— Какие именно?
— Любые операции по пересадке органов.
— Упомянут ли в числе прочих костный мозг?
— Да, речь идет и о нем.
Я подхожу к свидетелю и вручаю ему копию полиса Блейков. Прошу его прочитать вслух то же условие того же раздела. Крохотный шрифт вновь вынуждает его щуриться, но Кили стоически переносит и это испытание.
— Пересадки каких органов перечислены здесь?
— Всех основных органов. Почки, печень, сердце, легкие, глаза — все это здесь есть.
— А костный мозг?
— Его нет.
— То есть, если я вас правильно понял, костный мозг не включен в число трансплантируемых органов, на которые действие полиса не распространяется?
— Совершенно верно.
— А не можете ли вы вспомнить, мистер Кили, когда страхователь подал заявление на выплату страховки по данному полису?
Кили бросает взгляд на Драммонда, который вновь бессилен ему помочь.
— Кажется, в середине прошлого лета. В июне, может быть?
— Да, сэр, — говорю я. — А известно ли вам, когда именно ваша компания изменила текст полиса, включив трансплантацию костного мозга в число операций, на которые действие полиса не распространяется?
— Нет, я этого не знаю. — Кили мотает головой. — Я за составление текста полисов не отвечаю.
— А кто отвечает? Кто творец этого текста, набранного микроскопическим шрифтом?
— Этим занимаются в юридическом отделе.
— Понятно. Вправе ли мы тогда утверждать, что в текст полиса внесли изменения вскоре после того, как был подан данный судебный иск?
Кили изучающе смотрит на меня, затем отвечает:
— Нет. Текст, наверное, изменили до того, как был подан этот иск.
— Может быть, его изменили в августе 1991 года, после поступления заявления на выплату страховой премии?
— Не знаю.
Ответ его сразу вызывает подозрения. Либо Кили плохо разбирается в делах собственной компании, либо пытается водить присутствующих за нос. Лично меня это не заботит. Я добился желаемого. Я могу доказать присяжным: исправление текста полиса неопровержимо свидетельствует о том, что в деле Блейков операция по трансплантации костного мозга подлежала оплате.
«Прекраснодаровцам» остается винить только самих себя.
Мне осталось уладить с Кили один вопрос.
— Скажите, вы располагаете копией заявления, которое подписала Джеки Леманчик в день увольнения?
— Нет.
— А вы его видели?
— Нет.
— А вы дали свое согласие на выплату Джеки Леманчик десяти тысяч долларов в порядке отступного?
— Нет. Она солгала.
— Солгала?
— Именно.
— А как насчет Эверетта Лафкина? Он тоже солгал присяжным по поводу руководства для служащих своего отдела?
Кили уже открывает было рот, чтобы ответить, но в последний миг спохватывается. Крыть ему нечем. Присяжные прекрасно понимают, что Лафкин врал напропалую, поэтому разуверять их в этом Кили бессмысленно. Но и признать, что один из его вице-президентов врал под присягой, ему вовсе не улыбается.
А ведь я не готовил этот вопрос заранее, просто так уж вдруг язык повернулся.
— Итак, мистер Кили, я спросил вас — солгал ли Эверетт Лафкин нашим присяжным по поводу руководства для служащих своего отдела?
— По-моему, я не обязан отвечать на этот вопрос, — лепечет Кили.
— Отвечайте! — сурово требует Киплер.
Кили долго испепеляет меня взглядом. В зале висит могильная тишина. Глаза всех присяжных прикованы к члену совета директоров «Прекрасного дара жизни». Ответ очевиден для всех, и я решаю сжалиться над беднягой.
— Вы молчите, поскольку не можете признать, что вице-президент вашей компании лгал присяжным?
— Протестую! — вскакивает Драммонд.
— Протест принят.
— У меня больше нет вопросов к свидетелю.
— И у меня нет, ваша честь, — говорит Драммонд. — В настоящее время. — Он хочет подождать, пока уляжется пыль. Сейчас он мечтает лишь об одном: чтобы присяжные как можно быстрее выкинули из головы Джеки Леманчик.
Кермит Олди, вице-президент по страховым полисам — мой предпоследний свидетель. В данный миг меня не слишком интересуют его показания, однако я хочу выиграть время. Идет второй день судебного процесса, сейчас уже половина третьего, и я легко протяну до завершения дневного заседания. Я хочу, чтобы присяжные разошлись по домам, унося с собой два зрительных образа — Джеки Леманчик и Донни Рея Блейка.
Олди напуган и немногословен, панически боится сболтнуть лишнее. Не знаю, спал ли также и он с Джеки Леманчик, но сейчас под подозрение попало, кажется, все мужское руководство «Прекрасного дара». Во всяком случае, присяжные настроены именно так.
Наконец я заканчиваю выяснять его подноготную и готов перейти к основной части. Работа, которой занимается возглавляемый Олди отдел, настолько скучна, что из опасения усыпить присяжных я касаюсь её лишь бегло. Да и сам Олди — личность настолько скучная и занудливая, что, на мой взгляд, идеально соответствует занимаемой должности.
Я перехожу к самой потехе. Вручаю Олди руководство для служащих его отдела, которое передали мне из страховой компании во время сбора документов для суда. Руководство сброшюровано, переплетено и выглядит точь-в-точь, как аналогичное руководство для отдела по заявлениям. Ни Олди, ни Драммонду, ни кому-либо другому, неведомо, есть ли у меня экземпляр этого руководства, снабженный разделом «Ю».
Поначалу Олди смотрит на зеленый переплет, словно видит фолиант впервые, но в ответ на мой вопрос опознает его. Мой следующий вопрос предвосхищают все.
— Как по-вашему, это полное руководство?
Олди медленно, словно пытаясь выиграть время, начинает листать страницы. Он, конечно же, в курсе позора, постигшего накануне Лафкина. Если он скажет, что руководство полное, а я предъявлю суду копию, которую предоставил мне Купер Джексон, то ему крышка. Если же он признает, что в тексте руководства чего-то не хватает, то добровольно сунет голову в петлю. И все же я готов биться об заклад, что Драммонд избрал второй путь.
— Так, сейчас посмотрим. Похоже, оно полное… Нет. Постойте-ка — кажется, в конце не хватает одного раздела.
— Неужели раздела «Ю»? — издевательски вопрошаю я.
— Да, похоже, именно его.
Я прикидываюсь удивленным.
— Зачем кому-то понадобилось изымать раздел «Ю» из этого руководства?
— Представления не имею.
— А вам известно, кто его изъял?
— Нет.
— Разумеется. А по чьему предложению мне отправили именно этот экземпляр руководства?
— Я не помню.
— И тем не менее очевидно, что раздел «Ю» изъяли до того, как послали мне руководство?
— В данном экземпляре раздел «Ю» отсутствует, если вы этого от меня добиваетесь.
— Я добиваюсь от вас только правды, мистер Олди. И рассчитываю на вашу помощь. Скажите, верно ли, что раздел «Ю» изъяли до того, как отправить мне руководство?
— Судя по всему — да.
— Да?
— Да. Раздел «Ю» был изъят.
— Вы согласны с утверждением, что это руководство крайне важно для нормального функционирования вашего отдела?
— Безусловно.
— И вы наверняка хорошо знаете его содержание?
— Да.
— Значит для вас не составит труда изложить для присяжных суть этого раздела?
— Не знаю, право, — мнется Олди. — Я ведь уже давно туда не заглядывал.
Он до сих пор не уверен, есть ли у меня копия этого злополучного руководства.
— А вы все-таки попытайтесь, — предлагаю я. — Хотя бы вкратце охарактеризуйте присяжным, что содержится в разделе «Ю».
Олди чуть призадумывается, затем объясняет, что в данном разделе речь идет о системе взаимных проверок и подстраховки между отделом заявлений и отделом полисов. Оба отдела занимаются рассмотрением тех или иных заявлений. Для нормального прохождения подобного рода заявлений требуется уйма бумаг. Он то и дело сбивается, но постепенно успокаивается, а вскоре, уже вконец уверившись, что я не располагаю собственным экземпляром подлинного руководства, заметно приободряется.
— Иными словами, — подсказываю я, — суть раздела «Ю» сводится к тому, чтобы гарантировать нормальное прохождение каждого заявления о выплате страховой премии?
— Да.
Я нагибаюсь, достаю из-под своего стола руководство и подхожу к свидетелю.
— Тогда объясните присяжным, что это такое, — говорю я, вручая ему полный текст. Олди на глазах увядает и съеживается. Драммонд пытается делать вид, что все идет как по маслу, но ему это не удается.
Раздел «Ю» руководства для отдела полисов содержит не меньше мерзостей, чем его аналог из руководства для отдела заявлений, и через час публичной порки Олди я решаю, что с него достаточно. Присяжные уже должны были понять, в чем заключается суть махинаций «Прекрасного дара».
У Драммонда снова вопросов нет. Киплер объявляет перерыв на пятнадцать минут, чтобы мы с Деком подготовили аппаратуру к демонстрации.
Наш последний свидетель — Донни Рей Блейк. Пристав частично затемняет зал, а присяжные вытягивают шеи, чтобы лучше рассмотреть лицо Донни Рея на двадцатидюймовом экране монитора, установленного перед ложей жюри. Мы сократили запись до тридцати одной минуты, и присяжные жадно ловят каждое слово и каждый вздох умирающего.
Вместо того, чтобы в тысячный раз смотреть на Донни Рея, я устраиваюсь рядом с Дот и внимательно вглядываюсь в лица присяжных. Сочувствие я нахожу в каждом. Дот то и дело утирает глаза. Ближе к концу демонстрации я сам ощущаю тяжелый комок в горле.
Экран гаснет, пристав идет включать свет, но ещё с минуту в зале тихо, как в склепе. В полумраке слышатся только едва различимые всхлипывания Дот.
Мы нанесли сокрушительный удар «Прекрасному дару жизни». Я сделал все, что мог. Теперь главное — не растерять завоеванных позиций.
Вспыхивает свет, и я торжественно заявляю:
— Ваша честь, у нас все.
Присяжные уже давно разошлись, а мы с Дот все сидим в опустевшем зале и обсуждаем то, что происходило здесь в последние два дня. Неопровержимо доказано, что Дот права, а страховая компания виновна, но радости мы не испытываем. Дот сойдет в могилу, продолжая терзаться оттого, что не сумела отстоять своего мальчика.