Все-таки перелет, смена погоды, внезапная пауза, солнце и шелест волн свое дело сделали: он клевал-клевал носом – и задремал. И проснулся, когда над ухом тихий, интеллигентный голос произнес:
– Молодой человек, не желаете ли сфотографироваться на память? Имею очень красивые тантамарески…
Дементьев, стряхнув сон, ошалело повел глазами. Рядом с ним стоял, склонившись чуть набок, профессорского вида пенсионер в парусиновой толстовке, широкополой панаме на пышных сединах, очках на выдающемся носу. Вадим переспросил то, что прямо сейчас интересовало более всего:
– Простите, что-что вы имеете?
– Тантамарески, по-иному – красивые фоны с вырезанными под физиономию отверстиями, – приподняв панаму, вежливо повторил пенсионер. – Если будет на то ваше желание, то прошу.
И он протянул кусочек картона – визитку: «Фотоателье, ул. Морская, д. 3 (быв. Майера). С 8:00 до 19:00 ежедневно. Фото в ателье, на выезде, будуарные, кабинетные, визитные, миньон, групповые. Коллективам скидки». На обороте же было приписано бисерно, карандашом: «От Ругайна. Сегодня, после 20:30».
– А, – сообразил наконец Дементьев, забирая визитку, – очень удачно. Я, знаете ли, как раз хотел запечатлеться. Да и мои приятели, полагаю, не прочь.
– Всегда к вашим услугам, – фотограф снова приподнял панаму, – меня величать Александром Осиповичем. Адрес теперь известен, милости прошу в указанные часы.
И откланялся. Его курьезная, но представительная фигура долго маячила впереди, деликатно огибая распростертые разнообразные тела, то и дело раскланиваясь и вручая визитки.
– Э-эх, – разбрызгивая капли, обрушил на гальку свои мослы Генка, – ваша очередь, Вадим Юрьич, пост принял! Водичка – парное молоко. Пивка бы сейчас холодненького…
– Где Шурик? – спросил Дементьев, разоблачаясь.
– Да вон, отмокает, – ухмыльнулся Гоманов, указав в сторону.
Там на самом краю воды Чередников уже хихикал с какими-то гражданками, судя по загару – бывалыми курортницами.
– Сейчас я его пригоню тебе, – пообещал Вадим и, понизив голос, посоветовал: – Насчет пива не расслабляйся, сегодня к восьми вечера нас ждут в притоне.
Генка, полагая, что старший шутит, оскалился в острозубой акульей улыбке:
– Ого! Ожидает нечто образцово-показательно порочное?
– Возможно.
– И где же эта обитель разврата?
– Морская, три. Фотоателье, – лаконично сообщил Дементьев и с удовольствием увидел, как вытянулось у насмешника лицо. Все-таки и серьезным людям иной раз охота подурачиться. Предвкушая расправу со вторым охламоном, Вадим отправился к воде.
Выслушав вопрос, хитроумный Ругайн признал, что да, «только-только» они ушли на пляж – и тут на связь вышел агент.
– Как же он узнал, к кому обратиться? – для очистки совести поинтересовался Дементьев.
– Я вас ему описал.
Вадим, чьи умственные способности были куда более выдающимися, нежели внешний вид, задал законный вопрос:
– Любопытно, как?
Сам бы себя он не сумел описать незнакомому человеку. Капитан Ругайн скромно заметил, что это неважно, а вот не пора ли прикинуть планы на вечер?
– Пожалуй. Этот пенсионер с визитками – и есть агент или же так, добровольный помощник?
– Фотограф? Да, конечно, – подтвердил Ругайн, не заметив альтернативного вопроса, – и зря вы так о нем пренебрежительно. Чтобы вы знали, это известный еще до революции фотограф-криминалист, автор нескольких пособий для следователей, изданных в том числе и за рубежом.
– Ничего себе.
– И очень удобно. У него талант убеждать людей в том, что их личности прямо-таки просятся на портрет. Всегда хорошо иметь под рукой картотеку на всякий случай. Знаете, бесчестные люди иной раз демонстрируют особую охоту запечатлеться для потомков, а он и убедить умеет, и сфотографировать так, что не ошибешься.
– Человек-оркестр, – вставил Гоманов.
– Штат у нас невелик, раздувать некем, – согласился капитан, – потому и универсалов надо ценить.
– Мы ценим, особенно вот таких, – заверил Дементьев. – Итак?
Белесый капитан принялся излагать, чуть морща лоб, точно припоминая:
– Морская, дом три – здание дореволюционное. В начале века там был художественный магазин, продавали фото и открытки, сувениры, а при магазине, в подвалах, были оборудованы бесплатные темные комнаты для фотографов-любителей. Потом они использовались под подпольные типографии, иной раз – под убежища, а то и бомбовые, во время оккупации – под явки. Часть фотоателье заняли под пивную, на втором этаже, где была гостиница, устроили номера – вот как раз папа нынешнего Александра Осиповича до революции эту гостиницу содержал. Его и дом был, Майера.
– Фашисты вернули обиженному отобранное кровавым большевизмом, – уточнил Генка.
– Да, имя Осипа Оскаровича было известно на родине криминалистики, – подтвердил Ругайн, – и он был известный судебный фотограф.
– И по его пособиям учился сам Мюллер, – не выдержав, съязвил Чередников.
– Не могу знать деталей, но какой-то блат в рейхе объективно имелся, – заметил капитан, – во время оккупации гостиницу ему вернули, что и дало возможность устроить явочную квартиру. Из подвала был пробит ход в соседний, а там – еще в один, и в полутора кварталах можно было свободно выйти.
– А теперь что там официально находится? – поинтересовался Гоманов, весьма заинтригованный рассказом капитана.
– Ничего. Ход заделали, по документам – просто подсобное помещение, – пояснил Ругайн. – Ну а Александр Осипович играет роль папаши блат-хаты.
– Достойно продолжая дело отца.
– Совершенно верно. От него и поступил сигнал по вашей ориентировке, что вот этот перстень неоднократно ставили на кон в его «казино».
– Мог он ошибиться? – спросил Генка.
– Нет, – просто ответил Ругайн, – он человек незаменимый еще и потому, что у него, как и полагается, фотографическая память.
Дементьев, одобрительно покивав, поблагодарил и уточнил:
– Товарищ капитан, как вас по батюшке?
– Сергей Робертович.
– Будем знакомы. Стало быть, к восьми тридцати вечера нам туда?
– Верно. Зайдете во внутренний двор, в арку – в стене дверца, ее сразу не заметишь. Спуститесь на двадцать ступенек вниз, вольетесь в общество. Играете осторожно, понемногу и, главное, – Ругайн поднял палец, – не принимайте внутрь ничего, предложенного посторонними. В баре – можно.
– Отличная рекомендация, – одобрил Гоманов, – а кого пасем?
– Вот этого товарища.
На стол легли три малохудожественных – явно не работы упомянутого фотографа – картинки, изображавшие весьма интеллигентную личность, кудрявого блондина с вдохновенным выражением на лице, с романтически распахнутым воротом рубашечки «апаш».
– И это? – поинтересовался Дементьев.
– Михаил Усольцев, кличка Солист, – пояснил капитан Ругайн, – в сфере карточной игры он специализируется на преферансе… но в целом на чем угодно. Это, впрочем, хобби, чтобы нервишки пощекотать, и если повезет…
– Ох и славно, – почему-то порадовался Генка, растопырив пальцы и пошевелив ими на манер щупалец.
– А утешается чем, если не повезет? – спросил Саша, немало заинтересованный словами капитана.
– В таком случае он начинает «работать» по своей другой специальности – шарит по карманам трудящихся.
Шурик, уже довольно опытный опер, не стал уточнять, какого лешего этот «шарящий» до сих пор на свободе, и потому спросил по сути:
– И он ваш осведомитель?
– Мы работаем над этим, – заверил Ругайн, – но он сам за себя. Пока.
Слово взял Дементьев:
– Щипач с собственным правосознанием – это очень хорошо. Приятно сознавать, что даже такого рода элемент имеет собственное мнение и не стесняется его выказывать. Раз уж вы, Сергей Робертович, признаете, что он сам за себя?
– Так точно.
– А может, за жабры? Устроить провокацию, – с воодушевлением предложил Генка, – а там и поставить донским ра… то есть перед фактом: или работаешь с нами, или по Владимирке. Или что у нас тут? Чего ж ходить вокруг да около?
Капитан Ругайн ответил не ему, а осведомился у Дементьева, деликатно понизив голос:
– Они все у вас такие или товарищ – нечто особенное?
Тот лишь руками развел:
– Не все, но многие.
– Непросто вам.
– Спасибо за сочувствие.
– Ничего, у нас и таких нет, – признал капитан и продолжил, обращаясь уже непосредственно к Гоманову: – Какую именно провокацию вы предлагаете устроить, дорогой коллега?
– Светануть деньгами и подставить карман, – брякнул Генка на разгоне, но тотчас, застеснявшись, смолк, осознав, что вырвалась из него глупость – факт досадный, который лучше пересидеть в углу, тихо смущаясь.
Помолчав вежливо и выяснив, все ли сказано, что желали, капитан Ругайн счел своим долгом развеять заблуждения Генки:
– Видите ли, дорогой друг, тут не столица. Здесь нагретое место, хлебное: если с умом питаться, то можно жить до самой пенсии, а то и потом обзавестись хозяйством и стричь купоны уже с «дикарей»-туристов. Дела тут делают осторожненько, понемногу, из года в год, одни и те рыла, а то и семейным подрядом. Переберешь тут – и баста, потерял место под солнцем. Поэтому карманники… они ведь и в Москве, надо полагать, особая каста, которая ни к какому потенциально опасному делу не приблизится… так, нет?
– Так, – признал Дементьев.
– …тут действуют еще более тонко. Тут, товарищ старший лейтенант, курорт, – Ругайн вновь ткнул пальцем вверх, – тут большие деньги, покойно, благодушно, теплые вещи не нужны. К тому же далеко не всегда даже ограбленные к нам приходят, а уж обыгранные – тем более. Высокий процент латентности…
Генка уже был раздавлен, но все еще упрямо шевелил ножками и топорщил усики:
– Это почему так?
– Как вам сказать, – задумался капитан, потирая подбородок, выпирающий, как носок туфли, – представьте, что вы – трудящийся. Дали вам, наконец, отпуск. Летом! Вы идете в профсоюзную кассу, выбиваете путевку, да не под родной Магнитогорск, а именно во всесоюзную здравницу. Или, допустим, из неких таинственных ресурсов получилось добыть билеты на дефицитное направление. Ну вот прибыли вы на перрон – и что ж, вместо того чтобы тотчас в море, пошли в притон и спустили отпускные. Разве так трудящиеся поступают? Особенно «северяне», которые солнца не видят по полгода?