работой, сам гибкий, верткий, не хуже кота. Вечно улыбается. Смотрит на собеседника будто говорит: о, какие интересные вещи я слышу, жаль, от тебя, дурака... Того, кто рискнет погладить по заднице или дать по роже, Тит Варвар, наверное, убьет. Знаю я таких людей. В абордаже нет их полезнее: первыми на копья лезут, работают наподобие живых таранов. Но в спокойное время один от них убыток: вечно затеют свару в ватаге, изувечат кого-нибудь, против закона пойдут... Ненадежный народ. Точно, вроде котов, ходит такой вокруг тебя, рот хмылит, Аххаш, а видишь зверюгу: зверюга спину горбом выгнула, уши прижала, голову к земле наклонила и пасть разевает.
— Привет, Малабарка.
— Привет, Тит.
Варвар тоже попросил кресло, сел рядом со мной.
Второй одет попроще, поплоше, но не бедно, хотя и очень небрежно. Впопыхах, что ли, собирался? Волосы черные, вьющиеся, торчат во все стороны, вроде прутьев в вороньем гнезде. Толстый, неуклюжий, ни для какого боя не годный. Настоящий прибрежный червяк. Может, из купцов? Но потом вижу, потроха карасьи, вроде бы серьезный человек. Устроился поближе к Одноглазому, поздоровался с ним, как со старым знакомым. И только тогда принялся меня осторожненько ощупывать глазами. Вот же чума недобрая! Я почуял: Толстяк старается запомнить каждую мелочь, каждую деталь. А мне его отсюда толком не разглядеть... Умен. Лицо у Толстяка грустное, причем видно, что грусть у него на лице устроилась пожить не на день и не на два. Житье у нее там постоянное.
Пятеро носят золотые кольца: сам хозяин, Спесивый, Харр, Одноглазый и Ветхий. Знак чего? У Тита Варвара, при его-то цацках, простенькое колечко из железа...
Как видно, они сюда пришли не столько пировать, сколько поговорить. Мясо лежит, конечно. Рыба лежит. Какая-то дрянь, червяки, кузнечики, что они тут жрут, с ума посходили. Хлеб. Тит Варвар мне и говорит:
— Там, друг Волк, сосуды с вином, там — с водой, а вон там — вино, разбавленное водой. Не ошибись.
Вот уже я кому-то друг. Быстро у них тут. Ошибусь я или не ошибусь я, какая, Аххаш, разница? Вино имперское от воды по крепости мало отличается. Зачем они его разводят? Не все ли равно?
— Благодарю тебя, друг Тит.
Прямо среди настоящей еды расставлено баловство. Виноград, орехи, мед, хлебцы какие-то сладкие... Вот, скажем, рыба на круглой тарелке с углублением посередине — соус туда налит, а рядом с рыбой — финики. Так. Так. Потроха карасьи, что-то серьезное Гилярус затевает. Обычно все это у них по очереди вносят, прислуга с кухни одно принесет, другое у тебя из-под носа унесет. А тут все скопом. Выходит, выгнал Гилярус кухонных рабынь, ни к чему они тут. Музыкантов не видно. По стенам бабы нарисованы, почти голые, вроде бы танцуют, так и хочется потрогать... рядом дудки, деревяшки со струнами, глиняные миски с виноградом и яблоками... Все как настоящее, ярко нарисовано, заглядишься. Миски я такие вижу не только на стенах, но и перед собой. Правда, тут они серебряные. Виноград вижу. А вот баб и людей с дудками что-то не замечаю. Аххаш, пир у них тут с особинкой. Пир или что?
Префект Наллан Гилярус встал, призвал всех поднять чаши с вином. Кое-кто поднял с водой. Я так делать не стал, хотя и нужна мне с ними трезвая голова. Нет, не стал. Заподозрят какую-нибудь хитрость: мол, умным хочешь быть, не пить и разговоры наши запоминать, при тебе, пожалуй, болтать не стоит. Налил себе разбавленного вина. На вкус, я знаю, выйдет как помои с винным запахом. Ладно.
Выпили — кто что.
— Друзья мои, этерия! Начнем с новостей, — говорит Гилярус. — Наш друг Арриан привез из Мунда добрые вести.
Вот, значит, какая у них тут чума с весельем. Этерия. Каждый каждому друг. Так.
Аррианом оказался Толстяк. Голос у него хрипловатый, ровный, тихий. Говорил он очень правильно, как все люди, которым нравится читать. Вроде Гиляруса, Аххаш Маггот, или моей Ланин. Только Гилярус и Ланин учатся, как говорить, когда читают, а этот, видно, сам кого хочешь научит. В словах у него, снасть камбалья, сила. Какая — не пойму. Будто бы он сам чертит на свитках, а уж его, именно его свитки читают Гилярусы и Ланин...
— Наш друг Ликиний Луп в течение трех месяцев служил секретарем и помощником у трибуна Басса Щенка. Теперь я говорю вам: радуйтесь. Мы обрели то, к чему достойнейшие из нас приложили свой труд и свое влияние...
Денег, я думаю, дали.
— Чрезвычайный корабельный налог, возложенный на господ сенаторов и господ всадников, прошел. Вето отменено. Богатейшие люди Империи наконец дадут кое-что на флот.
Додумались, значит, перышками поделиться...
Этерия одобрительно загудела. Ветхий высказался:
— Я вижу в этом возрождение старинных обычаев. Здравое разумение обязывает всех нас заботиться об отечестве.
Толстяк ему:
— Мой друг Патрес Балк, я понимаю твою радость. Но сколь долго иной раз пробуждается в наших согражданах здравое разумение!
— И сколь дорого стоит! — шепчет мне на ухо Тит. — Двести тысяч денариев...
Гилярус утихомирил всех и указал на меня:
— А это наш новый друг, Малабарка Габбал. Кое-кто из вас уже познакомился с ним. Прежде его знали в Империи как Железного Волка. Теперь он изъявил желание служить императору и Империи. А вместе с ним — принцесса правящего дома Исфарра. Многие слышали, быть может, о его жестокости и военной удачливости. Мне на собственном опыте пришлось убедиться в его благородстве. Малабарка — достойный человек.
— С бабой, значит, приплыл... — Я так и не разобрал, Аххаш, кто это сказал, а жаль. Не очень-то оно мне понравилось.
Как они по-разному на меня смотрели! Спесивый — с ненавистью, Патрес Балк — с любопытством, Арриан — с сомнением, что, мол, затеял наш друг Гилярус, чудит он в последнее время... Тит ухмыляется, на роже у него написано: глядите, дружок у меня что надо. Харр — никак. От Мозгляка сквозит ужасом: кого, кого вы допустили в одну комнату со мной! Одноглазый глядит настороженно, мол, посмотрим, где у тебя зубы спрятаны...
Что им сказать?
— Теперь я с вами.
Префект быстро уводит разговор в другую сторону, а я склоняюсь к Титу:
— Почему эти трое — против меня?
— Кто?
— Вон тот, с камнями в перстнях... Видишь?
— Вижу. Его зовут Корнелий Бревис. Кто еще?
— Одноглазый... да. И этот вот, мелкий, Мозгляк.
— Откуда ты его прозвище узнал? Глабр Мозгляк. Неужели угадал? Он просто дурак и трус. Корнелию Бревису ты когда-то причинил очень большой убыток. А Одноглазый тебя ловил, да не поймал. Его зовут Септимий Руф, он центурион и лучший в этерии на мечах. После меня, конечно...
Тут Гилярус объявил:
— Наш друг и чтимый всеми нами поэт Глабр принес героическую песнь о царе Квинте Клодии, дабы усладить слух своих друзей. Внимайте.
Мозгляк встал, развернул свиток и принялся читать. Читал он, Аххаш, нараспев и с завываниями, слова там были какие-то незнакомые, я не все понял. В общем, был у них древний царь, он как будто всех предков имперцев привез сюда на кораблях, а эти самые предки спасались от врагов. Тут они всех местных расшвыряли и зажили богато. Мудрый царь. Хвала богам. Мозгляк сначала то в свиток смотрел, то на лица. Потом глаза закатил, потом и вовсе закрыл. Воет.
А мне попался жилистый кусок мяса, никак не могу откусить, сколько надо. Что за чума...
Только он закончил, Корнелий Бревис заявляет каменным голосом:
— Гениально. Лучше этого я никогда ничего не слышал и, думаю, уже не услышу. Никто еще так точно и правильно не говорил о важности кораблей в человеческой жизни.
Арриан:
— По-моему, очень похоже на Сервилия. Больше ничего не могу сказать.
Тит Варвар с ухмылочкой:
— Совершенно правильно заметил наш друг Гилярус: все мы чтим Глабра. Тонкость его творений способна восхитить самый просвещенный ум. Особенно мне понравилось это место... как же... А! Вот: «О воины мои, сейчас нам в бой идти! Сгрудимся же...» И слова как поставлены... истинное удовольствие для понимающего человека... Послушайте: «И окоем пред корабельным строем...» Или вот: «О мужества фиал в сердцах отважных воинов, о ботало судьбы в божественных устах!» Каково? Гений! Гений! Божественный Майориан должен бы целовать стопы у нашего Глабра.
Странно они его тут чтят. И в ноздрю, и в подмышку.
Опять Корнелий Бревис:
— Зато о древних богах наших сказано с почтением. А какие герои были у нас раньше! Теперь все прогнило. Нет фиала мужества в сердцах, даже честного торговца некому оборонить от разбойников... — и на меня поглядывает, косит, как свинья, которую разозлили.
Патрес Бал к откашлялся и тоже заговорил. Этот говорил долго и со вкусом. Сначала, снасть камбалья, объяснял, что ничего в поэзии не понимает. Потом начал про язык: словами всякими под старину вся песнь уставлена, но предки имперцев на самом деле так не говорили, нет, не говорили они так. Тут и я понял, почему не понял половину... Еще Патрес Балк помянул какую-то «Историю деяний», будто бы Аррианом написанную, вроде бы там сказано, что про царя Квинта Клодия — все выдумки. Точно, говорит, в священных хрониках ничего про него не написано. А история у Империи богатая, найдутся непридуманные люди, коих стоило бы похвалить... Зато к богам — он тут согласен с козлом потрошеным Бревисом — почтительное отношение, похвально, очень похвально...
Центурион забурчал:
— Боги наши... хых... слабей курицы... только и умеют... хых... что дурные предзнаменования присылать... тоже, боги! Хых.
— Ты не прав, друг Руф...
Арриан перебил Патреса Балка. Заволновался, древняя история очень ему интересна. На самом деле, то-то и то-то. А последние двести лет, особенно последние пятьдесят лет, все идет к худшему. О! Тут мне стало интересно. Выходит, и на полночь имперских земель было больше, и Ожерелье тоже все им принадлежало, а не как сейчас: войска для защиты у Империи, Аххаш, нанимают, а живет каждый город сам по себе... Какая же она была, Империя?!
Дальше они говорили между собой в два — в три голоса. Патрес Балк под шумок обратился ко мне: