Она медленно кивнула.
— Да, я думаю Пьера силой заставили согласиться.
Так это или не так, но он это сделал. Вот что главное. Мария что-то говорила, все, что смогла в эту минуту сказать, а дочь стояла и отрешенно слушала, возможно не слыша ничего из сказанного. Наконец, голос Марии заглох, и обе они погрузились в тягостное молчание.
«Это только начало, — устало подумала Мария. — Завтра мне предстоит пережить такой же ужас с Людовиком».
Жанну Мария видела лишь однажды. Даже подумать о том, что такое больное, слабое существо станет женой ее сына, было для нее невероятно мучительно. Надо как-то избежать этого. Но как?
Мария-Луиза — она стояла у окна — проговорила, не оборачиваясь:
— Мама, давай пойдем сейчас спать. Бесполезно повторять все снова и снова. Завтра мы обо всем поговорим.
Мария посмотрела на дочь и вздохнула. Ее фигура застывшим силуэтом выделялась на фоне окна. Она выглядела такой юной и беззащитной. На ней был бледно-розовый парчовый халат, а под ним льняная рубашка. Та, в которой она ляжет спать. Халат был не новый. Все новое предназначалось на «после свадьбы». Все новое и свежее предназначалось для Пьера. Теперь он уже никогда не увидит эти чудесные вещи, которые специально для него так тщательно и с любовью выбирались.
Марии не хотелось уходить от дочери, но та желала остаться наедине со своей болью. Ладно, придется идти лечь спать. Сказать больше нечего, что бы могло бы Марии-Луизе облегчить страдания. Только время. Оно одно может помочь, Мария это знала. И сейчас она жалела, что нет у нее с собой хотя бы горсти того спасительного времени, которое можно было бы отсыпать дочери.
Устало прошествовала она в свои апартаменты и быстро отпустила служанок. Ей тоже хотелось побыть одной. Она легла, но заснуть не удалось. Каждая косточка ее болела так, как будто весь день ее нещадно избивали. Только сейчас начала проходить некая заторможенность чувств, связанная с пережитым шоком, и она почувствовала нестерпимую боль. Ее мысли беспорядочно метались от Людовика к Марии-Луизе, затем к Пьеру, Анне и Жанне и обратно. Когда она начинала думать о будущем, ее охватывал ужас. Во всей этой чудовищной конструкции она обнаруживала все новые и новые зловещие детали. Лежать без движения в темноте у нее не было больше сил.
Она встала и, надев тяжелый халат, вышла в гостиную. Подошла к окну, где они с Марией-Луизой обычно рукодельничали. Дочь занималась вышиванием и сегодня, тут же рядом лежала начатая работа. Мария подняла ее и, разглаживая швы, отчетливо услышала голос дочери, ее щебечущий милый голосок:
— Пьер… Пьер…
Вся жизнь для нее была заключена в Пьере. Мария бросила платье на пол и, закрыв глаза руками, рухнула в кресло. Раскачиваясь из стороны в сторону, слабо постанывая, она пыталась унять свою боль.
Она так была погружена в свое горе, что не услышала, как открылась и закрылась дверь. Не услышала она и шагов по комнате. Присутствие де Морнака выдали его руки. Он нежно повернул ее к себе и теперь твердо держал перед собой. Вначале она, конечно, испуганно пыталась освободиться, но он молча крепко держал ее и ничего не говорил. Ей вдруг стало покойно, как будто Господь неожиданно послал избавление. Забыв о гордости, Мария по-детски уткнулась лицом в его грудь и затряслась от рыданий.
Немного погодя, когда поток слез у нее иссяк, де Морнак поднял Марию, как это делал уже прежде, и понес к постели. Он положил ее, но она захотела сесть и начала отталкивать его руками. Он улыбнулся, глядя на ее героические усилия, и заговорил тихим, умиротворяющим голосом:
— Прошу вас, успокойтесь. Я пришел только потому, что хочу вам помочь. Лежите, прошу вас. И лежа, расскажите, что произошло. А затем вы заснете.
Нежно пригнул он ее голову к подушке, и она была рада, что у нее нет сил ему сопротивляться. Он присел на кровать, рядом с ней и взял ее руку, массируя ладонь своим большим пальцем. И она описала ему весь ужас, который пришлось ей пережить в Туре, а он спокойно и внимательно слушал. После этого ей стало легче, намного легче.
— Что касается Пьера, то это все не стоит внимания, тем более переживаний, — сказал он задумчиво. — Хотя я понимаю, как ранит вас его черная неблагодарность. Но он туп и ограничен. Мария-Луиза мало что потеряла. Появится кто-нибудь еще, они сходят в лес, поиграют там — и все. Она его забудет. Какое-то время попереживает, конечно, но зато потом будет рада, что так все случилось. Вот увидите.
Марии очень хотелось, чтобы так все и произошло, но у нее были сомнения.
Де Морнак продолжал, теперь уже грустно:
— С Людовиком проблема более серьезная. Он доставит вам много хлопот. Он мальчик упрямый и, потеряв Анну, придет в бешенство. Но самое плохое в этом деле — его помолвка с Жанной.
Мария дернулась и зарыдала.
— Он не может на ней жениться. Он не сделает этого!
Де Морнак пожал плечами.
— Не стоит раньше времени волноваться. Все это еще в далеком будущем. Чтобы тем или иным способом увильнуть от этой неприятной обязанности, у Людовика в запасе есть еще три года. А за это время, милая моя, многое может случиться. Не надо так изводить себя. Например, может умереть король, или вдруг умрет дофин. Катастрофа, которая случится через три года, — это еще не катастрофа. Совсем не катастрофа.
Де Морнак рассмеялся в темноте, и Мария тоже невольно улыбнулась, так ей вдруг стало хорошо. А как он назвал ее — «милая моя», как будто между ними давно уже все ясно, и как волшебно звучат эти слова, когда он произносит их своим ровным, глубоким гасконским выговором.
Как хорошо быть не одной, хорошо, когда с тобой рядом надежный, преданный мужчина. Слишком долго она была одна, слишком… и мало, кто знает, что во всей Франции не сыскать женщины, так трудно переносящей одиночество, как она. Мария была благодарна де Морнаку за тот относительный мир, что он принес в ее исстрадавшуюся душу, и она не сопротивлялась — хотя у нее перехватило дыхание — когда он прилег рядом и крепко ее обнял. Она уже была готова его оттолкнуть — так, по крайней мере, ей казалось — но он не делал никаких попыток овладеть ею. Он только прижал ее к себе и тихо продолжил:
— Король совсем не глуп. Он никогда не будет хватать то, чего не сможет прожевать. Это надо понимать. Сейчас ничего сделать нельзя — бумаги вы подписали. Но позднее всегда можно заявить, что вас вынудили к этому угрозами…
— Что есть сущая правда!
— Да. Помощи от Бурбонов нам ждать не приходится, но позднее, возможно, появятся герцоги, которые разделят с нами это оскорбление. Не остается ничего, как ждать, и ваша самая тяжелая миссия — объяснить все это Людовику. Он, разумеется, захочет сражаться против всего мира.
Де Морнак засмеялся снова. Она могла почувствовать этот смех по его рукам под ее головой. В отчаянии Марии было, по крайней мере, одно преимущество — разум ее как будто умер и не изводил ее сейчас, пока она лежала в его объятиях.
А де Морнак продолжал говорить. Под звучание его ровного голоса она погрузилась в глубокий сон. И до нее доходили только обрывки его фраз:
— Мария-Луиза забудет… можно отправить в Англию… когда-нибудь будет рада… Людовик отважно ринется… но три года… многое может измениться за эти три года…
Долго ли она проспала, Мария не знала. Когда она проснулась в темноте, первым ее импульсом было проверить, здесь ли он. Облегченно расслабилась она на подушке — де Морнак был здесь и тоже спал. Он по-прежнему обнимал ее, прижавшись лицом вплотную к ее лицу, во мраке спальни она смутно различала его черты. Мария чувствовала его ровное дыхание и теплоту тела, которое слегка двигалось в такт дыханию. Ей стало так спокойно, как никогда прежде не было, и Мария вдруг осознала простую и непреложную истину — ей нужен он, она не может без него. Этот покой, охвативший ее, был не менее осязаем, чем его руки. Просто покой — это хорошо, но ей хотелось большего. Тела их соприкасались, и она сделала легкое движение, надеясь этим его разбудить. Обняв за шею, она прильнула к его губам, и желание разбудило его. Де Морнак нежно прошептал ее имя прямо в полуоткрытый рот Марии…
Спокойствие, переданное ей де Морнаком, помогло и во время бурной сцены объяснения с Людовиком. Как и предсказывал де Морнак, он был готов сражаться один против всего мира. Анна обещана ему. Она собиралась выйти за него замуж. У них были планы на будущее. Ему ее обещали, и он требует, чтобы обещание это было выполнено. То, что ему предлагают взамен, смехотворно и оскорбительно! Это нужно сообщить королю, и немедленно. Если король, чтобы выполнить свою волю, пошлет в Блуа войска, то пусть посылает. Их здесь встретят. Если Людовик при этом погибнет, а Блуа сравняют в землей, то в этом тоже нет ничего страшного. Это все равно лучше, чем смиренно принять омерзительную Жанну.
Мария смотрела на сына, слушала его и понимала: мальчик он еще, совсем мальчик. Да что значит вся эта его решимость! Никто ее в расчет не примет. Когда Людовик услышал, что мать уже подписала все бумаги, он остолбенело уставился на нее.
— Ты позволила королю сделать это со мной? Без всякого сопротивления? — его голос срывался на крик. Он не мог поверить, что это сделала его обожаемая матушка.
— Людовик, у меня не было иного выхода! — Мария была готова заплакать. Она не осуждала его гнев, но было больно видеть, как он ее сейчас ненавидит. — Ну отказалась бы я, а что дальше? Нас бы немедленно разъединили. Тебя отправили бы в тюрьму, а Орлеанские земли конфисковали в пользу короны.
Людовик горячо прервал ее:
— Лучше бы мне быть в тюрьме. Я скорее умру, чем женюсь на этой горбатой!
Она поспешно повторила слова де Морнака:
— Но у нас в запасе еще три года. Может быть, удастся выкрутиться. За это время вполне могут умереть король, дофин или оба вместе. Мы все можем умереть за это время! Катастрофа, которая случится через три года, — это еще не катастрофа.
Но Людовик это не успокоило. Слишком больно ему было сейчас, чтобы воспринимать какие-либо разумные доводы. В конце концов, это касается его, а не ее. Она может себе позволить быть спокойной.