с пересадкой костного мозга. В иске есть также сомнительный пункт, распространяется ли полис на Донни Рея, потому что тот уже взрослый и больше не является иждивенцем.
Честно говоря, я ожидал большего. Я думал, что стану свидетелем почти магических действий со стороны великого Лео Ф. Драммонда. Позавчера я с нетерпением ожидал начального этапа схватки. Мне хотелось поглазеть на знатную драчку между великосветским адвокатом Драммондом и судебным скандалистом Брюзером.
Но если бы я так не нервничал, я бы просто заснул. Драммонд говорит без передышки уже больше пятнадцати минут.
Судья Хейл смотрит вниз, что-то читает, очевидно, журнал.
Двадцать минут. Дек говорил, что, по слухам, Драммонд получает по двести пятьдесят долларов за час работы в офисе и по триста пятьдесят в суде. Это мало по меркам Нью-Йорка и Вашингтона, но очень высокая расценка для Мемфиса. У Драммонда есть причина говорить медленно и повторять. Очень выгодно быть таким доскональным, даже скучным, при такой высокой почасовой оплате.
Три помощника яростно строчат что-то в блокнотах, очевидно, стараясь запечатлеть каждое слово патрона, что почти смешно. При других обстоятельствах я, возможно, выжал бы из себя смешок-другой. Сначала они рылись в справочниках, подыскивая прецеденты, потом писали заключение, затем несколько раз его переписывали, затем отвечали на мое ходатайство по поводу их заключений, а сейчас записывают аргументы Драммонда, взятые непосредственно из ими же самими подготовленного резюме. Но ведь за это они и деньги получают. Дек подсчитал, что «Тинли Бритт» платит своим работникам примерно сто пятьдесят долларов за час работы в офисе и, наверное, немного больше за труд на слушаниях и судебных процессах. Если Дек прав, значит, эти три молодых попрыгунчика делают грязную работу за двести долларов в час на рыло. Шестьсот долларов в час на всю компанию. Плюс по триста пятьдесят Драммонду. Это почти тысяча в час за комедию, на которой я присутствую.
Четвертый, что сидит за помощниками Драммонда, постарше, он примерно одного возраста с Драммондом. Он ничего не строчит в блокнот, так что, возможно, он и не адвокат, а представитель «Дара жизни», один из её штатных юристов.
Я и не вспомнил о Деке, пока он не постучал меня по плечу блокнотом. Он стоит позади меня, перегнувшись через барьер. Он хочет что-то сообщить. На листке из блокнота он пишет: «Парень, да это же скука смертная. Ты все читай по своему ходатайству. И не больше десяти минут. Брюзера не видно?»
Я не поворачиваюсь, качаю головой. Как будто Брюзер может присутствовать незаметно.
Через тридцать одну минуту Драммонд заканчивает свой монолог. Очки для чтения сидят у него на самом кончике носа. Он словно профессор на лекции. Он шествует обратно к своему столу, чрезвычайно довольный собой, своей блестящей логикой и потрясающей способностью делать выводы. Его попрыгунчики одновременно наклоняются и быстро шепчут похвалы его великолепному выступлению. Настоящая банда блюдолизов. Неудивительно, что у него такое высокое эго.
Взойдя на подиум, я кладу блокнот на поручень и смотрю на судью Харви Хейла, который на мгновение кажется ужасно заинтересованным в том, что я собираюсь сказать. Очень боюсь ничего не добиться и бросаюсь в атаку.
Дело чрезвычайно простое. Отказ «Дара жизни» платить по страховому полису лишил моего клиента единственного вида лечения, который мог спасти его жизнь. Действия страховой компании убьют Донни Рея Блейка. Наше дело правое. Вина целиком на другой стороне. Я все время вижу перед собой изможденное лицо и страшно исхудавшее тело Донни. Его вид придает мне силы, приводит в ярость, я ненавижу страховую компанию.
Адвокаты «Дара жизни» получают кучу денег за то, чтобы запутать дело, исказить факты, они надеются удавить судью и присяжных петлей лживых доказательств. Такова их работа.
Вот почему Драммонд распространялся тридцать одну минуту и не сказал ничего дельного.
Моя оценка событий и сопутствующих законных оснований будет короткой. Мои заключения и аргументы будут ясны и строго по делу. И кто-нибудь обязательно это оценит.
Я начинаю довольно нервно с нескольких основных пунктов и даю характеристику подобным заявлениям с просьбой отвести дело. Харви Хейл смотрит на меня сверху вниз, словно не веря своим ушам, будто я самый большой дурак, которого ему когда-либо приходилось видеть и слышать. Его лицо искажает скептическая гримаса, но он по крайней мере молчит. Я пытаюсь избегать его взгляда.
Заявления о снятии со слушания в суде редко удовлетворяются, когда между сторонами возникает острая дискуссия.
Может, я и нервничаю и неуклюже выражаю свои мысли, но уверен, что наша возьмет все равно.
Я продираюсь сквозь свои записи, ничего нового не сообщая. И его чести вскоре становится слушать меня так же скучно, как прежде Драммонда, и он возвращается к чтению. Когда я заканчиваю, Драммонд просит пять минут для опровержения моих аргументов, и его друг показывает ему взмахом руки на подиум.
Драммонд бормочет ещё драгоценных одиннадцать минут, выкладывая все, что у него на уме, но делает это, стараясь напустить побольше туману, и потом садится.
— Я бы хотел удалиться в комнату для совещаний, — говорит Хейл, быстро вставая и исчезая в двери за креслом. Так как мне неизвестно, где расположена эта комната, я встаю и жду, готовясь идти за Драммондом. Он держится вежливо, когда мы с ним встречаемся у подиума, он даже кладет руку мне на плечо и говорит, что я великолепно работаю.
Когда мы входим в офис судьи, он уже без мантии. Стоя у стола, он показывает на стулья, приглашая садиться. В кабинете темно. Тяжелые драпировки прикрывают окно, на полу темно-красный ковер. От пола до потолка высятся массивные книжные полки.
Мы садимся. Хейл размышляет. Затем говорит:
— Данное судебное дело беспокоит меня, мистер Бейлор. Не могу сказать, что считаю его недостойным, но должен откровенно заявить, что оно производит не очень приятное впечатление. По правде говоря, я просто устал от подобных дел.
Он замолкает и смотрит на меня, будто я должен что-то ответить, но я пребываю в совершенной растерянности.
— Я склонен удовлетворить просьбу о снятии дела со слушания, — говорит он, открывая ящик стола и медленно доставая оттуда несколько высоких баночек с таблетками. Он аккуратно выстраивает их в линейку на столе, а мы наблюдаем за его манипуляциями. Он делает паузу и смотрит на меня. — Может быть, вам стоит подать его на слушание в федеральный суд. Отдайте его ещё куда-нибудь. Я не хочу, чтобы оно захламляло мои ящики. — Судья считает таблетки, их по крайней мере дюжина, из четырех пластиковых цилиндрических коробочек. — Извините, мне надо отлучиться в туалет, — сообщает он, направляясь через всю комнату к маленькой двери справа. И громко щелкает задвижкой.
Я сижу в каком-то забытьи и тупо смотрю на баночки с пилюлями, надеясь, что он ими подавится. Драммонд, не проронив ни слова, стремительно, словно на пружинах, вскакивает и опускает задницу на край стола. Он смотрит на меня сверху вниз, сияя теплой, добродушной улыбкой.
— Послушайте, Руди, я очень дорогой адвокат из очень дорогой фирмы, — говорит он низким, доверительным тоном, словно выдает секретную информацию. — Когда нам в руки попадает подобное дело, мы сначала с математической точностью производим расчеты и прикидываем стоимость нашей защиты. Мы представляем свои подсчеты нашему клиенту, а до тех пор и пальцем не пошевелим. Я уладил множество таких дел и могу бить в цель с большой точностью. — Он немного меняет позу, готовясь перейти к главному: — Я довел до сведения «Прекрасного дара жизни», что наша защита обойдется компании на настоящем, полновесном суде между пятьюдесятью и семьюдесятью пятью тысячами долларов.
Он ждет от меня замечания насчет того, что цифра внушительная, но я упорно смотрю на его галстук и молчу. Раздается глухой звук, это спускают воду в туалете, я слышу журчание.
— Итак, компания «Прекрасный дар жизни» уполномочила меня предложить вам и вашим клиентам семьдесят пять тысяч долларов, чтобы уладить это дело по соглашению сторон.
Я с трудом делаю вдох. В голове вихрем проносятся десятки мыслей, главная из которых та, что, значит, моя доля составит двадцать пять тысяч. Мой гонорар! Я прямо-таки вижу эти деньги наяву.
Но подождите-ка! Если его приятель Харви Хейл готов снять дело из-за его несостоятельности, тогда почему Драммонд предлагает деньги?
И тогда мне приходит на ум, что ведь это обычная игра в доброго и плохого следователей. Харви для начала выбил из меня дух, раздраконив дело как несостоятельное, а потом выступил на сцену Лео со своими бархатными перчатками. И я невольно думаю, сколько раз в этом самом кабинете они дружно разыгрывали такие же сцены.
— И никакого признания вины со стороны компании, — продолжает Драммонд. — Это одноразовое предложение, которое остается в силе в течение последующих двух суток, принимайте его или отклоняйте. Но если вы скажете «нет», тогда между нами начнется третья мировая война.
— Но почему они это предлагают?
— Простая экономика. «Прекрасный дар жизни» сбережет деньги, вдобавок сможет избежать возможного безумного вердикта. Им не хочется, чтобы их стали преследовать по суду, понимаете? Их служащие не хотят тратить время зря на объяснения и явки в суд. Они люди спокойные, тихие, им не нужна реклама подобного рода. Страховое дело очень опасное, тут каждому готовы глотку перегрызть, и им ни к чему, чтобы их соперники извлекли выгоду из судебного процесса. Существует много доводов за то, чтобы закончить дело тихо-спокойно. И много убедительных причин, чтобы ваши клиенты взяли денежки и рванули прочь. Ведь большая часть таких выплат не подлежит, как вам известно, налогообложению.
Он весь такой гладкий и неуязвимый. Я могу спорить и доказывать, как низок и подл его клиент, но он будет просто улыбаться и кивать, подтверждая мои слова. И все как с гуся вода. Вот сейчас Лео Драммонд хочет, чтобы я взял деньги, и даже если бы я стал говорить всякие гадости, например, о его жене, он бы и глазом не моргнул.