— Кажется, все, — сказал Бриз. Он поднял сигару и ткнул ею в мою сторону: — Я бы не прочь послушать вашу историю, но в этих обстоятельствах у меня уже нет абсолютного права на это.
— Это страшно любезно с вашей стороны, Бриз, — ответил я. — И с вашей тоже, Спенглер. Большого вам счастья обоим.
Они проводили меня глазами, слегка открыв рты.
Я выкатился в большой мраморный вестибюль, вышел на улицу и вывел свою машину со стоянки полицейских патрулей.
24
За исключением письменного стола, нескольких икон по стенам и большого распятья из слоновой кости и эбонита, все в комнате мистера Палермо напоминало гостиную времен королевы Виктории. Изогнутая подковой банкетка и кресла красного дерева, на каминной полке старинные часы, другие — напольные, времен наших дедов — тикают в углу. На овальном столике с мраморной крышкой и изящно изогнутыми ножками восковые цветы под стеклянным колпаком. На полу толстый ковер. Там был даже застекленный шкаф для безделушек, и в нем полно тонких фарфоровых чашечек, стеклянных и фаянсовых статуэток, мелочей из слоновой кости и черного дерева и тому подобного хлама.
На окнах были плотные шторы, но комната выходила на юг, и в ней было много света. Между шторами был виден клочок пустой улицы и окна квартиры, где был убит Джордж Ансон Филипс.
Высокий итальянец с темным лицом и красивой шапкой седых волос прочел мою карточку и сказал:
— Через двенадцать минут у меня будет работа. Что вам нужно, мистер Марлоу?
— Вчера в доме напротив убили человека. Тело нашел я. Он был моим другом.
Его холодные черные глаза оглядели меня с ног до головы:
— Люку вы сказали другое.
— Кто такой Люк?
— Мой администратор.
— Я мало разговариваю с незнакомыми людьми.
— Это хорошо. Но со мной вы разговариваете, а?
— Вы — другое дело, вы серьезный человек. С вами я могу говорить. Вы видели меня вчера. И описали меня полиции. Очень точно, как они говорят.
— Да. Я многое вижу, — сказал он без эмоций.
— Вы видели, как вчера из дома вышла высокая женщина со светлыми волосами.
Он изучающе смотрел на меня.
— Не вчера. Это было два или три дня назад. Я сказал полиции, что вчера. — Он пошевелил длинными темными пальцами. — Ох уж мне эта полиция.
— А вчера в доме вы не видели незнакомых людей, мистер Палермо?
— Там есть задняя дверь, — сказал он. — Со второго этажа можно выйти по черной лестнице. — Он посмотрел на свои часы.
— Значит, ничего не видели, — сказал я. — Вы сегодня встречались с Хенчем.
Он поднял глаза и лениво обшарил ими мое лицо.
— Это вам в полиции сказали?
— Мне сказали, что вы заставили Хенча признаться. Сказали, что он ваш друг. Насколько близкий друг, они, конечно, не знают.
— Хенч сделал признание? — На его лице вдруг появилась улыбка.
— Только Хенч никого не убивал, — сказал я.
— Нет?
— Нет.
— Это интересно. Продолжайте, мистер Марлоу.
— Все это признание — чистая ложь. Вы заставили его признаться по каким-то важным для вас причинам.
Он встал, подошел к двери и позвал:
— Тони. — И сел опять.
В комнату вошел невысокий, крепкий на вид итальянец, посмотрел на меня и сел на жесткий стул у стены.
— Тони, это мистер Марлоу. Возьми его карточку, посмотри.
Тони поднялся, взял карточку и сел на свое место.
— Посмотри хорошенько на этого человека. Запомни его, Тони.
— Можете быть спокойным, мистер Палермо.
Палермо обернулся ко мне:
— Значит, это был ваш друг? Хороший друг?
— Да.
— Это скверно. Да. Скверно. Друг — это друг. Вот что я вам скажу. Только не говорите об этом больше никому. Даже полиции, ладно?
— Не скажу.
— Вы пообещали, мистер Марлоу. Не забудьте этого. Вы не забудете?
— Я не забуду.
— Тони, он не забудет. Понимаешь?
— Даю вам слово. Все это между нами.
— Отлично. Хорошо. Я из большой семьи, много братьев и сестер. Один брат очень нехороший человек. Почти как Тони.
Тони расплылся в улыбке.
— Так вот. Этот брат живет очень тихо. Живет в доме через дорогу. И вдруг приходится переезжать, потому что полиция наводнила весь дом. Это нехорошо. Задают массу вопросов. Это плохо для дела, и плохо для этого моего плохого брата. Понимаете, о чем я говорю?
— Да, — сказал я. — Я понимаю, о чем вы говорите.
— Ладно. Этот Хенч ничего особенного собой не представляет, но он несчастный парень. Пьет, работы нет. Не платит за жилье, но у меня денег много. Поэтому я говорю: «Слушай, Хенч, признавайся. Ты больной человек, поболеешь две-три недели. Потом тебя отправят в суд, а я возьму тебе адвоката. И ты пошлешь свое признание к чертям. Скажешь, что был пьян и полиция навалилась. Судья тебя отпустит, ты вернешься сюда, и я о тебе позабочусь. Идет?» Хенч согласился и сделал признание. Вот и все.
— А через две-три недели, — сказал я, — этот плохой брат будет уже далеко, и концов не отыщешь, и полиция скорее всего спишет это убийство как нераскрытое. Так?
— Так. — Он опять улыбнулся. Сверкающая улыбка, теплая, как поцелуй.
— Это все о Хенче, мистер Палермо, — сказал я. — Но это никак не поможет моему другу.
Он покачал головой и опять посмотрел на свои часы. Я поднялся. Тони тоже. Просто на всякий случай. Стоя легче двигаться.
— Вся беда с вами в том, — сказал я, — что в вашей организации делают черт-те что из ничего. У вас, прежде чем откушаешь хлеба, надо назвать пароль. Если я пойду в полицию и расскажу там все, что вы мне рассказали, они будут хохотать мне в лицо. И я вместе с ними.
— Тони мало смеется, — сказал Палермо.
— На земле полно людей, которые мало смеются, мистер Палермо, — сказал я. — Вы это должны знать. Вы многих отправили туда, где они лежат.
— Это моя работа, — сказал он, картинно пожав плечами.
— Я сдержу свое обещание, — сказал я. — Но если у вас возникнут на этот счет сомнения, не пытайтесь заработать на мне. Потому что там, где я живу, меня считают очень хорошим человеком, и если вместо меня вашим клиентом окажется Тони, то его похороны пойдут целиком за счет вашей фирмы.
Палермо засмеялся.
— Договорились, — сказал он. — Тони, одни похороны — за счет фирмы. Я согласен.
Он встал и протянул мне руку — хорошую, сильную, теплую руку.
25
В вестибюле, в единственном освещенном лифте на том же табурете сидело то же ископаемое с водянистыми глазами. Неподвижная фигура наводила на мысль о покинутых и заброшенных. Я вошел в лифт и сказал: «Шестой».
Лифт дернулся и стал карабкаться вверх. Я вышел на шестом, старик высунулся из лифта, сплюнул и сказал скучным голосом:
— Как там дела?
Я развернулся на месте и посмотрел на него.
Он сказал:
— Сегодня на вас серый костюм.
— Да, — сказал я.
— Неплохо выглядит, — сказал он. — Тот, синий, в котором вы были вчера, мне тоже понравился.
— Ну-ну, — сказал я. — Давайте дальше.
— Вчера вы поднимались на восьмой. Дважды. Второй раз поздно. И сели обратно на шестом. А скоро сюда ворвались эти ребята в синем.
— Они все еще там?
Он покачал головой. Лицо у него было как свободное место на стоянке.
— Я им ничего не сказал, — проговорил он. — Слишком поздно. Они б меня затаскали.
— Почему? — спросил я.
— Почему я не сказал? Да пошли б они к чертям. Вы вежливо со мной разговаривали. Чертовски мало кто говорит вежливо. Я же знаю, что вы не имеете отношение к убийству.
— Я вас не за того принял, — сказал я. — Совершенно не за того. — Я достал из кармана карточку и дал ему. Он вытащил пару очков в железной оправе, водрузил их на нос и, отставив руку на полметра и шевеля губами, прочел, что там было написано. Посмотрел на меня поверх очков и отдал мне карточку.
— Лучше оставьте у себя, — сказал он. — Могу потерять. Очень у вас, должно быть, интересная жизнь.
— И да, и нет. Простите, зовут вас?..
— Грэнди. Зовите просто Поп. Кто его убил?
— Не знаю. Вы не заметили, не поднимался ли кто-нибудь, кого вы не знаете или кто был некстати в этом доме?
— Я мало что замечаю, — сказал он. — Вас вот приметил.
— Высокая блондинка, например, или высокий худощавый человек, с баками, лег тридцати пяти?
— Нет.
— Все, кто поднимается в дом, должны ехать в вашем лифте.
Он кивнул головой:
— Если только не поднимаются по пожарной лестнице. Она начинается на втором этаже. Мог войти через парадное, а позади лифта есть маленькая лестница на второй этаж. Оттуда можно попасть на пожарную лестницу.
Я кивнул.
— Мистер Грэнди, не могли бы вы принять пять долларов — не в качестве взятки, боже сохрани, а в знак уважения от искреннею друга?
— Сынок, я мог бы принять пять долларов из одного уважения к тебе и Абе Линкольну.
Я дал ему пять долларов. Передавая банкноту, я взглянул на нее. На пятерке действительно напечатан Линкольн.
Он свернул ее в маленький комочек и засунул подальше в карман.
— Очень мило с твоей стороны, сынок, — сказал он. — Надеюсь, ты не думаешь, что я собирался сорвать с тебя монету.
Я покачал головой и пошел по коридору, читая таблички на дверях. «Доктор Е. Ф. Бласковиц, врач-хиропрактик», «Дальтон и Риз — Машинописное бюро», «Л. Придвью — Финансовый консультант». Четыре двери без надписей. «Мосс — Почтовая компания». Еще две чистые двери. «X. Р. Тигер — Зубопротезная лаборатория». Она находилась строго под конторой Моргенштерна, двумя этажами ниже, но внутри была разделена иначе. И в контору вела всего одна дверь.
Ручка не поворачивалась, поэтому я постучал. Никакого ответа. Я постучал громче — с тем же результатом. Я вернулся к лифту. Поп Грэнди смотрел на меня, словно видел первый раз в жизни.
— Вы знаете что-нибудь о X. Р. Тигере? — спросил я его.
Он подумал.
— Полненький, немолод, одет всегда плохо, грязные ногти, как у меня. Сдается мне, я его сегодня не видел.