— А нужно ли, товарищ Боков, нам дожидаться, пока он сюда придет?
— А как ты это себе иначе мыслишь?
— Можно бы попробовать по дороге перенять…
— Берешься?
— Берусь.
— А если не удастся? Всяко ведь бывает…
— Тогда перехватим на Красной Пресне, официально уже. А с Мудраковым на месте разберемся.
— Хорошо. Тогда Мудракова ты бери на себя, а я прессу организую. Уверен, что оставшиеся товарищи нас поддержат.
Мазов улыбнулся и шарахнул дуплетом в зазевавшуюся сороку.
Глава 18
Ранним холодным утром эшелон подходил к Потьме. Через лобовое стекло локомотива Зубров увидел странный щит: череп и скрещенные игральные карты. На картах были король и краля, изображенные с большой любовью к обнаженной натуре. Далее была не менее странная надпись: «Республика з/к. Заезжай, фрайер, прокатим на вороных!»
Еще через километр их ожидал второй щит: «Путя разобраны. Тормози у станции». Метров через пятьсот стоял его близнец. Машинист стал сбавлять ход. Зубров выматерился, затем, взявши микрофон переговорного устройства, рявкнул:
— Батальон, в боевую готовность!
— Есть, товарищ полковник!
— Капитана Драча ко мне!
— Есть!
Зубров вернулся в командирский вагон. Драч уже ждал его у двери. По крыше гремели сапогами занимающие свои боевые посты солдаты.
— Привет, Драч.
— Здравия желаю, товарищ полковник.
— Заходи.
Зубров отпер дверь купе.
— Похоже, что впереди рельсы сняты. Возьми с собой, капитан, взвод солдат и дуй на разведку. Радиосвязь непрерывная. Если что, поддержим.
— Есть, товарищ полковник.
— Выполняй.
Поезд остановился у станции. На перроне стояли человек двадцать в офицерских шинелях без погон. У троих через плечо висели автоматы Калашникова. Рожи были такие, что видавший виды Драч крякнул. Задание обещало быть интересным.
— Здорово, ребята! — крикнул встречающим Драч.
— Здорово, коли не шутишь, — ответил ему выступивший вперед хлопец с исключительно наглыми глазами.
Драч спрыгнул на платформу. Первым делом достал черкасские сигареты:
— Закурим, хлопцы.
Толпа неспешно обступила его. Взвод, повинуясь движению брови капитана, не спешил выскакивать из дверей. Пачка сигарет опустела мгновенно и совершенно незаметно. То же произошло и со второй.
— Нам бы проехать надо.
— Это можно, да вот только рельсы кто-то поснимал.
— Так мы их назад поставим.
— А вот этого никак нельзя. У нас тут республика, и по закону на общественной земле могут работать только те, у кого гражданство имеется.
— И много у вас тут общественной земли?
— Обижаешь, начальник. Мы не сицилисты какие-нибудь. У нас все частное, вот только сто метров путей общественные.
— Что ж делать будем?
— Не тушуйся. Пойдем к пахану по таможне, там и договоришься. Охрану свою лучше тут оставь, вокруг люди нервные. Откусят голову, и отскочить не успеешь.
Драч мотнул головой солдатикам, что означало приказ оставаться на месте, прихватил загодя заготовленный пакет с махоркой и улыбнулся гиду:
— Айда!
Его привели в станционное здание, к двери с табличкой: «Канцелярия иностранных дел». Тут его быстро обслужили. Он получил на рукав белое вафельное полотенце с вышитым на нем гербом республики за пятнадцать пачек махорки. Еще за пять пачек любопытный Драч нанял экскурсовода. Конечно же им оказался тот самый парень, что объяснял ему республиканские рамки общественной собственности. Оказалось, что пахан по таможне сейчас занят. Но что Драч, как иностранец, получивший охранный документ (то самое вафельное полотенце) может беспрепятственно передвигаться по всей республике, а стало быть — может обождать в трактире, и никто на него хвост не поднимет.
Гид его назывался Носатый. Он был молод, нахален и весел. В трактире им подали вареную картошку, соленые грузди и по сто грамм самогона.
— Слушай, парень, — заговорил Драч после стопки, — может, все-таки можно найти этого пахана пораньше? Чтоб без бюрократии, а?
— Нет у нас бюрократии, мужик! У нас республика молодая, общество здоровое. Ну, клопы бывают, ну, сифилис — но чтобы что-то опасное — ни-ни! Ты думаешь, мы темним, что пахан занят? Ну, хочешь — пошли посмотрим. У нас сегодня судный день, а он присяжный, секешь? Как отсудит — так мы к нему подкатимся.
По ответвлению железнодорожного полотна они пошли в сторону большого деревянного дома. Мимо них прошли двое мужчин, лица которых были закрыты серой тканью с узкими прорезями для глаз.
— Это еще что, Носатый? Террористы местные или как?
— Не, это петухи. Тут у нас узбекский вор живет. Так у него таких целый гарем, и все в чадре ходят.
— Что ж, он женщин не может найти?
— Баба у нас — зверь свободный. С этим строго. К кому хочет, к тому и пойдет. То ли они к нему не хотят, то ли он не хочет… Пятнадцать лет оттрубил, привык к мальчикам! А что они в чадре — так у восточного человека свобода совести.
— А у них?
— У петухов-то? Какая у них совесть, ты что, с печки упал?
Суд проходил на бывшей станции Потьма-2, в зале ожидания. Как объяснил Носатый, любой суд был открытый, и присутствовать могли все желающие. Еще подходя к дому, они услышали дружный хохот пары сотен глоток.
В большой комнате у стены на расставленных полукругом креслах восседали двенадцать человек. С первого взгляда Драч понял, что это яркие личности. Им не нужно было погон на шинелях. В центре полукруга сидел еще один, в серебристой каракулевой ушанке, с волчьими глазами.
— Это присяжные, а тот, что посередке, — судья, — шепнул Носатый.
У боковой стенки на стуле сидел худой, обритый, но непохожий на зэка тип. Что в нем было не так — Драч, однако, уловить не мог. По обе стороны от него стояли два мордоворота с топорами за поясом. По знаку волчьеглазого они поднесли к лицу подсудимого два зеркала, имитируя трельяж. Хохот возобновился. Сидящая на полу орава со стоном полегла друг на друга.
Тут только Драч догадался, что татуировка на лице подсудимого складывается в слова лишь в зеркальном отражении. «РАБ КПСС», — прочел он в одном зеркале.
«ЛЕНИН ЛЮДОЕД» — в другом. Судья в каракулевой ушанке поднял руку. Все затихли.
— Больше десятка свидетелей показывают, что этот козел с наколками на морде — полковник КГБ Новиков. Сомневается ли кто в этом?
Молчание.
— Считаю личность установленной. Переходим к делу. Кто против него что имеет?
В зале поднялась добрая дюжина рук. Судья указал глазами, и вперед вышел сгорбленный старик.
— Божись! — приказал судья.
— Гадом буду, землю жрать буду, век воли не видать!
И старик начал…
Наговорили о Новикове много. Последней вышла девка лет двадцати пяти с соломенными волосами.
— Я на Молочнице сидела, на четырнадцатой зоне. Потом меня на доследование повезли, а в этапе мне конвой ляльку заделал. Ну, меня тогда на вторую зону кинули, где мамки с детьми. А туда политичек тогда наладили, в ПКТ. А меня — в соседнюю камеру на пять месяцев, вроде я джинсовый костюм сперла. А я только брюки сперла, а не весь костюм. У нас тогда джинсовый пошив был, а дежурнячки за чай ту джинсу у нас торговали. Как тут не пойдешь не сопрешь?
— Лолита! — строго сказал судья. — Ты нам за советскую власть не рассказывай. Имеешь что сказать на Новикова — так не тяни кота за хвост. Две минуты тебе даю на все свидетельство.
— Так этот змей Новиков меня в оперчасть вызвал: я с политическими через стенку разговаривала. И давай уламывать, чтоб я стучала. Я ни в какую. Он тогда стал грозить, что меня в ШИЗО, а доченьку мою, ей тогда годик был, — в дизентерийную палату переведут. Тогда в ДМР, где младенчиков держали, дизентерия была. В ШИЗО меня на другой день закатали, будто начальству противоречила. А доченьку мою…
Тут Лолита разревелась, и дальше ничего было не разобрать. Зал глухо зарычал. По всему было видно, что убитые мужики — это одно, а годовалый младенчик — совсем другое, и судить за это будут разно.
— И последнее слово подсудимого! — рявкнул судья. Новиков грохнулся на колени и запричитал:
— Я же подневольно, я же все по приказу. Я всегда был против этой власти! Я на политических представления к освобождению оформлял! В архивах есть! Я человек молодой, исправлюсь. Я вам, господа паханы, полезным буду. Знаю я много. Помилуйте!
Новикова, как мешок, подняли и посадили обратно на стул. Судья встал.
— Присяжные, дуйте на совещание. Перекур, братва.
Носатый, протолкавшись через толпу выходящих, провел Драча к судье.
— Я тут с поездом. Без тебя нам рельсы не наводят.
— Чем ты, мужик, платить можешь?
— Табачком.
— Это дело. Пять ящиков махорки — и завтра едешь.
— А если сегодня?
— А патронов у тебя часом нет?
— Смотря каких.
Они договорились за пару минут. Носатый получил приказ все устроить. Драч уже направился было к выходу, но тут вернулись присяжные, и Драч решил досмотреть.
Сомнений в виновности подполковника КГБ Новикова у присяжных не было. Проголосовали единогласно. Судья встал и произнес одно слово:
— Катапульта.
Подсудимый, казалось, понял это так же мало, как и Драч, но на всякий случай взвыл.
В двойное командирское купе вошел Драч с рогожным мешком на плечах. Повеяло запахом свежеиспеченного хлеба.
— Здравия желаю, товарищ полковник! Извиняюсь, что честь не отдаю: мешок тяжелый.
— Прибарахлился, капитан. Тронемся ли — не спрашиваю. На тебе написано. Ишь, глаза горят, дым из ушей. А когда тронемся?
— Через час, товарищ полковник!
— Ладно, Иван, давай без чинов. Расскажи, куда это нас занесло. С эшелона ни черта понять нельзя.
— У меня, Зубров, доклад сложный. Без поллитра не разберешься. Товарищ Росс нам за третьего будет. Меня, понимаешь, впечатления распирают, а тут еще мешок от гостинцев трещит.
Драч выложил на стол буханку еще теплого хлеба, пучок зеленого чеснока, завернутый в тряпочку кусок сала и бутылку самогона. Разливать он предоставил Полю: