не знает, откуда ждать подвоха. После непрерывного допроса в течение четырех часов он не выдерживает и молит о передышке.
Я отпускаю Пеллрода в половине восьмого вечера, и на этом допрос свидетелей из «Прекрасного дара жизни» заканчивается. Три дня, семнадцать часов, около тысячи страниц свидетельских показаний. А ведь их, как и остальные документы, придется ещё не раз читать и перечитывать.
Помощники Лео Ф. Драммонда распихивают бумаги по портфелям, а тем временем сам Драммонд отзывает меня в сторонку.
— Неплохо, Руди, очень даже неплохо, — вполголоса говорит он, как будто потрясен моим мастерством, но не хочет, чтобы другие это услышали.
— Спасибо.
Он вздыхает. Мы устали, и нам обоим до смерти надоело пялиться друг на друга.
— Кто у нас ещё остается? — спрашивает Драммонд.
— Все, я закончил, — отвечаю я, поскольку больше мне и в самом деле некого допрашивать.
— А как насчет доктора Корда?
— Он выступит уже во время суда.
Драммонд изумлен. Он пристально смотрит на меня, словно прикидывая, как это мне удалось убедить доктора свидетельствовать живьем.
— И что он скажет?
— Что Рон Блейк был идеальным донором для своего брата-близнеца. Трансплантация костного мозга — обыденный метод в наши дни. Парня вполне можно было спасти. Ваш клиент подписал ему смертный приговор.
Драммонд воспринимает мои слова невозмутимо; ничего другого он и не ожидал.
— Возможно, мы тогда сами его допросим, — говорит он.
— Доктор берет за час пятьсот баксов.
— Да, я знаю. Послушайте, Руди, а что если нам пропустить по рюмочке? Мне бы хотелось кое-что с вами обсудить.
— Что именно? — Меньше всего на свете мне бы хотелось сейчас выпивать с Драммондом.
— Наши дела. Возможность заключить мировую. Может, минут через пятнадцать заскочите в нашу контору? Она здесь рядышком, за углом.
В слове «мировая» есть нечто притягательное. Вдобавок мне давно хотелось увидеть драммондовскую контору.
— Хорошо, но только быстро, — говорю я, словно какая-нибудь богатая красотка ждет не дождется моего приезда.
— Да, конечно. Идемте прямо сразу, не мешкая.
Я велю Деку подождать за углом, и мы с Драммондом тащимся пешком по направлению к самому высокому зданию Мемфиса. Поднимаясь в лифте на сороковой этаж, непринужденно болтаем о погоде. Стены на этаже облицованы мрамором, кругом сияют бронзовые украшения. Везде кишат сотрудники, словно сейчас не вечер, а самый разгар дня. Обставлена контора «Трень-Брень» со вкусом. Я высматриваю своего старого приятеля Лойда Бека, головореза из фирмы «Броднэкс и Спир», от души надеясь, что его здесь нет.
Кабинет Драммонда не слишком велик, но обставлен изысканно. В этом небоскребе стоимость аренды чрезвычайно высока, и площадь стараются использовать с умом.
— Что выпьете? — спрашивает Драммонд, швыряя на стол портфель и пиджак.
На крепкие напитки меня не тянет, к тому же я настолько устал, что спиртное может запросто свалить меня с ног.
— Только кока-колу, — отвечаю я, и в глазах Драммонда мелькает разочарование. Сам он наливает себе небольшой стаканчик виски с содовой.
В дверь стучат и, к моему изумлению, в кабинет входит мистер М. Уилфред Кили, собственной персоной. Мы не виделись с понедельника, с тех самых пор, как я в течение восьми часов кряду бомбардировал его вопросами. Кили вновь демонстрирует, насколько счастлив меня видеть. Мы обмениваемся рукопожатием и тепло приветствуем друг друга. Кили подходит к бару в углу кабинета и смешивает себе напиток.
Мы устраиваемся возле бара за небольшим круглым столом, и Драммонд с Кили потягивают виски с содовой. Столь поспешный приезд Кили в Мемфис означает одно: они твердо решили уладить дело миром. Я весь внимание.
В прошлом месяце за все свои муки я заработал всего шестьсот долларов. Драммонд зашибает примерно миллион в год. Кили управляет компанией с миллиардным оборотом и, судя по всему, зарабатывает больше, чем их адвокат. И эти люди готовы сделать мне деловое предложение.
— Меня крайне беспокоит поведение судьи Киплера, — вдруг нарушает молчание Драммонд.
— В жизни с подобным не сталкивался, — быстро добавляет Кили.
Драммонд славится умелой подготовкой, и наверняка заранее отрепетировал эту сцену.
— Откровенно говоря, Руди, я опасаюсь его непредсказуемости, — говорит Драммонд.
— Он нас просто ногами топчет, — негодующе трясет головой Кили.
Что ж, Киплер у них и правда — бельмо на глазу, но и поделом им. За убийство молодого парня их необходимо вывести на чистую воду. Я молчу, вежливо выслушивая их стенания.
Оба в унисон прикладываются к стаканчикам, затем Драммонд говорит:
— Я бы хотел уладить это дело миром, Руди. Поверьте, наши позиции достаточно крепки, и мы не сомневаемся в благоприятном для нас исходе. При равных шансах, мы бы выиграли дело уже завтра. Я уже одиннадцать лет не знаю поражений. Судебные баталии — моя излюбленная стихия. Но этот судья настолько предубежден, что просто пугает меня.
— Сколько? — прерываю я его разглагольствования.
Оба ежатся и елозят, словно страдают от острого геморроя. Болезненная тишина, затем Драммонд говорит:
— Мы готовы удвоить сумму. Сто пятьдесят тысяч. Ваша доля — тысяч пятьдесят, а ваш клиент получит…
— Считать я и сам умею, — говорю я. Нечего ему совать нос в мои дела. Он прекрасно знает, что я нищ как церковная крыса, а пятьдесят тысяч для меня — недосягаемая мечта.
Пятьдесят тысяч долларов!
— И что мне делать с вашим предложением? — спрашиваю я.
Кили и Драммонд обмениваются озадаченными взглядами.
— Мой клиент мертв. На прошлой неделе мать его похоронила, а теперь вы хотите, чтобы я предложил ей эти деньги в порядке отступного.
— Было бы вполне этично…
— Только не читайте мне лекцию по этике, Лео. Хорошо, будь по-вашему. Я передам ей ваше предложение, но готов держать пари, что она пошлет вас к черту.
— Мы скорбим о смерти мальчика, поверьте, — голос Кили преисполнен печали.
— Да, мистер Кили, я вижу, что вы убиты горем. И я передам ваши соболезнования семье покойного.
— Послушайте, Руди, мы ведь только хотим как лучше, — пытается вывернуться Драммонд.
— Где же вы раньше были? — не выдерживаю я.
Воцаряется молчание, мы все потягиваем свои напитки. Драммонд улыбается первым.
— Скажите, Руди, чего хочет эта дама? Чем мы можем ей помочь?
— Ничем.
— Почему?
— Вы бессильны ей помочь. Ее сын умер, и вам не воскресить его.
— Зачем тогда доводить дело до суда?
— Чтобы разоблачить ваши махинации.
И снова они ежатся в креслах. И обиженно хмурятся. И пьют виски с содовой.
— Она хочет вас изобличить, а потом — пустить по миру, — добавляю я.
— Мы ей не по зубам, — заносчиво говорит Кили.
— Это мы увидим. — Я встаю и тянусь за портфелем. — Можете меня не провожать.
Глава 38
Медленно, но верно в нашей конторе начинают накапливаться признаки деловой активности, достаточно пока скромной и непритязательной. Повсюду разложены стопки тонких папок; мы стараемся держать их на виду, чтобы они сразу бросались в глаза случайно забредшему клиенту. Я веду почти дюжину дел, ожидающих рассмотрения в суде — в основном, это мелкие преступления, хотя есть среди них и несколько довольно серьезных. Дек уверяет, что у него скопилось уже около тридцати дел, но, на мой взгляд, он преувеличивает.
Телефон теперь звонит все чаще и чаще. Требуется немало самообладания, чтобы заставить себя пользоваться аппаратом, в котором установлено подслушивающее устройство, и мне каждый день приходится себя преодолевать. Я всякий раз напоминаю себе, что это вторжение в нашу частную жизнь было осуществлено лишь после вынесения судебного постановления. Ордер подписал судья, а раз так, то ничего противозаконного тут нет.
Передняя комната по-прежнему заставлена взятыми в аренду столами, на которых громоздятся документы из дела Блейков, и зрелище это внушает уважение: да, в этой конторе трудятся серьезные люди.
Как бы то ни было, выглядит наша контора оживленнее. После нескольких месяцев совместной деятельности наши среднемесячные накладные расходы не превышают каких-то жалких тысячи семисот долларов. Совокупный же доход в среднем составляет три тысячи двести, так что на жалованье, которое мы с Деком делим на двоих, и из которого предстоит ещё уплатить налоги, остается всего полторы тысячи.
И все же мы сводим концы с концами. Наш самый выгодный клиент — Деррик Доуген, и в случае, если нам посчастливится договориться о выплате ему двадцати пяти тысяч баксов (это верхний предел страховки Доугена), тогда дышать нам сразу станет легче. Не знаю почему, но мы надеемся, что дело это разрешится до Рождества. Особого смысла в этом нет, ведь дарить подарки мы с Деком никому не собираемся.
Я собираюсь в течение всех праздников заниматься делом Блейков. Февраль уже не за горами.
В сегодняшней почте нет ничего необычного. Вернее — почти ничего. Как ни удивительно, но среди груды конвертов нет ни одного с эмблемой «Трень-Брень». Случай настолько редкий, что я глазам своим не верю. А вот вторая неожиданность настолько меня потрясает, что я с минуту бесцельно слоняюсь по конторе, собираясь с мыслями.
Конверт крупный, квадратной формы, мои фамилия, имя и адрес написаны от руки. Внутри — приглашение посетить предрождественскую распродажу золотых цепочек, браслетов и ожерелий в ювелирном магазинчике нашего торгового центра. Такие приглашения приходят с каждой почтой, и обычно я выбрасываю их сразу, не читая.
Но внизу этого, под расписанием работы магазинчика изящным почерком выведено имя: Келли Райкер. И больше ничего. Ни строчки. Только имя.
Вот уже почти час я брожу по торговому центру. Наблюдаю за детишками, которые катаются на коньках по льду, залитому прямо посреди торговых рядов. Ватаги подростков бороздят сверкающую ледяную гладь. Я покупаю на втором этаже какую-то разогретую китайскую снедь на тарелочке и уплетаю её, опираясь на балюстраду, прямо над ледовым катком.