— Напечатают, как же! Когда я сдохну, вот тогда они напечатают. Видишь ли, в нашем бизнесе не лезут со своими проблемами в печать. Если ты начинаешь болтать о чем-нибудь в газетах, ты подставляешь своих друзей, некоторые из которых даже не подозревают, что на свете существует мафия. Ты начинаешь бороться в прессе против своих врагов, а потом твои друзья пускают тебе пулю в лоб.
— Зачем ты мне все это рассказываешь?
— Потому что ты — адвокат.
— Я не твой адвокат, — сказал я. — Тебе, во всяком случае, нужен не адвокат. Тебе нужны телохранители. — «Или психиатр», — добавил я мысленно.
— Верно. Но мне еще нужен совет человека со стороны. Я выслушал моих друзей, моих советников, моего адвоката Джека Вейнштейна. Теперь я хочу выслушать человека, который видит вещи несколько иначе, чем люди, окружающие меня.
— Хочешь хороший совет? Бросай все и поезжай в Сорренто.
— В нашем бизнесе не бросают дела ни с того ни с сего. Не уходят на пенсию. Разве римские цезари уходили на пенсию? С людьми, которых ты водил за нос, нельзя помириться, нельзя прийти к властям и сказать: «Извините, я сейчас заплачу налоги, которые я укрывал, и верну все предприятия, купленные мною на „грязные“ деньги». Нельзя идти в клетку к тигру, он просто сожрет тебя с потрохами. Надо оставаться там, где ты сидел — верхом на тигре, — и не выпускать вожжи из рук.
— Да нет же, ты можешь запросто уехать в Сорренто.
Он пожал плечами.
— А мне, может быть, нравится моя работа. Она не дает мне скучать.
— Любишь власть?
— Конечно. Вот состарюсь, тогда и отправлюсь в Сорренто. Когда устану от власти, от бизнеса, от женщин. Но пока я полон сил, у меня еще есть впереди несколько лет.
— Возможно, ты ошибаешься и их у тебя нет.
Он взглянул на меня.
— Я не тороплюсь. Колумбийцам никогда не свалить Фрэнка Белларозу. И властям тоже не удастся этого сделать. Capisce?
— Теперь понимаю.
Мы продолжали сидеть друг против друга. Мне казалось, что он ждет от меня совета. Как адвокат, я мастер давать советы, но не привык это делать бесплатно и по-дружески. Я спросил:
— Так что, мы закончили разговор?
— Почти. Вот какое дело. Феррагамо, как видно, не ограничится обвинениями в прессе. Он этого дела так не оставит. Верно?
— Верно.
— Он предъявит мне обвинение, и начнется судебное разбирательство.
— Точно.
— Так вот, я хотел бы, чтобы ты стал моим защитником.
— Если я отказался представлять твои интересы в сделке с недвижимостью, то с какой стати я соглашусь защищать тебя в качестве обвиняемого по уголовному делу?
— Во-первых, из-за денег, во-вторых, из-за чувства справедливости.
Он даже не запнулся, когда произнес последнее слово, а вот я едва не проглотил свой язык. Я покачал головой.
— Я не занимаюсь уголовными делами. У меня другая специализация.
— Да нет же, ты сможешь. Ты же адвокат.
— Какие улики Феррагамо собирается представить в суде в качестве доказательств?
— Да у него ни черта нет. Но ты же наверняка слышал такое выражение: «суд присяжных Нью-Йорка может предъявить обвинение даже сандвичу с ветчиной». Слышал?
— Да.
Большое жюри присяжных в Нью-Йорке заседает всегда за закрытыми дверями. Двадцать три человека присяжных рассматривают дела в отсутствие обвиняемого и его адвоката. Поэтому, имея на руках лишь материалы обвинения, Большое жюри обычно голосует за предание обвиняемого суду. Можно было с уверенностью сказать, что в случае с Белларозой так и будет. Я спросил:
— Так ты думаешь, что Феррагамо пытается запугать тебя тем, что передаст дело в суд?
— Да. Обычное жюри присяжных оправдало бы меня, так как у Феррагамо нет доказательств моей вины. В этом случае судебный процесс не состоялся бы. Но Феррагамо выбрал другую тактику — он созывает пресс-конференции. Он чертовски любит пресс-конференции. Он рассказывает всем, что мафия взялась за отстрел колумбийцев, ребят с Ямайки, и так далее, и тому подобное. Это же вранье! Мы же все занимаемся своими делами и друг другу не мешаем. Затем он заявляет: «Беллароза лично пристрелил Хуана Карранцу, чтобы преподать урок цветным». Понимаешь? Поэтому колумбийцы воют от ярости, они же все очень крутые. Да они хуже итальянцев, я тебе скажу. Сейчас у них в планах решить все mano a mano[17]. Карранца был у них большим человеком. Но мне теперь придется опасаться своих собственных людей. И знаешь почему? Потому что они не хотят кровавой бани, они толстые и сытые. А южноамериканцы — голодные и злые. Они новички и поэтому землю роют. Они не слишком умные, но дело свое делают. Возможно, из-за своей тупости они не лезут ко мне со своими пушками. Так вот что они делают, эти южноамериканцы. Они идут к моим друзьям и говорят им: «Давайте решим эту проблему еще до того, как Фрэнка будут обвинять в суде, до того как у нас у всех появятся неприятности. У нас хватает своих проблем, зачем нам еще одна головная боль с этим Белларозой?» И мои приятели могут в ответ сказать: «Мы разберемся с Фрэнком». Понимаешь? Эти сукины дети могут продать меня, лишь бы спасти свои шкуры. Даже притом, что они отлично знают о моей непричастности к смерти Карранцы. Десять, двадцать лет назад итальянец сказал бы цветному на такое предложение: «Пошел к черту, пока я не оторвал тебе яйца!» А теперь, как видишь, все по-другому. Весь мир перевернулся с ног на голову. Понимаешь?
Да, это-то я понимал. Выяснилось, что даже мафия с трудом приспосабливается к обновившемуся Новому Свету.
— История, которую ты, Фрэнк, мне только что рассказал, совершенно потрясающая. Но я не вижу для тебя никакого выхода из этого положения, — проговорил я.
Он залился смехом.
— Подожди, может быть, тебе в голову придет хорошая мысль. Мне действительно нужен классный адвокат для переговоров с Феррагамо. Он — ключевая фигура в этом деле. Надо, чтобы он созвал еще одну пресс-конференцию и заявил, что у него появились новые улики по делу Карранцы или что у него нет никаких улик. Тебе нужно поговорить с ним именно об этом.
— Но, возможно, я не верю в то, что рассказываешь ты.
— Поверишь, если увидишь лицо Феррагамо, когда он узнает, что я в курсе его игры.
Насколько я понял, Беллароза был человеком, доверяющим своим инстинктам. Ему не нужны были неопровержимые доказательства для того, чтобы отдать приказ об уничтожении человека, которого он заподозрил бы в предательстве. Все, что ему требовалось, чтобы отдать такой приказ, — это бегающие глаза, случайно оброненное слово или фраза. Вот и в случае с Феррагамо он сначала придумал мотив преступления, а потом сразу обвинил в этом преступлении человека. Я вовсе не имею ничего против инстинктов, я сам доверяю своему чутью, когда выступаю в суде, а полицейские вообще каждый день руководствуются чутьем в своей работе. Но Фрэнк Беллароза, которому его инстинкты помогли выжить и остаться на свободе, пожалуй, чересчур доверился своей способности подозревать об опасности, отличать друзей от врагов и читать мысли других людей. Именно поэтому я и очутился здесь — Фрэнк Беллароза в два счета прикинул, кто я, и решил, что я буду ему служить. Интересно, верно он рассудил или нет.
Беллароза продолжал:
— Генеральный прокурор Нью-Йорка Лоуэнштейн даже слышать не хочет об этом деле. Я узнал от близких к нему людей, что он считает все эти обвинения чепухой. Что ты об этом думаешь, советник?
— Не могу сказать ничего определенного. И повторяю, я — не специалист по уголовным делам.
— Разве тебе не хочется позабавиться? Подумай.
— Подумаю.
— Ладно. — Он откинулся в кресле. — Послушай, на следующей неделе я заключаю эту сделку по недвижимости. Я обратился в ту фирму, которую ты мне посоветовал. Они дали мне парня по фамилии Торренс. Ты его знаешь? Толковый?
— Да.
— Хорошо. Не люблю, когда меня обманывают.
— Сделки с недвижимостью — это довольно простая вещь, если не упускать из виду несколько деталей.
— Тогда этим следовало заняться тебе, советник.
Я взглянул на Белларозу. Нельзя было понять, огорчен ли он или считает, что я свалял дурака.
— Ладно, это дело прошлое, — буркнул я.
— Да. Но знай, ты первый человек, который отказался от такой суммы денег.
— Неужели? Обидно.
— Да? Ну, бывало, что люди отказывались от взяток. Но не от законного вознаграждения. А оно было законным.
— Это дело прошлое, я же сказал.
— Ладно. Теперь, что касается жюри присяжных. Я понял, к деньгам ты относишься спокойно. Я предлагаю тебе пятьдесят за разговор с Феррагамо и еще пятьдесят в случае, если Большое жюри не будет рассматривать это дело.
— Если бы я специализировался по уголовным делам, я брал бы с тебя три тысячи в час в обычное время и двойную цену за работу в суде. Я не беру вознаграждение наличными за тот или иной исход дела, но и не возвращаю денег.
Беллароза улыбнулся, его улыбка мне не понравилась.
— Должен тебе честно сказать, некоторые твои шутки — удачные, а некоторые — нет.
— Я знаю.
— Ты иногда любишь строить из себя Бог знает кого.
— Это я тоже знаю.
Он кивнул.
— Вокруг меня много людей, которые готовы лизать мне задницу, а чуть зазеваешься, они же воткнут тебе нож в спину.
— Сочувствую.
— Да что ты, это же жизнь.
— Извини, я так не считаю.
— Это моя жизнь. А кроме того, вокруг меня есть и люди, которые меня уважают. Они не целуют меня в зад, они целуют мне руки.
— А кто-нибудь любит тебя?
Он улыбнулся.
— А вот на это мне глубоко наплевать.
— И все же это хорошая штука, Фрэнк, подумай над этим.
Он внимательно посмотрел на меня.
— Хочу сказать тебе еще одну вещь. Вы пришли на эту землю триста лет тому назад. Верно? Поэтому вы вообразили, что все, кто пришли после вас, это незваные гости или что-то в этом роде. Но мои предки жили в том местечке под Сорренто на протяжении тысячи лет. Может быть, и две тысячи лет, еще во времена Древнего Рима. Возможно, один из моих предков был римским солдатом, который завоевал в свое время Англию и увидел там местных жителей, одетых в звериные шкуры и живущих в шалашах. Capisce?