винение в убийстве Лодки. Во время слушаний стрелок “Компании-З”, наемный убийца, христианин по имени Дерек, ворвался в зал заседаний и расстрелял пуштунов из автомата. В итоге за восьмидесятые годы в затяжных гангстерских войнах погибли по меньшей мере полсотни из числа бойцов “Компании-З” и пуштунов, но в итоге афганскую банду удалось выдавить, а крестный отец Замзама утвердился на престоле. После смерти старшего брата Замзама принял решение отказаться от личной жизни. “Подружка, – это слабость, – услышал от него Нерон. – Семья – это слабость. Для других это хорошо. Но боссу непозволительно. Я – кот, который гуляет сам по себе”. Сам по себе – если не считать круглосуточной охраны из двенадцати человек, иными словами, тридцать шесть вооруженных мужчин работали на него, сменяясь через каждые восемь часов. И еще команда обученных уходить от слежки водителей, за рулем бронированных лимузинов-“мерседесов”, специалисты по “химчистке”, то есть умевшие проверять, не находится ли дорога под наблюдением (опять‑таки, по четыре водителя в смену, три смены в сутки). К тому же парадная дверь в его доме была из толстого стального листа, окна также пуленепробиваемые, с толстыми металлическими ставнями, в любое время дня и ночи на крыше дежурили тяжеловооруженные бойцы. Городом управлял человек, живший в клетке, сам для себя эту клетку построивший. Чтобы обеспечить себе неуязвимость, он использовал уязвимость других людей, их семей и имущества: все это послужило основой для его богатства и власти.
(Я не специалист в отрасли, ныне именуемой “Болливуд”, но она явно любит гангстерские фильмы и гангстеров своих любит. Бум этой киноиндустрии вполне можно отсчитывать от “Компании” Рам Гопала Вармы, “Перестрелки в Локандвале” Апурвы Лакхии или “Однажды в Мумбааи” и “Однажды в Мумбааи-2” Санджая Гупты. Лишняя буква “а” в слове “Мумбаи” – нумерологическое суеверие, новинка: люди то и дело добавляют или убирают гласные, чтобы сделать свои имена или, как в данном случае, названия своих фильмов более удачливыми и успешными: Шобхаа Де, Аджай Девгн, Мумбаай. Не стану и пытаться рассуждать об эффективности или неэффективности подобных коррекций.)
Наконец, “Айбак”, фильм о Кутб ад-Дине Айбаке, первом из царей-рабов, и о строительстве Кутб-Минара, дало всей отрасли понять, что новый крестный отец взялся за дело всерьез. Высокобюджетная историческая драма была главным проектом всей жизни одного из патриархов Болливуда, продюсера Карима, в ней участвовало трое из “шести парней и четырех девушек”, которых общественное мнение считало суперзвездами той эпохи. За две недели до начала основных съемок Карим получил письмо, извещавшее его, мусульманина, что затеваемый фильм наносит оскорбление исламу, ибо представляет нового правителя рабом. Проект следовало закрыть или же выплатить в качестве “извинения и выкупа права на съемки” крор[86] рупий старыми банкнотами, ни в коем случае не с последовательными номерами, представителю “Компании-З”, который явится в урочный час. Карим немедленно созвал пресс-конференцию и публично высмеял Замзаму Аланкара и его банду. “Эти пфилистеры воображают, что могут пфакать меня? – орал Карим, взрываясь на каждом звуке “ф”. – Они так невежественны, что знать не знают: имена этой династии, Мамлюк или Гулам, оба значат “раб”. Мы задаем новый стандарт в нашей отрасли, веху, живую иллюстрацию нашей истории. Банда придурков нас не остановит”.
Четыре дня спустя небольшая основательно вооруженная группа мужчин во главе с лейтенантами Замзамы Большой Головой и Короткими Пальцами вторглась на охраняемую площадку в Мехраули, где рядом с подлинным Кутб-Минаром возвели чрезвычайно сложные декорации фильма, и подожгла всю конструкцию. Фильм так и не был снят.
Вскоре после уничтожения декораций Карим стал жаловаться на острую боль в груди и умер – буквально от разбитого сердца. Врачи, вскрывшие тело, сказали, что этот орган буквально разорвался. С тех пор никто не смел смеяться на Замзамой Аланкаром.
Нерон. как и прежде, приглашал Замзаму на свои вечеринки, и актеры из топ-списка продолжали к нему приходить. Сам Замзама начал устраивать такие роскошные празднества, каких еще не видали, забрасывал в Дубай гостей целыми самолетами, и никто не отказывался. Так, наверное, было в пору высшего успеха Аль Капоне – темный гламур, соблазн опасности, ударяющий в голову коктейль соблазна и страха. О вечеринках Замзамы писали во всех газетах, звезды блистали там своей ночной красой. Полицейские сидели на попе ровно. Порой утром, после яркого праздничного фейерверка, в дверь продюсера, отсыпавшегося после излишнего веселья в роскошной каюте на яхте “Компании-З” – возможно, под боком у него лежала старлетка, настолько глупая, что даже не понимала: таким способом ей наверх не пробиться, – стучали и появлялся Большая Голова или Маленькие Ножки с контрактом, который продюсеру оставалось только подписать, уступив на самых невыгодных условиях все права на распространение очередного своего фильма за рубежом. Здоровенная пушка, поднесенная к виску, помогала ему принять решение, а поскольку дни галантности миновали, никто не предлагал голенькой старлетке привести себя в порядок и уйти. Снаружи вечеринка, внутри бизнес – так действовала “Компания-З”. Многим крупнейшим в Болливуде людям приходилось просить защиты у полиции, и никто не мог быть уверен, поможет ли это, ведь люди в форме тоже могли оказаться наемниками Замзамы, и оружие, предназначенное для охраны, могло обратиться не вовне, против непостижимого и опасного города, а на самого подзащитного. Закон? Закон закрывал на все это глаза. Разве что изредка вылавливали мелкую рыбку, бросали ее в тюрьму, чтобы успокоить публику. Большая рыба преспокойно плавала в этом море.
– Доченька, доченька! – восклицал Нерон. – Я был из худших среди них, потому что они никогда даже не пытались меня принуждать. Я добровольно работал с их деньгами, они были со мной щедры, и я принимал все это, таков путь нашего мира, думал я, и, может быть, он действительно таков, но этот мир – скверное место, надо бы искать мир получше, чем этот, который мы сотворили.
Он не стал жертвой рэкета и вымогательства, но, чтобы его подчинить, этого и не требовалось. Угрозы, покушения на убийства и состоявшиеся убийства тех лет напугали его до одури. Ему было что терять, и немало. У него была дорогая недвижимость, он занимался строительством по всему городу, имел жену, имел сыновей. Все слабости, которые Замзама высматривал в других, которыми пользовался. Людям из “Компании-З” не приходилось даже указывать на эти слабости, между гангстерами и Нероном сформировалась неназываемая вслух связь. Кем он для них стал? У них появлялось грязное белье, и он занимался стиркой. Он был их дхоби. Они его так и называли – Большая Голова, карлик, и Короткие Пальцы, оранжевоволосый, и Маленькие Ножки – ни у кого таких огромных ступней не было. “Эй, дхоби! – произносили они в трубку телефона. – Тут для тебя постирушка. Приезжай и забирай ее в гхат”. Он являлся по вызову, и они щелкали пальцами перед его носом: “Давай, отчищай, – командовали они. – Марш-марш”. Сам Замзама держался более уважительно, он называл Нерона его тогдашним настоящим именем, прибавлял почтительное – сахиб, джи, джанаб. Но и уважение было способом выразить презрение: “Ты принадлежишь мне с потрохами, засранец, и не забывай об этом”. А Нерону таких намеков и не требовалось. Он не был героем. Он не хотел терять ни родных, ни пальцы на ногах. Так что не было и малейшего шанса, что он забудет.
Злодеи соскакивали с киноэкранов, вторгаясь в зрительный зал, все они, размеров нечеловеческих, киношных, неслись по рядам, выскакивали на улицу, ружья сверкали, и его настигало виноватое чувство – его любимая отрасль отвечает за это, она породила чудовищ, придала им гламур и сексапильность, и теперь они завладели городом. “Бомбей мери джаан”, напевал он, и мысли его вторили словам песни: “Бомбей моя жизнь, моя любимая, куда же ты ушла”, те девушки на Марина-драйв в вечерней прохладе с жасминовыми венками на головах, джаз воскресным утром, джем-сешн на Колаба или Черчгейт, слушали “Чик чоколейт”, саксофон Криса Перри, голос Лорны Кордейро; пляж Джуху, пока люди вроде него самого не застроили его по периметру; китайская еда – красивый город, лучший город на Земле. Но нет, неверно. Песня, что для города была тем же, чем для другой метрополии “Нью-Йорк, Нью-Йорк”, всегда предостерегала: этот город – крепкий орешек, жить в нем нелегко, и отчасти песня сама в этом виновата, игроки и головорезы, воры и коррумпированные бизнесмены, о которых она повествовала, выпрыгивали из ее строк, как герои из фильмов, и вот они все уже тут, запугивают приличных людей, вроде той наивной девчонки из песни, девчонка заступалась за великий город: О сердце, в этом городе жизнь легка, но даже она предупреждала: Остерегайся, ты пожнешь то, что посеешь. Именно то, что посеешь, то и пожнешь.
(Да, это фильмы виноваты, это песня виновата. Да, Нерон, вали все на искусство, на индустрию развлечений. Куда проще, чем обвинять конкретных людей, реальных участников этой драмы. И куда приятнее, чем винить себя самого.)
Он продолжал выполнять свои обязанности: чемоданы, разбивка, перекруты. Он даже согласился стать одним из звеньев в цепочке, передававшей большие деньги “Хавалы”, когда его “мило попросил” самолично Замзама Аланкар, обрушив на него очередное извержение сахибов, джанабов и джи, однажды вечером на вечеринке у бассейна в клубе Уиллингдон. Они никогда не пытались меня принуждать. Не было в этом надобности. Он охотно сделался пешкой в руках Замзамы. Он считал себя королем в своем городе, а был лишь жалким пехотинцем. Замзама Аланкар – вот кто король. Да и не совсем правду Нерон говорил о принуждении. И это он теперь готов был признать. Правда в том, что у него никогда не вымогали наличные – но принуждали к гораздо, гораздо худшему.
Замзама, Пушка, был человек несентиментальный. Однажды, согласно легенде – он был из тех, кто немало внимания уделяет взращиванию легендарного своего образа – Маленькие Ножки похитил сутенера по прозвищу Муса-Мышь, который вздумал досаждать некоторым девушкам “Компании”, велел запечатать его в металлический контейнер в порту, а затем нанял судно, которое вывезло контейнер за пределы гавани, и там контейнер отправился на дно морское. Два дня спустя мать Мыши показали по телевизору, всю в слезах. “Сейчас же узнайте номер ее мобильного”, распорядился Замзама, и минуту спустя,