и суперкомпьютера Альфа-60 в “Альфавиле” Годара[68]. Мы не слышим ни одного из них. Синхронный звук отсутствует. Мы слышим только Монолог, однако, поскольку Монолог воспроизводит прямую речь, движение губ у обеих фигур порой – не всегда – совпадает с произносимыми словами. Что‑то в этой сцене напоминает встречу узника с адвокатом в тюрьме. Никто бы не удивился, если бы говорящий был одет в оранжевый комбинезон (если бы сцена снималась в цвете) или был в цепях на запястьях и лодыжках. Есть также в этой сцене что‑то такое, что, если бы удалось снять правильно, могло бы показаться забавным.
Монолог Д Голденао [его] сексуальностии анализ специалиста
Часть первая. Она спросила меня в самом начале, Специалист спросила, прямо к этому и приступили, первый вопрос: в детстве тебе нравился больше розовый цвет или голубой?
Меня этот вопрос удивил, честно говоря. Разве в нашу эпоху этим интересуются? Что, правда? Голубой или розовый?
Пойдите мне навстречу, говорит она, это моя просьба, как будто она – пациент, а мозгоправ тут я.
Я отвечаю, потому что у меня теперь такое настало упрямое настроение: Дайана Вриланд, издатель “Вог”, сказала однажды, что для Индии розовый – это голубой, так что, полагаю, розовый там от голубого не отличали.
Почему тебя так беспокоит этот вопрос, тут же спрашивает она, это же просто выбор между двумя цветами, я могла бы спросить, во что больше нравилось играть, в паровозы или куклы. Предпочтешь ответить на такой вопрос?
Замечу в скобках, что я никогда не был марксистом, но ее подход пробудил во мне сильные антикапиталистические чувства. Мне казалось, возразил я, что мы уже ушли от материалистических категорий, навязанных рынком, розовый для девочки, голубой для мальчика, мальчикам поезда и пистолеты, девочкам куклы и платьица. Зачем же толкать меня обратно в этот устаревший, скомпрометированный дискурс?
Я слышу в этом ответе нарастающую враждебность, сказала она. Я нащупала некий триггер, вызывающий вспышку эмоций?
Ладно, сказал я, по правде говоря, мой любимый цвет – желтый, рыжий, всегда был и остался. Одно время я пытался даже ругаться рыжим, как приятель Стивена Дедала, “Да провались эта рыжая палка!”[69], но так и не удалось возвести это в привычку.
Хорошо, сказала она, это прогресс, желтый в спектре находится посередине между голубым и розовым. Я подумал – как это глупо, неандертальски глупо, кроманьонски глупо, но я прикусил язык и промолчал. Может быть, это не для меня, подумал я.
Что же до второго вопроса, игрушечной железной дороги у меня никогда не было. У братьев была, и я смотрел, как они играют, хотя они‑то уже давно выросли из игрушек. И с электрическими моделями машин играли, стыдобища, не по возрасту. Я же сводный брат и намного моложе. Все, что у меня было, – парочка зверюшек из сандалового дерева, класть в ванну, чтобы они отдавали свой аромат воде. Слон из сандалового дерева и верблюд. Я придумывал приключения для моих сандаловых друзей, каждый вечер новую сказку в ванне. Что слон прятал в хоботе, почему верблюд ненавидел пустыню и так далее. Может быть, следовало их записывать, почти все с тех пор забылись. Так что на ваш вопрос, если нужно сделать выбор между куклами и поездами, ответ выходил – куклы-животные из сандалового дерева. Но я никогда их не наряжал. Я только рассказывал им сказки и пускал в воду.
Так оно и шло, она напирала, я давал отпор. В какой‑то момент я рассказал ей про мачеху и ключи от дома. Я признался: худшее, что я сделал в жизни. Так и сказал Специалисту. Сказал, что я сожалею. Сожаления ее не интересовали, она тут же понеслась по тому же пути, что и Рийя в тот раз, когда мы поссорились и я выскочил из машины. Одной лишь ненависти для объяснения моего поступка недостаточно, сказала она. Допустим, я выскажу предположение: тебе хотелось стать хозяйкой этого дома. Допустим, я выскажу предположение, что в основе было именно это. Какова будет твоя непосредственная реакция? Моя непосредственная реакция? Бааам! Хлопнуть дверью, это не для меня, я ухожу, но уже на пороге она тихонько вслед спрашивает: а что ты собираешься делать вместо этого, и я останавливаюсь, вытянутая рука отпускает дверную ручку, я возвращаюсь, и сажусь, и говорю: наверное, это так и есть, пожалуй. И что это говорит обо мне? Кто я?
Часть вторая. Я спрашиваю подробнее об игрушках и выборе цвета. В прежние времена, говорю я, если мальчик тянулся к розовому и к куклам, родители пугались, не гомосексуал ли он, и старались приучить его к мальчишеским вещам. То есть у них возникали сомнения насчет его ориентации, но им и в голову не приходило озаботиться его гендером. А теперь вы, похоже, впадаете в другую крайность. Вы не считаете ребенка педиком, но вы пытаетесь убедить его, что он – девочка.
Ладно, говорит она, так ты – гей? Тебя физически привлекают другие парни?
Нет, говорю я. Это, наверное, единственное, что я знаю о себе, что это не я.
Хорошо, говорит она. Тогда не станем углубляться в мотивации воображаемых родителей и пытаться их распутать, сосредоточимся на текущей задаче, то есть на тебе. Ты не мужчина-гомосексуал, но, может быть, ты гомосексуальная женщина?
Что, переспросил я.
Не лесбиянка ли ты, спросила Специалист.
Я еще даже не начинаю переход, и я живу с гетеросексуальной женщиной, сказал я.
Во-первых, мы не обсуждаем здесь сексуальность твоей партнерши, которая тоже может оказаться сложной и которую ты, возможно, упрощаешь ради собственного удобства, но вопрос не в этом. А во‑вторых, важно не то, как ты живешь, а кто ты. Есть разница между выражениями “Я работаю в пиццерии” и “Я люблю хорошую еду”.
Вы очень странная, сказал я Специалисту.
Меня мы тоже не обсуждаем, сказала она.
Как я могу быть лесбиянкой, запротестовал я, это же физически невозможно.
Почему?
По очевидным причинам.
Тогда еще два вопроса. Первый: тебя когда‑нибудь привлекала лесбиянка? Женщина, которая предпочитает заниматься любовью с женщиной?
Случалось раз или два, сказал я. Я не стал их добиваться.
Почему.
По очевидным причинам. Они не захотели бы спать со мной.
Почему?
Да полно же.
Хорошо. Тогда второй вопрос. Что такое женщина?
Этот загадочный вопрос вдруг вызвал у меня такое ощущение, словно я здесь иностранец. В большинстве стран мира его бы никто не додумался мне задать. Неужто американцев этот вопрос смущает? Не собираетесь ли вы расспросить меня про устройство туалетов? Или припомните, как в колледже Маунт-Холиок запретили “Монологи вагины”?
Это тебя смущает такой вопрос.
Я знаю, что такое женщина. Я не знаю только, женщина ли я. И хочу ли ей стать. Или достанет ли мне храбрости ею стать. Я очень боюсь, что мне недостанет храбрости. И вообще я очень боюсь.
Чего ты боишься?
Обнаженности перемены. Этой драмы, крайности метаморфозы, ее чудовищной наглядности. Чужих взглядов. Чужого суда. Уколов. Операции. Операции больше всего. Это же естественно, верно?
Я не знаю значения этого слова – “естественно”. Этим словом так долго злоупотребляли, что лучше теперь им не пользоваться. Так же, как и словом “секс”.
Я живу с человеком, который разделяет это мнение.
Позволь предложить тебе для обдумывания фразу: “Нет такой вещи, как тело женщины”.
Это же, очевидно, не подразумевает, будто нет такой вещи, как тело женщины. Поскольку женщины существуют и существуют тела, что тоже объективная истина, и одно находится внутри другого. Ergo[70]…
Вы уловили мою мысль, когда попытались ее оспорить. Мы существуем, и наши тела тоже, и мы обитаем в своих телах, но тела не определяют нас и не ограничивают.
Итак, мы пришли к дихотомии разума и тела. Вы предлагаете отказаться от идеи, будто существует единая и объединяющая реальность, субстанция или сущность, и потому разделить разум и тело невозможно. Это монизм, и он вас не устраивает? Вы предпочитаете дуализм Декарта. Но будет ли в таком случае женщина или даже сущность женского – категорией разума исключительно? И нет в ней никакой материальности? И этот нематериальный гендер, эта отлученная от тела нефизическая сущность неспособна к метаморфозам, хотя уже в силу того, что она бестелесна, должна быть изменчива, как ветер? Или мы находимся на религиозной территории, или, возможно, на территории Аристотеля, и гендер как разум – свойство души? Я немало начитал, но осмыслить все это трудно.
Я изложу все просто. Родиться с женскими гениталиями и репродуктивными органами еще не значит быть женщиной. Родиться с мужскими гениталиями не значит быть мужчиной. Только если сам так решишь. Эту гипотезу я и прошу вас обдумать. Нет ничего безусловно женского в вагине. И вы не исключены из женского гендера лишь потому, что обладаете членом. Трансженщина с членом остается женщиной. Можете ли вы это принять?
То есть мне можно обойтись без операции.
Без кастрации.
Само слово ранит.
Нет – если вы не сделаете сами такой выбор.
Значит, мы вернулись к выбору.
Я бы посоветовала вам называть это “свободой”. Я могла бы даже назвать это вашим правом.
Я кое‑что понимаю насчет выбора. Моя семья как раз предпочла меняться. Я сам выбрал то имя, которым вы теперь меня зовете. Я сам решил оставить мир, который меня создал, и попасть в тот мир, где я, может быть, сумею создать себя. Я всецело за выбор. Я уже пережил одно превращение по своему выбору. Но…
Но?
Если я скажу, что я женщина, и при этом сохраню член, и потом окажусь среди женщин-лесбиянок, и захочу секса, но они не захотят иметь секс с человеком, у которого мужской член, то как же можно утверждать, будто я женщина, если мой выбор стать женщиной неприемлем для женщин.
Если человек так на вас реагирует, то этот человек – ТЭРФ.