В традиционном мире известно, что женщине метаморфоза дается проще, чем мужчине. Женщина уходит из отцовского дома, снимает с себя отцовское имя, как старую кожу, надевает вместе со свадебным платьем новое имя – своего супруга. Ее тело тоже меняется, получает способность вмещать, а затем исторгать другие тела. Может быть, жизнь женщины в таких метаморфозах и обретает смысл в том, чтобы поглощать и исторгать – для мужчины все иначе. Отказавшись от прошлого, мужчина утрачивает смысл. Что же делают эти Голдены, бежавшие в бессмыслицу, ищущие прибежища в абсурде? Чья власть оказалась настолько мощной, что погнала их прочь от значимой жизни? Теперь они – посмешище. Изгнанник – пустой человек, пытающийся вновь наполниться человеческой силой, призрак в поисках утраченных костей и плоти, корабль без якоря. Такие мужчины – легкая добыча.
– Что? Что этот дурачок говорит, младший сын? “Настало время множества метаморфоз, множества гендеров, мир сложнее, чем ты думаешь, Костяная Нога, Спайдервумен!” Это ли он пытается мне сказать, злобно поглядывая и цепляясь за руку своей любовницы в стиле Nouvelle Vague[41]? Посмотрим, сладенький. Посмотрим, как дело обернется и кто будет смеяться последним, кто закурит сигарету, глядя на конец света. Ты – Дионис, ты, признаю, со странностями, зато я – Баба-Яга, самая странная и страшная из сестер. Баба-Яга, злая колдунья, я удерживаю этот голос глубоко внутри, так глубоко, что она, я, может себя убедить, будто его и не слышит, будто это не ее самый доподлинный голос. На уровне кожи, языка, говорит другой голос, она рассказывает себе другую историю, в которой она добродетельна и ее дела оправданы, и по абсолютным моральным стандартам, и эмпирически, тем, что происходит вокруг. Оправданы им, стариком, королем в Золотом доме, тем, кто он, как обращается с ней, каковы его вины. Но есть и этот глубокий голос, он говорит свое, повелевает ею на глубочайшем уровне, там, где молекулы инструкций вплетаются в четыре спиральные аминокислоты ее существа, моего существа. Вот кто я-она. Вот кто она-я.
12
Младшему из Голденов трудно было отказаться от привычного одиночества. Он был одинок от рождения, лишнее дитя, плод незаконной связи, отчасти принятый, отчасти же отвергаемый в тех больших особняках, которые вынужден был считать своим домом – сначала в Бомбее, потом в Нью-Йорке. Даже в огромной толпе он оставался одиноким, но теперь, когда рядом с ним оказалась Рийя, Д испытывал чувства, которые поначалу и назвать‑то не умел. Потом слова пришли: совместность, дружество. Он сделался половинкой единого целого. Слово “любовь” казалось на его устах и на языке чуждым, словно паразит с иной планеты, но, будь то хоть пришелец с Марса, это слово все же проникло в его рот и пустило там корни. “Я влюблен”, говорил он своему отражению в зеркале ванной, и ему казалось, что отражение, вторившее его словам, на самом деле принадлежит кому‑то другому, неведомому. И он становится этим другим, думал Д, неведомым самому себе. Любовь начала пробуждать в нем те силы, которые вскоре преобразуют его целиком и безвозвратно. Эта информация отложилась в мыслях молодого человека, и идея неизбежного превращения стала уже менять что‑то в его мозгу, подобно тому как слово “любовь” влияло на его речь. Но пока он подавлял в себе это знание.
Он первым съехал из дома на Макдугал-стрит.
– Пусть старик делает, что хочет, – сказал он братьям еще тогда, во Флориде, но это вовсе не подразумевало, что Д будет сидеть и на это смотреть.
В один прекрасный день Василиса Арсеньева явилась с огромным количеством багажа (так что, видимо, Нерон Голден был не первым ее благодетелем). Очевидно, первоначальный договор, подразумевавший раздельное проживание, она уже переросла. Вскоре после этого младший сын Нерона в свою очередь упаковал чемоданы и перебрался в Чайнатаун, где Рийя нашла для них обоих маленькую чистенькую квартирку в доме без лифта, в розовом, оттенка лососины, здании, оконные рамы сверкали ярко-желтой краской. Под ними на втором этаже располагалась Мадам Джордж Таро Хрустальный Шар Гороскоп Предсказания Будущего, а в цоколе размещалась “Ран-Ран Трейдинг инк.” с развешанными повсюду утками и зонтиками в голубую и розовую полоску, прикрывавшими подносы с товаром. Свирепая владелица магазина миссис Ран, которой принадлежал также весь дом, отвергала просьбы сменить в вестибюле перегоревшие лампочки или усилить отопление, когда становилось холодно. Рийя сразу же вступила в бой с миссис Ран, однако от квартирки отказываться не желала, потому что из окна гостиной можно было выйти прямо на плоскую крышу соседнего здания: в солнечные дни они поднимали окно и выбирались наружу, и у них появлялся словно собственный дворик в небесах.
Они стали одеваться очень похоже, зимой затягивались в кожу, как байкеры, плюс кепки “брандо” и темные очки, и порой он под очками наносил размазанную тушь, как и она, и незнакомые люди принимали их за близнецов: оба бледные, хрупкие с виду, словно беженцы из одного и того же артхаусного фильма. Весной она, а значит, и он, подстригали волосы коротким ежиком, и она, словно готическая вариация Моро, усаживалась на крыше с большой акустической гитарой и пела песнь их любви: ‘Elle avait des yeux, des yeux d’opale / qui me fascinaient, qui me fascinaient, – из угла ее рта свисала сигарета. – Chacun pour soi est reparti /Dans le tourbillon de la vie..[42]’
Ибо их отношения развивались таким путем – во что‑то, полное любви, но и колющее, раздробленное, и в этом была его вина, говорила она, ведь она сама целиком вошла в отношения, с самого начала, она такой человек, все или ничего, а он застрял в промежутке.
– Да, я люблю тебя, потому и живем мы вместе, но я тебе не принадлежу, твоя семья умеет завладевать вещами и людьми, но я не собственность, и ты должен осознавать мою свободу. К тому же есть немало важных вещей, которые ты пока не рассказал мне, а мне надо их знать.
Когда она говорила так, у него кружилась голова, словно весь мир разлетался на части, а он очень боялся, как бы мир не разбился, боялся последствий для себя, песня правду говорила, жизнь – вихрь, un tourbillon. Он все ей сказал, жалобно возражал он, выложил все семейные секреты, словно дитя на первом причастии.
– Я даже не знаю, зачем согласился проделать то, чего требовал наш старик, – говорил он. – Уехать оттуда, приехать сюда, сменить имя, все это. Я даже не знаю, кто моя мать, она просто исчезла, словно он убил ее много лет назад. Или словно ее убил босс Компании З.
– Что такое Компания З.?
– Мафия, – ответил он. – З. – крестный отец, Замзама Аланкар. Да и это имя ненастоящее.
Она пожала плечами.
– Ты спрашивал, зачем я держу в ящике пушку? Я тебе расскажу. Это словно скверное телешоу. Мой отец Захариассен напился и убил мою мать. Я как раз приехала домой на День благодарения. Я бежала по улице и вопила: “Помогите! Полиция!”, а он стрелял мне вслед и орал: “Я тебя найду, я тебя выслежу!” К тому времени он превратился в законченного психа. Прежде он работал пилотом в “Нортвесте”, но после слияния с “Дельтой” начались сокращения, и его уволили, у него уже тогда бывали перепады настроения. Они с мамой в свое время поселились в Мендота-Хайтс, штат Миннесота, это довольно‑таки зажиточный пригород Близнецов[43], не по его заработкам. Мама рано осиротела, от родителей ей остались кое‑какие деньги, и она купила дом, машину; когда я подросла, я училась в хорошей школе, но с тех пор, как отец потерял работу, им тяжело доставалось. Мне удалось закончить университет Тафтса благодаря стипендии и подработке, я устроилась тут, в Нью-Йорке, и после убийства бежала из Мендота-Хайтс и навсегда перевернула эту страницу. Только с оружием больше не расстаюсь. Он отправился в тюрьму лет так на миллион без права на помилование или условно-досрочное, и все же пушка остается при мне.
Она заиграла на гитаре песню, однако петь не стала.
– Так что моя слезовыжималка покруче твоей, – признала она. – И я могу тебе объяснить, почему ты поддержал безумный план своего отца. Ты согласился на все, потому что там, откуда ты приехал, ты не был свободен выбирать, кем ты будешь, не мог стать тем, кем должен стать.
– Кем же?
– Этого я и жду – чтобы ты рассказал мне.
К этому вопросу она возвращалась все время с тех пор, как он рассказал ей о своей мачехе, о том, как унизил ее, едва не довел до самоубийства.
– Ты любящая душа, это я вижу, – говорила она, – и никак не понимаю, почему ты опустился так низко.
– Думаю, – отвечал он, – ненависть сплачивает семью не хуже родства и любви. Когда я был моложе, я был полон ненависти, и это привязывало меня к семье. Вот почему я так поступил.
– Этого недостаточно, – говорила она. – Тут что‑то еще.
Лимузин прибыл к складу в Бушвике, где Рийе предстоит осмотреть несколько артефактов из Южной Азии, которые Музей идентичности подумывает приобрести. Д она позвала с собой, настойчиво: по меньшей мере два из этих предметов относятся к визиту Диониса в Индию, тебе это интересно. Рийя не доверяет дилеру. Ей прислали документы, подтверждающие, что эти предметы вывезены из Индии законным путем, но сами документы могли быть получены незаконно. В прежние времена, пока Индия не приняла Закон о сокровищах древности и искусства, говорит она, контрабандистам было сложнее вывозить эти самые сокровища, поскольку неясно было, кого надо подкупать. Но с 1976 года экспортерам известно, к какому инспектору следует обратиться, и все упростилось. Для музеев же возникла проблема с происхождением того, что им предлагают купить. И все же посмотреть стоит.
Картина с Дионисом в окружении пантер и тигров ее не заинтересовала. Другой предмет – мраморная чаша, на которой вырезана триумфальная процессия, она прекрасна, буйная толпа сатиров, нимф, животных, а во главе – божество. Посмотри, какой он женственный, говорит она. Он на самой границе между гендерами, трудно даже решить, богом называть его или богиней. Она пристально смотрит на Д, произнося эти слова, незаданный вопрос мерцает в ее глазах, и Д смущается.