Беззвучно шевеля губами, она повторяла:
— Не жалей себя за то, что он был неверен тебе. Это твое наказание за то, что ты изменила Карлу… и Людовику. Ален прав, ты сама этого хотела. Когда у тебя был Карл, тебе его доброты было мало. Ты жаждала любви. Ну что ж, ты ее получила. И, когда она пришла к тебе, ты забыла и о себе, и о своем сыне, о чести Карла, о друзьях. Все отбросила в сторону, ничего у тебя не осталось, только сознание безвозвратной потери. А Людовик? Ты обрекла его на страдания, на всю жизнь. Он сам, да и все вокруг, всегда сомневались, был ли действительно Карл его отцом. Своим браком ты развеяла эти сомнения. О Боже, как я могла так поступить со своим сыном!
Она скорчилась перед алтарем, без конца задавая себе этот мучительный вопрос. И так до рассвета. В молельне было холодно, но она ничего не ощущала. Притулившись головой к резному выступу алтаря, она наконец погрузилась в глубокий сон, уткнувшись лицом в подол деревянного одеяния Мадонны.
Утром Мария еле передвигала ногами. Голова и глаза невыносимо болели. К вечеру у нее заложило горло и поднялась высокая температура.
Несколько недель она тяжело болела. И когда наконец смогла встать с постели, то это была уже совсем другая женщина. Былое жизнелюбие и энергию заменили равнодушие и усталость. Она почувствовала себя старой и безразличной к тому, как выглядит. И вообще безразличной ко всему, включая де Морнака. В ее ушах эхом продолжал отдаваться тот же самый вопрос: «Что же я сделала со своим сыном?»
Де Морнак был с ней ласков и предупредителен. Она отвечала ему с вежливым равнодушием. К чему обижаться на Алена, если сама виновата. Никаких попыток вернуть его она больше не предпринимала. Иногда, очень редко, он посещал ее, и она уступала его страсти, сама загораясь на несколько мгновений. Но эта страсть никогда не затрагивала ее сознание. Она принимала ее как нечто такое, что нужно подавить и забыть.
Мария знала, что все это старит ее, но почти не гляделась в зеркало. А когда смотрела на себя, то видела, что той весенней примулы, как однажды назвал ее де Морнак, давно уже нет. Она увяла, исчезла.
И, как ни странно, от этой мысли ей вдруг становилось легче.
Глава 10
Изменения, происшедшие с матерью, Людовика буквально ошеломили. Подъезжая к Блуа, он все еще был немного сердит на нее, но сейчас, какие там упреки, только жалость. Она внушала ему одну только жалость.
Первым делом он собирался посетить Линьер и встретиться с Жанной. Жорж, который вместе с ними вернулся домой, уговаривал его не делать этого. Такой визит может помешать расторжению брака. Но Людовик чувствовал, что должен повидать Жанну, даже если это осложнит ситуацию. Он должен поблагодарить ее за помощь и попытаться сгладить впечатление от его тогдашнего поведения.
В Линьере, увидев его, все были крайне удивлены. От короля никаких предписаний не поступало. Людовик прошел прямо к Жанне. Она вся зарделась, поняв, что его сюда не силой пригнали, а он пришел сам, с дружеским визитом. Вечер еще только начинался, она читала и сейчас, отложив книгу, была рада побеседовать с ним.
Людовик всмотрелся в ее лицо, впервые по-настоящему внимательно, и нашел его по-своему красивым. Ее большие темные глаза были печальны, в них присутствовало то неуловимо прекрасное выражение всепонимающей скорби, какое он видел у Пресвятой Девы в часовне Блуа. Большая часть ее светло-каштановых волос была скрыта под монашеским платком, а на бледных губах присутствовала все та же скорбная печать. Что же касается тела, то оно было безнадежно уродливо, и она скрывала его, как могла.
Людовик тепло приветствовал ее. Подойдя ближе, он поклонился и с улыбкой поцеловал ей руку. В нем что-то при этом происходило, какая-то реакция отторжения, но он строго следил за собой. Когда же он почувствовал, как трепещет ее рука, заметил на ее глазах навернувшиеся слезы, у него вдруг защемило сердце и запершило в горле. А то отвращение, что сидело внутри, внезапно исчезло. Он почувствовал себя с ней хорошо и свободно, в первый раз воспринимая ее как личность, а не как ужасное препятствие на своем пути.
Он занял кресло напротив нее и принялся рассказывать о своем путешествии в Италию. Ее особенно интересовал Рим, город, о котором она мечтала и в котором ей никогда не суждено было побывать. Такую дальнюю поездку ей просто не выдержать. Людовика поразили ее умные комментарии, ее начитанность, юмор. Прежде он беспечно полагал, что ум ее под стать телу и что она так же тупа и неразвита, как и ее братец Карл. А тут перед ним сидела образованная, серьезно мыслящая девушка. Не прошло и двух минут, а они уже беседовали так, как будто были друзьями много лет.
Внезапно она остановилась на полуслове и резко повернула голову, как будто услышала что-то неприятное. Живость исчезла с ее лица, и она с испугом посмотрела на Людовика.
— Я должна вам сейчас что-то сказать, прежде чем вы сами это обнаружите. И то, что я вам скажу, будет ужасным.
Он мягко улыбнулся.
— Вы имеете в виду, что заперли дверь? Я это тоже Слышал.
— Но…
— Ну и пусть. Разве это имеет какое-то значение. Мне здесь с вами очень хорошо.
Он поудобнее устроился в своем кресле. Затем, с секунду подумав, вскочил и подбросил в камин несколько поленьев. Потом нашел маленькую скамеечку и тщательно пристроил на нее ноги Жанны, чтобы она тоже заняла более удобное положение. Подняв голову вверх, на нее, он улыбнулся.
— Я не против провести ночь в такой приятной компании. У нас с вами уйма времени, и я сейчас уморю вас своими рассказами об Италии.
Жанна, может быть, впервые в жизни счастливо засмеялась.
Людовик придвинул к своему креслу еще одно и положил на него ноги. Всем своим видом он показывал, что если в мире и есть какое-то место, где он желал бы сейчас находиться, так это здесь, в комнате Жанны.
— Ну хорошо, так на чем же мы с вами остановились? Ах да, на Венеции. Ну, так вот…
Жанна своей слабой дрожащей рукой сделала какой-то жест, и он остановился.
— Я хочу сказать… спасибо вам… вы такой, оказывается, добрый.
Он смущенно покачал головой.
— Я об одном только мечтаю, чтобы вы забыли о том времени, когда я таким не был.
Затем он продолжил рассказ, тут же заставив ее смеяться над тем, как Дюнуа описывал Венецию. Его рассказы были такими яркими и живыми, что ей казалось, будто она тоже вместе с ним путешествовала по староримским дорогам.
Дойдя в своем рассказе до Папы, Людовик замешкался, стоит ли продолжать. Но решив быть честным до конца, он поведал ей, что встречался с Папой несколько раз. Рассказал он и о том, что побудило его добиваться этих встреч. Когда он произнес слово «развод», Жанна нахмурилась и посмотрела в сторону. Это понятие ее Бог и ее совесть не принимали.
— Но это не потому, что вы мне неприятны, а…
— Не надо ничего объяснять. И у вас, и у меня есть глаза. Я никогда и не предполагала и не желала выходить замуж, — она посмотрела на огонь в камине. — Я не гожусь для замужества в этой земной жизни.
— О, бедняжка, — вырвалось у Людовика.
— Нет! Не стоит меня жалеть. У меня тоже есть свои тихие радости… к тому же моя вера в Бога, это основа моего существования. По-своему я даже счастлива. А что касается… мм… развода, — ей стоило труда произнести это слово, — то ведь наша религия не допускает разводы.
— Я неправильно выразился. Не развод, а аннулирование брака, вот что я имел в виду. Ведь развод предполагает, что прежде был брак, но в данном случае это не так. Мы никогда не состояли в браке.
После продолжительной паузы Жанны произнесла со вздохом:
— Как это жестоко со стороны моего отца. Как жестоко… и неправильно. Но я не вижу выхода из этого положения. Мне искренне вас жаль. Это такое несчастье быть связанным по рукам и ногам.
Людовик беспокойно задвигался в кресле и начал массировать кисть. «Вот также, — подумал он, — наверное, и Жанна массирует свое бедное исстрадавшееся сердце. Надо кончать эти разговоры, это ужасно». Он попробовал сменить тему.
— Да, я забыл вам рассказать, что в Сиене мы видели замечательную капеллу Свя…
Жанна жестко прервала его:
— И какой же ответ дал вам Папа?
— Жанна, дорогая, — улыбнулся ей Людовик, — давайте оставим эту неприятную тему. Мне хотелось только, чтобы вы поняли, что мои чувства к вам не имеют ничего общего с моим отношением к вашему отцу.
— Я прошу вас сказать, что ответил Папа, — продолжала настаивать Жанна. — Я должна знать.
— Он сказал, что после того, как получил ваше подтверждение, не видит оснований для аннулирования брака.
— Мое подтверждение? Вы о чем-то подобном писали, но я тогда не поняла. Что это такое?
— Речь идет о письменном подтверждении законности нашего брака, которое засвидетельствовали кардинал Бурже и епископ Руанский.
И он рассказал ей об этих бумагах. Осознав, как жестоко ее обманули, Жанна пришла в бешенство. К тому же в соучастие во лжи вовлекли двух достойнейших людей.
— Я подготовлю правдивое свидетельство и отправлю Папе, — сказала она возмущенно.
— Это весьма поможет делу.
— Я буду этому только рада. Я немедленно напишу кардиналу Бурже и епископу Руанскому и попрошу их отказаться от этих свидетельств.
— А ваш отец?
Она слабо улыбнулась.
— А как он может меня наказать? Отправить в монастырь? Так это будет для меня только радостью. Я уже много раз просила его об этом, но он отказывал.
— А эти свидетели?
— Отец никогда не решится тронуть ни одного настоящего служителя церкви, особенно этих двух стариков.
— То, что вы так добры, это меня не удивляет, но, оказывается, вы еще и смелая.
— Смелая? — она засмеялась. — Мне просто нечего терять. Не то, что вам. У вас есть все.
Она с восхищением посмотрела на него. Какой он красивый, одухотворенный, мужественный. И вот сейчас они заняты решением одной семейной проблемы, ну прямо как настоящие муж и жена. И пусть разрешение этой проблемы будет означать, что они вроде как бы должны быть отделены друг от друга (разлучены?), но она знала, что это никак не повлияет на те добрые чувства, что возникли между ними.