Людовик мрачно выслушал сообщение, и стражник с поклоном удалился, оставив Анну и Людовика удивленно глядеть друг на друга.
— Что он на этот раз замышляет? — задумчиво произнес Людовик.
— Не знаю, Людовик. Но ты должен ему повиноваться. Обещай мне, что будешь.
Людовик грустно пожал плечами.
— Ничего другого мне сейчас не остается. Но очень скоро все изменится. Потерпи немного, Анна, прояви твердость.
— Нам не следует стоять здесь на виду, — поспешила сказать Анна. — К тому ж если ты опоздаешь, то этим разозлишь его.
Она начала быстро подниматься по лестнице, он последовал за ней.
— Я буду писать тебе. Часто.
Увидев, что она печально покачала головой, он спросил:
— Почему?
— Все твои письма он прочтет гораздо раньше, чем я. Людовик, я думаю, для нас лучше не писать друг другу. Это только вызовет у него ненужные подозрения. Ты сам не понимаешь, как опасен этот твой план. Если ты зайдешь с ним слишком далеко, он обвинит тебя в измене и может сделать с тобой все самое ужасное. Не разумнее ли забыть об этом нереальном плане.
Ошеломленной Людовик окаменел на мгновение, а затем рассмеялся.
— Ничего невозможного в этом плане нет. Просто нам следует проявить терпение и твердость. Если ты этого не хочешь, я не буду тебе писать, я буду осторожен, и я обещаю — это не протянется долго. А пока до свидания, Анна. Будем вместе ждать заветного дня.
В два прыжка он оказался внизу лестницы и, повернувшись к ней, помахал рукой.
— Помни Монришар!
В том, как он на нее смотрел, сомнения не было, только радостная уверенность.
— Буду, — ответила она.
В королевском кабинете герцог Орлеанский появился вовремя, полностью готовый к дальней поездке. Король коротко приветствовал его и тут же перешел к делу, как будто боялся потерять хотя бы минуту.
— Ты должен немедленно выехать из Амбуаза и доставить моей дочери Жанне, в Линьер, срочное послание. Затем ты можешь возвратиться к себе домой, где, по-видимому, тебе захочется передохнуть некоторое время. В Амбуазе не появляйся до тех пор, пока я сам не пошлю за тобой!
— А что это за срочное послание, Ваше Величество? — угрюмо спросил Людовик.
Король вдруг перестал спешить. Лениво откинувшись на спинку кресла и задумчиво почесывая нос, он принялся внимательно изучать потолок.
— Я как раз сейчас обдумываю его содержание.
Все члены Людовика сковала холодная ненависть, но, не подавая вида (не хватало еще доставлять удовольствие этому негодяю), он беззаботно произнес:
— Кажется, я догадываюсь, о чем это послание.
— Вот как? И что же это, по-твоему?
— Скорее всего вы советуете вашей дочери молиться о душе вашей. Ведь ее заступничество перед Богом для вас очень важно. Она должна молиться о вашем здоровье, его состояние, по-видимому, сейчас критическое, раз моя поездка оказалась столь спешной. Обещаю вам, я буду скакать так быстро, как только могу, и постараюсь прибыть туда вовремя.
Король посинел от злости. Он умирал и знал об этом. Смерти он боялся главным образом потому, что не сомневался, что попадет в ад. Сейчас Людовик задел две его самые болезненные точки.
Король поднялся и направился к двери. Он ничего не мог придумать, что бы такое сказать, желание позабавиться улетучилось.
— Передай принцессе Жанне… я имею в виду твою супругу… значит, скажи герцогине Орлеанской, что я думаю о ней и надеюсь, что здоровье ее в порядке… и… — он заколебался — Людовик оказался прав (хотя и издевался над ним), Жанна, добрая, набожная девочка, ее заступничество может помочь, когда он предстанет перед Господом, и Он будет решать, куда ему идти, в рай или ад. — И… скажи ей, чтобы она молилась обо мне.
Людовик подъезжал к замку Линьер, старинной мрачной каменной громаде. «Как, однако, все странно совпадает, — с горечью подумал он, — эта уродливая бугристая крепость, и в ней обитает безобразная дочь короля».
Без малого пять сотен лет назад построен был этот замок, когда основным назначением такого рода сооружений было выдерживать длительную осаду неприятельского войска. Каждый камень здесь вопил о неуязвимости. Высокие глухие стены, утыканные поверху острыми камнями и железными пиками, так чтобы через них не мог перелезть враг, узкие щели окон, они были вовсе не для воздуха и света, главное, чтобы они были достаточно широкими, чтобы можно было пускать на головы атакующих град стрел, лить кипяток, швырять тяжелые камни и горящие факелы.
«Ну и жестокие же были времена, — подумал Людовик, — когда воинственные бароны разъезжали по стране и кормились тем, что грабили каждый город, каждый замок, который им удавалось взять. Все люди были тогда друг другу враги. Не то что в нынешнее время, когда война ведется строго по правилам, и эти правила вполне пристойные. Можно путешествовать только с дюжиной охраны и чувствовать себя при этом в безопасности, правда, — тут Людовик грустно улыбнулся про себя, — и сейчас напасть на тебя может всякий, кому не лень».
Свите он приказал остановиться у ворот, а сам поехал вперед. Огромные ворота замка были открыты, их охранял только один стражник. Увидев, кто перед ним, он отвесил глубокий поклон. Соревнуясь между собой за привилегию помочь ему сойти с коня, к Людовику со всех сторон поспешили слуги. Он швырнул им горсть монет, но остался в седле.
— Я привез послание короля его дочери, принцессе Жанне. Она здесь? — обратился он к стражнику.
Тот в замешательстве кивнул и направился к дому, чтобы сообщить хозяину, графу де Линьеру, что во дворе замка находится герцог Орлеанский, но по какой-то причине не желает войти в дом, и даже сойти с коня.
Людовик остановил его.
— У меня очень важное, чрезвычайное поручение короля, — громко объявил он, надеясь, что каждое его слово передадут королю. — Поэтому я не могу дожидаться хозяина. Нет времени. Быстро ответь мне, принцесса Жанна здесь?
Стражник испуганно кивнул головой.
— В таком случае, ты передашь ей срочное послание ее отца.
Людовик говорил преувеличенно серьезно и торжественно. Сгрудившиеся неподалеку слуги и стража напряженно слушали. Что случилось? Началась война? Умирает король или его сын?
— Передай, что король думает о ней и желает ей доброго здоровья, а также передай, пусть она молится о нем.
Стражник молча выжидал. Разумеется, это только обычное приветствие, сейчас он подойдет к важному сообщению. Но герцог Орлеанский уже поворачивал коня.
— Ваше Высочество, и это все?
— Да, это все, — резко бросил Людовик, обернувшись. — Передай это принцессе без промедления и передай также, что важность и неотложность поручения вынуждает меня очень торопиться, поэтому я не сообщаю его лично, о чем сожалею.
Сказав это, он пришпорил своего коня и подчеркнуто медленным шагом пересек двор по направлению к воротам. Он подъехал к своей свите, и они вместе продолжили путь, скрипя седлами, а неспешный цокот лошадиных копыт гулко отдавался в тишине двора.
Людовик ехал и улыбался. Ему представлялось лицо короля, когда тому доложат, как герцог доставил его послание. Людовик прекрасно понимал, что никакого послания и в помине не было, был только предлог, чтобы заставить его нанести визит Жанне — первый шаг (а можно не сомневаться, что за ним последуют и другие), чтобы вынудить Людовика принять Жанну как жену, чтобы в конце концов заставить его перевезти ее в Блуа.
Ну что ж, теперь король увидит, какие у него в этом деле шансы на будущее.
Людовик принялся весело насвистывать. Не так уж все и плохо. Вон какой выдался солнечный апрельский денек. Ну хорошо, отправили его со двора, не позволили ему увидеться с Анной наедине, но все же Людовик смог закрепить в ней уверенность в правильности выбранного пути. Ее брак с Пьером остается формальным — это раз. Во-вторых, он показал королю, по какой дорожке он собирается идти — и своими письмами Папе, и этим дерзким визитом в Линьер. Он пойдет по этой дорожке до конца, а в конце его ждет Анна, стоящая у алтаря в Монришаре, и на ней будет то же самое подвенечное платье. То есть этим она скажет, что с самого начала оно предназначалось для Людовика, что ни о ком другом она никогда и не мечтала.
Как только Линьер скрылся из виду, Людовик пришпорил коня. Домой, скорее домой.
Глава 7
Орлеанскому дому удалось как-то поправить свое финансовое положение, и это с помощью Марии-Луизы, ее неиспользованного приданого. Во всяком случае, много земли продавать не пришлось.
Жила она, как в тумане. Пьер женился, а значит, жизнь кончилась. Это она понимала, но как-то вяло, незаинтересованно. Пыталась его забыть поначалу, но, просыпаясь по утрам, не могла найти в себе ни малейшего желания подниматься с постели. Занимавшийся день представлялся ей сплошным грязно-серым пятном. Никто ей не был нужен, и никому она не нужна. Ну сколько можно было вести такую лишенную всякого смысла жизнь.
И вот, в мае она сложила все свое приданое в огромный сундук, а сама отправилась пешком в Фуальский монастырь, где, надев рясу послушницы, начала готовиться к пострижению.
Мария все это время наблюдала за дочерью и вначале пыталась отговорить ее от этого шага, но, будучи сама глубоко религиозной, в конце концов одобрила выбор Марии-Луизы. В служении Господу тоже можно обрести свое счастье.
Уход Марии-Луизы знаменовал собой некую завершенность. Хотя никому от этого легче не стало. И еще она оставила им все свои деньги, что были отложены для приданого. Теперь можно было раздать самые необходимые долги. Денег было не так уж много, роскошествовать они по-прежнему позволить себе не могли, но, поскольку Людовик осознал необходимость экономии, жизнь их была вполне сносной.
В апреле Людовик задумал посетить Рим вместе с Дюнуа. Эжен де Ангулем обещал присоединиться к ним, если те согласятся подождать его до середины мая. У Эжена были свои причины для встречи с Папой, он хотел расторгнуть помолвку с инфантой Луизой Савойской. Правда, на успех он рассчитывал мало, не то что Людовик.