Как только они остались одни, Анна резко повернулась к Людовику.
— Ты уже давно здесь, я имею в виду в Туре?
Он засмеялся. Что за удивительный вопрос.
— Я здесь примерно пять минут, а это очень долго, когда ждешь поцелуя.
— Нет, — произнесла она быстро, — я хочу тебя спросить, ты сразу прошел в эту комнату?
— Сразу, Анна, сразу. Как освобожденный дух сразу поднимается на небо. Куда же, по-твоему, я должен был пойти, если ты здесь?
Руки его уже были на ее плечах, и ладони через тонкий атлас чувствовали теплоту ее кожи.
Она отстранилась и с любопытством на него посмотрела.
— И ты что же, не задержался, чтобы зажечь свечу у тела моего отца?
— Нет, не задержался. Он обойдется без моих молитв. Для меня это означает только то, что он наконец мертв, а мы с тобой свободны.
Она резко отпрянула от него, так что руки его плетьми упали с ее плеч.
— Я, наверное, не должен был тебе это говорить, — смущенно пробормотал Людовик. — Но ты лучше меня знаешь, Анна, что собой представлял этот человек.
— Но он умер, Людовик!
— Да, но я не хочу, притворяться, что это меня печалит. А тебе зачем это нужно? Он был бессмысленно жесток к нам обоим.
— Совсем и не бессмысленно. И это самое главное, чего ты так и не смог понять в моем отце. Он делал только то, что должен был делать… для блага Франции.
— Ах для блага Франции! А может быть, для своего собственного блага?
— Для Франции он жертвовал всем, себя не жалел… и вправе был потребовать жертв и от других.
Людовик удивленно смотрел на нее.
— Как можешь ты говорить это с такими искренними интонациями в голосе, когда не хуже меня знаешь, какие цели он преследовал, что за идеалы были у него. Им владело только одно желание — подмять под свой трон все, что только можно. Получить как можно больше власти, чем больше, тем лучше. Вот его идеалы. И они появились у него только после того, как он сам сел на трон. Когда он еще не был королем…
— Убеждения человека со временем могут меняться, — прервала его Анна.
— Да, особенно это было удобно для твоего отца. Когда он еще не был королем, Бургундия была его союзницей в борьбе против того, что он называл тиранией. Конечно, это была тирания, потому что тираном был его отец, а не он.
— Когда отец стал старше, он понял, что трону нужна власть, нужна сила, иначе страну не объединить.
— Объединить! Объединить! Как можно объединять Францию, сделав каждое герцогство своим врагом? И у них ничего не остается, как бунтовать, бунтовать, бунтовать. Вот и все, что мы имеем. И это называется объединение? Но теперь я регент и покончу с этим раз и навсегда. Анна, нельзя править нацией, когда все тебе враги и друг другу враги. А именно такими сделал нас твой отец. Король не может править один, ему нужны все мы. А если бы не мы, не видать трона ни твоему отцу, ни твоему деду. За это мы воевали, я спрашиваю? За это мой отец провел двадцать пять лет в тюрьме? За то, чтобы король так мерзко обошелся со мной, потомком великих Орлеанцев?..
Людовик сам удивился и даже немного испугался своей горячности. Споткнувшись на полуслове, он смущенно замолк, а немного спустя с извиняющейся улыбкой добавил:
— А разве ты не так же думала тогда, в тот день в Монришаре?
— Но так много времени прошло с тех пор, Людовик.
— Если бы я знал тогда, что это продлится так долго! — воскликнул Людовик и заключил ее наконец в свои объятия. На этот раз она не смогла противиться. Он покрывал ее лицо, шею, грудь короткими хищными жадными поцелуями, не в силах насытиться, чувствуя знакомый аромат испанского крема, который возбуждал его еще больше. Анна расслабилась, на несколько минут забыв обо всем. Ей была нужна эта передышка, ибо впереди предстоял трудный разговор.
— Но все это время, Анна, не было ни единого мгновения, ни днем, ни ночью, когда бы я не думал о тебе. Боже, сколько лет потрачено впустую. Но все. Все кончено. Мы свободны!
Она слегка напряглась в его руках, предпочитая не слышать, о чем он говорит.
А он вдохновенно продолжал:
— В Риме сейчас кардинал де Лисль с прошением о моем разводе, и я послал письмо Жоржу, в Руан, чтобы он подготовил такое же прошение для тебя.
Она резко освободилась от его рук и странно на него посмотрела.
— Прошение для меня?
— Да. А что, ты предпочитаешь какого-то другого священника?
— Нет, — медленно произнесла она, быстро соображая, что же делать. Этих проблем она сегодня никак не ожидала и совсем не была к ним готова. И вообще, она не знала, что Людовик так активно занимается разводом. Отец ничего не говорил ей об этом, хотя она, конечно, знала, зачем Людовик ездил в Рим. Но говорить Жоржу о том, что она желает развода с Пьером, вот этого делать совсем не следовало.
— Ты говорил кому-нибудь, кроме Жоржа, о моем желании развестись с Пьером?
— Нет, только Дюнуа и Жоржу.
— Тебе следовало бы прежде посоветоваться со мной. Ты поторопился, притом слишком.
Она отстранилась от него и спиной прислонилась к столешнице письменного стола. Да, время воспоминаний истекло. Слишком уж все непросто в настоящем и будущем, чтобы оставалось время для прошлого.
— Поторопился! — хохотнул Людовик. — Я слишком поторопился? Долгие годы я терпеливо ждал этого часа, и ты называешь это «поторопился»?
— А что, если новый король будет против твоего развода? — осторожно спросила она и в этот момент на мгновение вдруг неуловимо стала похожа на своего отца.
— О, Карл нас остановить не сможет, даже если бы и захотел.
— Ты слишком самоуверен.
— Но он еще совсем мальчик, к тому же мой приятель. Да что я говорю. Какая разница, о чем он думает, ведь регентом буду я.
Она обошла стол и села в кресло. Сейчас между ними было какое-то пространство. Разговор приобрел официальный оттенок.
— Если бы ты не прибыл сюда в такой спешке, — сказала она, глядя на него, — ты бы смог узнать новость, которая, может быть, вообще удержала тебя от визита ко мне.
— Новость? Король умер, и этой новости для меня достаточно.
— Он оставил завещание.
— И что же это такое?
Анна бросила на него короткий взгляд и снова отвела глаза.
— Я бы предпочла, чтобы ты услышал это от кого-нибудь другого.
— Анна, что в этом завещании?
— В нем написано, что никакого регентства быть не должно, а…
— Никакого регентства?! — резко перебил ее Людовик.
— А вместо этого он назначил моему брату опекунов, — продолжила Анна.
— Но это же просто смешно! Мы, конечно, никакое завещание принимать во внимание не будем.
— Нет, — твердо сказала Анна.
Он внимательно, по-новому посмотрел на нее.
— И кого же он назвал? Я встречусь с этим человеком и все улажу. По закону регентом должен быть я.
— Это последняя воля короля, и никто не силах ее опротестовать, — уклончиво сказала Анна.
— Как это никто? Я буду протестовать, я буду воевать против этого. И можешь в моей победе не сомневаться. Так кого же он назвал?
Она по-прежнему не смотрела на него.
— Моего супруга и меня.
— Тебя? Пьера и тебя?
Она кивнула.
— Но, Анна, — теперь он уже кричал, больше в замешательстве, чем в гневе, — ты же видишь, что это против закона. Мои права закреплены законами Франции. Ты, конечно, откажешься в мою пользу?
— Это воля моего отца, и я не откажусь, даже ради тебя.
— Всю жизнь, — воскликнул Людовик, — он только тем и занимался, что грабил меня, издевался надо мной! И вот теперь, уже мертвый, он решил лишить меня моих прав!
— Не забудь, что ты говоришь о покойном, Людовик! И он был мне отцом.
— Какое это имеет значение, раз он так поступал со мной! Ну и что из того, что он сейчас мертвый и что он твой отец? Анна, над собой я больше издеваться не позволю! Этому должен быть положен конец. Я буду добиваться созыва Генеральных Штатов.
— Генеральные Штаты распущены по их собственному постановлению и не должны созываться вновь. Но даже если это случится, твои претензии там никто не поддержит. Они только подтвердят волю короля.
Людовик с силой стукнул кулаком по столу так, что лежавшие там бумаги высоко подпрыгнули.
— Я устал от этой тирании, и мои друзья тоже. Друзья меня поддержат, можешь не сомневаться.
— Я не думаю, что ты поступишь разумно, если пренебрежешь интересами своих друзей. Особенно сейчас.
— Что значит, особенно сейчас? — спросил Людовик, хотя уже догадывался, в чем дело. Было общепринятым, что новый король, вступая на престол, жалует привилегии и титулы, делает новые назначения на государственные посты.
— Я как раз занимаюсь тем, что стараюсь не забыть никого из твоих друзей. Герцогу Лотарингскому я гарантирую поддержку в Неаполе, Бурбона я делаю главным полицмейстером и лейтенант-губернатором, герцогу де Оранжу я дарую королевское прощение и возвращаю из изгнания, что, я знаю, вам всем будет приятно. Твоему кузену Дюнуа я жалую титул. Я также нашла кое-что и для остальных твоих кузенов Ангулема и Аленкона. Ну и, конечно, Людовик, я не забыла про тебя. Ты будешь губернатором Парижа и всей центральной Франции.
— Все очень понятно — взятки. Опять подкуп. Я так и слышу сейчас голос твоего отца.
— И это вместо благодарности?..
— А чему тут быть благодарным? Твой отец просто пытался купить все, что он желал. И при этом всегда оставался с барышом, получал больше, чем платил. Например, приданое Жанны, вроде бы огромное, но если учесть, что если я умру, не оставив наследников, он получит весь Орлеан, то это очень выгодно для него. Но ничего из этого не вышло. Я не прикоснулся ни к Жанне, ни к ее приданому и приложу сейчас все силы, чтобы разорвать грязные сети, наброшенные на меня этим грязным королем.
Анна резко вскочила на ноги.
— Я предупреждала тебя, чтобы ты не говорил о моем покойном отце в таком тоне! Я не потерплю этого, Людовик, и хочу, чтобы ты это понял!
Людовик удивленно посмотрел на нее, вдруг осознав, что перед ним не только та, кто оспаривает его право на регентство, но и та, кого он любит. Он