— Сначала он был учителем императора Леопольда, а потом стал его первым министром и ближайшим поверенным.
— Да, иногда я встречал его при дворе.
— Любопытнейшая личность. Охотник до чужих тайн, особенно союзнических. Что же касается врагов — это для него второстепенное дело. Так вот, ему нужен представитель в Лувре, чтобы знать, что там собираются делать. Надеюсь, я говорю понятно?
— Что ж, разве ещё есть чем поживиться в государственных сундуках? А говорили, что они пусты.
— Граф, в своей долгой жизни я успел заметить, что если нет денег на самое важное — армию, суды, администрацию, — то всегда найдется их сколько угодно для дел секретных, дипломатических, если угодно. То есть дипломат идет всегда впереди солдата…Ну от мы и пришли. Прошу за мной.
Капитан назвал себя страже — видимо, его хорошо знали во дворце — и повел Сезара внутрь. Перед тем, как войти ко всемогущему министру, капитан остановил Сезара.
— Граф, — зашептал он ему в ухо, — если вам что-нибудь беспокоит, вернемся, пока не поздно.
— Я готов идти куда угодно.
— Ну раз так, идем.
И через некоторое время Сезар уже выходил из кабинета, откуда управляли судьбами германской империи, с лицом, заметно повеселевшим. В дверях министр остановил его.
— Мой государь император, — произнес он, — будет очень благодарен за то, что я приобрел ему признательность такого благородного человека, как вы, граф. Вы сможете извещать нас о неблагоразумных советах молодому королю, с целью расстроить их. Это и полезное и достойное для дворянина дело, нашего друга.
— Именно эта цель и побудила меня взяться за ваше поручение, — ответил Сезар с нарочитой уверенностью, за которой, однако, можно было заметить и некоторое смущение. — Мне теперь ясны политические планы вашего превосходительства, и я радуюсь, что становлюсь звеном, соединяющим дома Бурбонов и Габсбургов…Золотые линии с двуглавым орлом.
Министр поклонился.
— Говорить с вами, граф, — истинное удовольствие, — добавил он. — Перед вашим отъездом вам дадут верительные письма для аккредитации при нашем после в Париже. И он будет всегда рад оказать вам услугу.
Когда Сезар с капитаном отошли от дворца, тот сказал: — Я чрезвычайно рад, что смог пригодиться вам в трудную минуту. А теперь позвольте мне проститься с вами. Я уезжаю из Вены.
— Уезжаете?
— Да, из-за Монтестрюка. Его дела — это ведь и ваши дела, не так ли? И меня они тоже интересуют. Я понял по его поведению перед отъездом, что он задумал что-то необыкновенное. Вообще-то получается, что и мои, и его, и ваши дела — все како связаны друг с другом. Кстати, вы поедете ко двору, а я — в лагерь варваров. Для переговоров с таким союзником, как король Людовик XIV, у которого просят помощи, нужен также и темный агент, от которого при случае можно и отречься. И такой агент перед вами.
— Вот как! Капитан д'Арпальер едет к туркам! Вам не мешает поберечь голову.
— Ну, Кьюперли меня знает, — возразил с улыбкой капитан, пожелайте мне только встретить Монтестрюка, и наши с вами долги будут разом выплачены. Так-то вот. Пока же до свидания, граф.
А тем временем по дороге к турецкому лагерю двигалась маленькая процессия. Впереди шел одетый в лохмотья Угренок, ведя за собой тяжело навьюченную лошадь. За лошадью, время от времени погоняя её, шел Монтестрюк.
Избежав, к счастью, встречи с рыскавшими повсюду разбойниками, они через несколько дней добрались до турецкого лагеря, расположившегося на берегу Дуная.
Это был, по существу, целый город из выстроенных длинными рядами палаток. Среди них попадались палатки побольше, украшенные наверху конскими хвостами. То были палатки начальников. Вокруг лагеря были расположены пушки, рядом с которыми темнели пирамид из ядер, обросшие внизу травой. По лагерю шлялась вооруженная орда разных пришельцев с Востока, от албанцев до арабов. Они толклись по улицам, собираясь возле уличных клоунов, вовсю пытавшихся их развлечь. Всюду были видны цыгане — хозяева медведей, плясуны на веревке, фокусники, укротители и прочий сброд. Не было недостатка и в купцах, и в разносчиках товаров. Все это больше походило на ярмарку, нежели на лагерь.
Иногда, подгоняемые криками и ударами нагаек, по улице проходила вереница пленников обоего пола под конвоем татарской конницы. Жадные похотливые взоры солдат сопровождались звоном монет: торговля несчастными людьми вершилась тут же. И несмотря на все эти эпизоды нарисованной картины лагеря, в нем царили скука и уныние. Им была подчинена вся эта толпа людей, связанных между собой одной лишь общей ненавистью. И эта зависимость явно сквозила на хмурых лицах, видневшихся в толпе.
Причина была одна: бездействие одного человека приводило в отчаяние всю эту массу.
После разорения Нойхаузеля главнокомандующий Ахмет Кьюперли, доселе наносивший мощные удары по союзникам, вдруг сник и будто заснул, тем самым спасая Австрию. Сидя вечно в своей палатке, он, казалось, полностью забыл о войне.
Как бы то ни было, но больше ни походы, ни осады, ни сражения уже не проводились. Будто охваченная льдом река, турецкая армия, накатывавшая свои людские волны на Германию, вдруг остановилась и, не выходя из Грау на Дунае, предоставила христианам возможность передышки.
Пробравшись в лагерь, Югэ постарался вникнуть в причины такого удивительного спокойствия турок. Уж не из презрения ли к слабым силам Монтекюкюлли, которые он держал перед Раабом, это все делалось? Или просто был план собрать все силы в кулак и лишь п том нанести окончательный удар? Нет, непохоже, чтобы Ахмет ждал подкреплений: они ему были не нужны. Силы империи и без того были слишком слабы, чтобы противостоять ему.
Бредя между солдатами, Югэ старался осторожно выяснить причину такого стояния. Кое-кто из них понимал по-итальянски, чему они научились в походах по берегам Адриатики.
В ответ на вопросы Югэ одни из солдат отвечали: «Cai tо sa?» («Кто знает?»), другие ссылались на волю Аллаха.
Так шло (или, скорее, «стояло») дел, пока Монтестрюк не наткнулся на неаполитанца, который перебежал в свое время к туркам и дослужился у них до капитана. Югэ сумел-таки развязать ему язык, пообещав уступку за товар.
— Да он просто влюблен, этот Ахмет Кьюперли, — сообщил неаполитанец, понизив голос.
— Да ну, не может быть! — вскричал мнимый торговец, пряча полученные деньги в карман.
— Правду говорю. Я честный человек и ни за что пострадал от кардинала.
— И в кого же он влюблен, ваш великий визирь?
— В невольницу, гречанку, из Константинополя. е купили для гарема Ахмета у одного пирата.
— Что же, гарем визиря в Грау?
— Конечно. Он выписал его к себе, и теперь эта неверная с помощью какого-то зелья держат его при себе.
— Видно, очень хороша собой?
— Говорят, это гурия исламского рая. В ней все прелесть, она сама грация, само очарование для глаз. Но кто увидит её, умрет: Ахмет ревнует не слабее, чем любит. Дело, конечно, не только в красоте. Держать такого сильного человека при себе — значит, обладать колдовской силой.
— И давно пошла такая любовь?
— Да ещё с зимы. Но пошли нам Аллах, чтобы такое же не случилось с нами и летом.
Монтестрюк не очень был бы опечален, случись это «такое же» и летом, а затем и продлилось бы столько, сколько нужно для подхода французских войск и отрядов из жителей рейнских провинций.
Пока он думал таким образом, в лагере вдруг возникло волнение. Забегали толпы солдат от одной палатки к другой, поднимая их обитателей и криками призывая к бунту. прислушавшись, можно было понять, что они кричат. Им хотелось войны.
Волнение докатилось и до янычар. Они тоже поддержали бунтовщиков, и самые буйные из них вышли, размахивая саблями. Поведение отборного войска воодушевило трусливых, и теперь уже возмущение стало всеобщим. Приливная волна из живых людей достигла шатра визиря.
— Кьюперли! — стоял мощный крик у его входа.
Вскоре из шатра показался сам разъяренный визирь с саблей в руке. Казалось, он сейчас бросится на толпу. Но прошло две-три секунды, и вот уже сабля летит на землю. Визирь знаком подозвал к себе одного из офицеров.
— Иди, — сказал он ему, — объяви моим солдатам, чтобы завтра собрались все за лагерем строем, конница верхом, артиллерия с пушками, все с оружием. И если хоть одного не будет в их рядах после молитвы, я сам отрублю ему голову. Иди и вели им молчать.
Через минуту офицер вышел к бушевавшей, — нет, беснующейся толпе. Ею уже овладела к тому времени какая-то прямо-таки вакханалия. Многие просто впали в бешенство, настолько в них заиграла восточная и южная кровь. Кое-кто уже корчился на земле, рвя на себе одежду. Но когда появился офицер, наступила мертвая тишина. В это трудно было поверить, если бы Югэ сам не был тому свидетелем. Зато воцарившийся порядок позволил ему пробраться в первые ряды. Он посмотрел вокруг. Напряженное ожидание царило на лицах только что бесновавшихся людей.
Приказ визиря был объявлен громким голосом.
— Приказ Кьюперли! Всем идти по местам!
Услыхав страшное имя, толпа затихла. Молча, пряча глаза, люди стали расходиться по палаткам. Утро следующего дня обещало быть интересным. Кругом кишели люди, как в улье пчелы. Солдаты чистили оружие и лошадей, офицеры скакали с приказаниями, роты строились и становились по местам. Армия в разноцветных мундирах являла собой вид исполинского поля живых цветов. Всех пожирала лихорадка нетерпения.
Югэ с Угренком наблюдали с холма за происходящим.
— Смотри же, — сказал Югэ Угренку, — веди себя тихо. Ни одного словечка, ни тем более крика, а не то мы пропали. Впрочем, я думаю, ты это и сам понимаешь.
Мальчик улыбнулся и, проведя ладонью по шее, произнес:
— Понимаю.
И его лицо сделалось серьезным и внимательным.
Но мальчик есть мальчик. Временами серьезность и внимательность исчезали с его лица, которое временами загоралось детским любопытством. Еще бы! Какое зрелище разворачивалось перед ним! Ведь ему впервые приходилось его наблюдать. И ему тогда казалось, что он видит в красочных колоннах воплощение своих детских грез и сказок. В эти минуты Монтестрюк с беспокойством поглядывал на него. Умный мальчик немедленно реагировал на эти взгляды и снова принимал серьезный вид. Но видно было, что усилий это стоило ему немалых.