кадров.
– Что, не хватает?
– Нет.
– Значит, тихие места у вас.
– Еще какие, – поддакнул капитан безмятежно и так мирно, что неясно было, понял он иронию или шутит в ответ, – безалаберные отдыхающие бросают вещи без присмотра, снимают жилье непонятно у кого, паспорта забывают сдавать на прописку – зачем, мы ж на отдыхе. А тут, понимаете ли, не просто синее море и белые пароходы. Тут в кого с деньгами ни ткни – почти тотчас в живот рецидивисту попадешь… желаете если опыт провести, так хоть сейчас.
– Не сгущаете ли краски? – усомнился Дементьев.
– Нет, – заверил тот, – всесоюзная здравница, понимаете ли, и почему-то все свято уверены, что «помойка» и «здравница» – это одно и то же. Помимо честных людей со всего Союза стекаются отбросы, приезжают на чужих машинах, иной раз с чужими женами и уж почти всегда – с чужими деньгами.
– Ну а северяне, вахтовики, ученые, педагоги – ударники, так сказать, физического и умственного производства? – спросил Шурик.
– Такого рода порядочные граждане, товарищ лейтенант, обитают преимущественно в санаториях и могут быть легко сброшены со счетов, – тут Ругайн замялся, потер подбородок, – хотя случаи разные бывают… вот как раз товарищ, который впервые выиграл вот этот перстенек, – он постучал по бумаге с изображением перстня, – он приехал сюда на двадцать дней, но за это время провел в санатории всего восемь ночей. Подняли было переполох – и тут он заявляется сконфуженный, но довольный, чисто помойный кот, начинает бубнить что-то про местных знакомых, у которых якобы ночевал. А одного зуба нет, и бланш под глазом.
Смешливый Генка прыснул, живо представив картину.
– Смеетесь – это хорошо, – одобрил капитан, – беда заключается в том, что суток не прошло, как этот общительный курортник угодил в больницу на операционный стол.
– Что такое?
– Тут версии расходятся. Врачи утверждают, что похоже на разрыв селезенки, как после хорошей потасовки, а трудящийся категорически сей факт отрицает… И кто и где ему отвесил – молчит да усами шевелит.
– Хорошо, – подумав, подвел черту разговора Дементьев, – наши действия?
– Для начала я бы предложил вам с дороги сходить на пляж.
– Что мы сюда, прохлаждаться приехали? – начал было Генка, но капитан Ругайн окончил мысль:
– Вам надо хотя б немного подрумяниться. Такие, извините, спирохеты в злачные места не ходят. Сначала надо как следует накупаться, поджариться, соскучиться – уж потом искать приключений.
– Логично, – одобрил Дементьев. – Понял, Гоманов? До вечера успеем дойти до нужной кондиции?
– Успеете. Панамки только не забудьте, – без тени издевки напомнил капитан, – солнце сейчас злое, настоящие курортники сейчас на тихом часе.
…Неведомо, каких «настоящих» имел в виду капитан Ругайн, но на пляже было не продохнуть. Все вокруг было застелено полотенцами, утыкано зонтиками, а на свободных местах были оставлены книжки, сланцы, панамки в качестве метки сомнительной собственности.
– Давайте по очереди, – предложил Дементьев, – вы сплавайте, я с вещами посижу. Не нравится мне это благодушное настроение местной милиции. Как бы в трусах домой не идти. Погодите, освежусь только.
Стащив рубашку, он ополоснулся у самого берега и устроился отдыхать. Гоманов себя упрашивать не заставил, моментом разоблачился и, плюхнувшись в искрящиеся волны, молодецкими саженками умчался к буйкам. Чередников, отплыв подальше от детей и мамаш, улегся на спину и принялся добросовестно загорать. Вадима Дементьева разобрал смех: вот так-то и выясняется характер. Генка Гоманов будет поднимать волну и с ней же мужественно бороться; Шурик Чередников – сперва прикинет, поразмыслит, а потом и пристроится в нужную точку, чтобы течением вынесло туда, куда надо. Вместе из них неплохая упряжка получается.