Золотой фонд детектива. Том 10 — страница 1 из 4

ЗОЛОТОЙ ФОНД ДЕТЕКТИВАВ ДВАДЦАТИ ТОМАХТом 10Джон ГодиТЬМА В КОНЦЕ ТОННЕЛЯ.Роберт ЛадлэмОБМЕН ФAPHEMAHHA.Джон Юджин ХейстиЧЕЛОВЕК БЕЗ ЛИЦА.

Джон ГодиТЬМА В КОНЦЕ ТОННЕЛЯ[1]

1

Стивер

Стивер стоял на южной стороне платформы «59-я улица» линии «Лэксингтон-авеню» нью-йоркского метро. Он был одет в застегнутый до подбородка темно-синий плащ и темно-серую шляпу. Выбивавшиеся из-под шляпы седые волосы, неожиданные для человека, на вид только-только разменявшего четвертый десяток, резко контрастировали с загорелым лицом.

Стоявшая у его ног цветочная коробка поражала своими габаритами. Казалось, цветы распирали ее на части. Но будь кто-то из ожидавших на платформе и расположен улыбнуться при виде размеров коробки, угрюмый взгляд ее владельца быстро охладил бы его.

До перрона донеслась вибрация приближавшегося поезда. «Четырехглазый» (желтый и белый сигнальные огни над двумя белыми фарами кабины машиниста) «Пелем 1-23» с грохотом вполз на станцию. Заныли тормоза, поезд остановился, задребезжали открывающиеся двери. Стивер встал так, что центральная дверь пятого вагона открылась точно напротив него. Он вошел в вагон, повернул налево и направился к отдельной двухместной скамье сразу за кабиной помощника машиниста. Она была свободна. Он сел, поставил цветочную коробку между ног и. бросил безразличный взгляд в окно. Двери закрылись, поезд тронулся.

Райдер

Райдер задержал жетон на долю секунды — мгновение, едва заметное для глаза, но зафиксированное сознанием, — опустил его в щель и прошел через турникет. По пути к платформе он анализировал свою заминку с жетоном. Нервы? Ерунда. Просто пауза перед боем. Все решено!..

Держа в левой руке коричневый саквояж, он двинулся по перрону станции «28-я улица» и остановился на месте, где черной десяткой на белом фоне была обозначена остановка последнего вагона. Как всегда, здесь толпились несколько «передне-задних» (так он называл любителей головных и хвостовых вагонов), только и ждавших минуты, когда можно ринуться в вагон. «Передне-задние», по его устоявшемуся убеждению, отражали основную черту человеческого состояния: бездумную необходимость всегда быть первыми.

Райдер опустил саквояж на пол. Любое прикосновение к стене оставляло на темно-синем плаще следы сажи, песка, пыли и даже надписей, нанесенных в спешке губной помадой. Вжав плечи, он надвинул поля темно-серой шляпы на глубоко посаженные глаза, которые более подошли бы аскетическому лицу, а не его круглой толстощекой физиономии.

Гул перерос в грохот; пронесшийся мимо экспресс скользнул огнем фар по колоннам станции. Стоявший у края мужчина проводил свирепым взглядом поезд и повернулся к Райдеру, взывая к пониманию или сочувствию. Райдер взглянул на него с абсолютным безразличием, свойственным ньюйоркцу, ибо ньюйоркцы по духу, вне зависимости от места рождения, свое настоящее лицо показывают только добившись определенного положения. Мужчина, не получив поддержки, зашагал по платформе, возмущенно бормоча под нос. Позади него за четырьмя колеями рельсов, как мрачное отражение южной, виднелась северная платформа: кафельный прямоугольник надписи «28-я улица», грязные стены, серый пол, бледные лица пассажиров.

Расхаживавший господин внезапно заступил за ограничительную желтую линию и стал вглядываться в глубь тоннеля. Он был не одинок: еще трое глядели в ту же сторону, как бы вызывая дух поезда из темного чрева подземки. Наконец поезд вкатился на станцию, головной вагон остановился у нужного указателя. Райдер взглянул на часы. Осталось пропустить еще два. Десять минут. Он отошел от стены, повернулся и уставился на ближайшую рекламу.

Она изображала негритенка, с удовольствием уминавшего ломоть хлеба; надпись под ней гласила:

«Не обязательно быть евреем, чтобы любить хлеб Леви».

Торопливая приписка красной шариковой ручкой утверждала:

«Надо быть негром и жить на пособие».

Под ней печатными буквами, как бы нейтрализуя яд спора, выступало:

«Спаси, господи!»

Вот уж воистину, подумал Райдер, глас народа, исторгающий свои тревоги на всеобщее обозрение. Он отвернулся от рекламы и увидел, что к нему направляется некто в синем. Райдер разглядел его лычки — транспортная полиция. Не дойдя до Райдера, полицейский остановился и снял фуражку.

На другой путь пришел местный поезд. Полицейский повернул голову и увидел, что Райдер наблюдает за ним.

С годами у Райдера оформились две теории страха. По первой со страхом следовало обходиться так, как хороший бейсболист разыгрывает низом летящий мяч: он не ждет его, он сам бежит навстречу. Вот и сейчас он в упор уставился на полицейского. Коп, почувствовав испытующий взгляд, быстро отвел глаза и слегка порозовел. Надел фуражку и выпятил живот, что придало его фигуре значительность.

По второй теории Райдера люди в стрессовых ситуациях демонстративно выказывают страх, подобно шавке, вертящейся перед более сильным псом. Им надо убедить и противника, и себя самого в том, что они не виноваты и не заслуживают кары. Это успокаивает.

Теории Райдера родились из простой философии, на которой строилась его жизнь. Он редко о ней говорил. Даже под дружеским нажимом. Особенно под нажимом. Ему запомнился разговор с врачом в Конго. Он приплелся в полевой лазарет с пулей в бедре. Доктор, улыбчивый индиец, ловко орудуя пинцетом, вытащил из раны кусочек свинца. Судя по облику, это был интеллигентный человек. Что заставило его пойти в наемники и рисковать жизнью в этой бредовой африканской войне? Деньги?

Доктор показал Райдеру окровавленный металлический катышек, швырнул его в миску и спросил:

— Вы — тот самый офицер, которого зовут Железный Капитан?

На самом докторе были майорские звездочки, но в этой шутовской армии они означали только различие в жаловании. Доктор получал на сотню-другую больше, чем он.

— Как видите, нет, — ответил Райдер. — Я из мяса.

— Не надо раздражаться, — заметил доктор. Он приложил к ране салфетку. — Просто любопытно. У вас здесь создалась репутация…

— Кого?

— Человека бесстрашного, — он ловко прилаживал салфетку гибкими смуглыми пальцами. — Или безрассудного. Мнения разделились.

Райдер пожал плечами. В углу палатки на носилках лежал скрюченный полуголый африканец в обрывках солдатского обмундирования и тихо, безостановочно стонал. Доктор смерил его пристальным взглядом, и солдат примолк.

— Интересно бы узнать ваше собственное мнение, — сказал доктор.

Райдер молча наблюдал, как коричневые пальцы обрабатывают рану. Пока все было терпимо.

— Вам виднее, майор. Я полагаюсь на ваше мнение, — наконец проговорил он.

Доктор доверительно произнес:

— Бесстрашия не бывает. Безрассудство — да! Неосторожность — да! Некоторые просто хотят умереть.

— Вы имеете в виду меня?

— Не берусь утверждать, не зная вас. Я основываюсь лишь на слухах. Можете надеть брюки.

— Жаль, — сказал Райдер, глядя на залитые кровью брюки. — Я рассчитывал, что вы поставите диагноз.

— Я не психиатр, — улыбнулся доктор. — Просто любопытно.

— Мне нет, — Райдер поднял стальную каску из запасов вермахта, которую не успели прострелить в прошлую мировую войну, и натянул ее на голову.

Доктор оценивающе глядел на него.

— Пожалуй, они не зря прозвали вас Железным Капитаном. Поберегите себя…

Поглядывая на фигуру полицейского, Райдер подумал: «Я, конечно, мог бы ответить доктору, но он бы, наверно, решил, что я — типичный продукт западного воспитания. Ты должен убедить других в собственной незаменимости, иначе потеряешь место. Война — это работа, на которой ты получаешь больше и продвигаешься быстрее. Это сводит на нет большинство сложностей бытия. Никаких мучительных вопросов».

Поезд въехал на станцию. Около полицейского, прямо под табличкой «8», один из ожидавших свесился над краем платформы так, что, казалось, собирался броситься на рельсы. Райдер напрягся. Нет, только не сейчас, только не сегодня. Он уже хотел сделать движение, чтобы вытянуть мужчину из опасной зоны, как тот в последний момент отпрянул. Поезд остановился, двери открылись.

Коп вошел в вагон.

Райдер взглянул на машиниста. Тот сидел на металлическом стульчике, высунув локоть в полуоткрытое окно.

Поезд тронулся. Это был «Пелем 1-18». Названия основывались на простой системе: название станции и время отправления. Так, покинув «Пелем Бей-Парк» в 1 час 18 минут дня, поезд приобретал название «Пелем 1-18». На обратном пути из конечного пункта — станции «Бруклинский Мост» — его новым названием становилось «Бруклинский Мост 2-14». И так далее. Если в установленном распорядке не происходили сбои…

Уэлком

Джо Уэлком уже битых пятнадцать минут торчал на платформе, беспокойно сверяя по своим часам время прибытия и отправления местных поездов. В перерывах он поочередно рассматривал в зеркалах автоматов то проходивших женщин, то себя. Дамочки были как на подбор — одна страшней другой, просто бич божий! Зато сам себе он нравился: красивое отважное лицо, оливковая кожа, горящие загадочным огнем глаза. Теперь, когда он отпустил усы и баки, вид стал просто восхитительным.

Заслышав звук прибывающего «Пелем 1-23», Джо Уэлком двинулся к последнему вагону. На нем был темно-синий дождевик, слегка зауженный в талии, на голове — темно-серая шляпа с узкими загнутыми полями. Шик! Едва поезд остановился, он ринулся в последнюю дверь, расталкивая выходивших. Его полосатый саквояж стукнулся о ногу юной пуэрториканки. Она смерила его возмущенным взглядом и что-то буркнула.

— Это ты меня, касатка?

— Надо глядеть, куда идете!

— К тебе в объятия, птичка.

Она собралась было что-то ответить, но, оценив его ухмылку, лишь передернула плечами. Уэлком двинулся вперед, разглядывая пассажиров, перешел в следующий вагон и едва сделал шаг, как поезд дернулся, Уэлком чуть не полетел кубарем.

— Сволочь! — рявкнул он машинисту, будто тот сквозь восемь вагонов мог его услышать. — Где тебя учили водить?

Ругаясь, он пошел дальше, оценивая пассажиров. Людишки. Быдло. Ни одного копа, ни одного бывалого парня. Он шел уверенно, громкий стук его башмаков приковывал внимание. Уэлкому льстило, что столько глаз устремлялось на него, но еще больше нравилось, когда люди отворачивались под его пристальным взглядом, ну точь-в-точь как падают железные уточки в тире, подбитые меткими выстрелами. Он никогда не промахивался. Бах, бах — и готово.

В пятом вагоне, в дальнем конце он заметил Стивера. Тот сидел с безразличным выражением лица. Переходя в следующий вагон, Уэлком покосился на помощника машиниста — юного жеребчика, одетого в отутюженную синюю форму с золотой кокардой. Уэлком прибавил скорости и добрался до первого вагона еще до того, как поезд затормозил.

— «Тридцать Третья улица», остановка «Тридцать Третья улица».

Голос помощника, пройдя сквозь недра усилителя, превращался в глас гиганта, а на самом-то деле, подумал Уэлком, это бледный рыжий недомерок, двинь ему хорошенько справа, челюсть и лопнет, как фарфоровая. Мелькнувшее перед Уэлкомом видение — разлетающаяся, как бульонная чашка, челюсть — на миг вызвало у него улыбку, но он тут же вспомнил сидевшего колодой Стивера с дурацкой цветочной коробкой и нахмурился. Бессловесный гиббон, куча мускулов — и только.

Двери уже начали закрываться, когда, прижав их плечиком, в вагон влетела «птичка». Уэлком с интересом взглянул на нее. Предельно короткая мини-юбка открывала длинные ноги в белых сапогах. Посмотрим, что с фасадом… О-ля-ля! Черноволосая, глазастая, ресницы подрагивают, губы как георгины. Вот это да!

«Фата Моргана» проплыла по вагону и уселась впереди.

— «Двадцать Восьмая улица», — гласом архангела протрубил помощник машиниста. — Следующая станция «Двадцать Восьмая улица».

Уэлком прижал бедром латунную ручку двери. 28-я улица. Отлично. Он наскоро прикинул, сколько пассажиров в вагоне. Так, человек тридцать сидящих плюс группа юнцов у передней двери. Ну, половину из них придется вышвырнуть. Господи, а эта красотка чего встала? Идиотка, нашла время глазки строить! Нет, это он сам идиот…

Лонгмен

Лонгмен сидел в первом вагоне напротив стальной двери кабины машиниста. Его сверток, завернутый в грубую оберточную бумагу и перевязанный суровым шпагатом, лежал на коленях.

Он сел на «Пелем 1-23» на «86-й улице», чтобы наверняка успеть к «28-й» занять место перед кабиной. В сущности, место не имело значения, просто его «заклинило». На этом настаивал только он, остальным было все равно. Сейчас он понимал, что уперся именно потому, что был уверен: никакого сопротивления не последует. В противном случае Райдер распорядился бы по-иному.

Он наблюдал за двумя мальчишками лет восьми-десяти. Стоя у дверного окна, они по уши погрузились в игру — понарошку управляли поездом. Как ему хотелось, чтобы их тут не было, но увы… В любом поезде всегда найдется пара — иногда взрослых людей, — увлеченно играющих в машинистов. В этом есть что-то романтическое.

Когда поезд добрался до «33-й улицы», Лонгмена прошиб пот. Как будто тепловая волна ударила по вагону, лицо и тело сделались жирно-липкими, пот заструился на глаза. На мгновение, когда поезд вошел в тоннель, ему полегчало. Это был «девятый вал» надежды, от которого аж замерло сердце. В голове моментально возникла картина: что-то с мотором, машинист бьет по тормозам, поезд останавливается, пассажиров выводят через аварийные выходы. Все отменяется…

Но тормоза безмолвствовали. Лонгмен отчаянно стал перебирать другие возможности. Предположим, кто-то из группы внезапно заболел или попал в аварию? Но Стивер был просто не в состоянии сообразить, что он болен, а Райдер… Райдер, если понадобится, встанет со смертного одра. Может, Уэлком, помешанный на самом себе, ввяжется в драку?

Он оглянулся и увидел Уэлкома.

«Сегодня я умру».

Эта мысль накатила с волной жара, охватившего все нутро. Он взялся было за пуговицу воротника. Райдер велел не расстегивать плащи. Пальцы вдавили пуговицу.

Пялились на него или нет? Не хватало духу поглядеть. Как у страуса. Он уставился на руки, до боли впившиеся в узлы шпагата. Потом, очнувшись, стал дуть на покрасневшие пальцы. В окне напротив серая каменная стена тоннеля, отскочив, превратилась в кафель станционной стены.

— «Двадцать Восьмая улица». Остановка «Двадцать Восьмая улица».

Он поднялся. Ноги еще тряслись, но двигался он вполне сносно. Платформа снаружи, замедляя бег, начала приобретать очертания. Мальчишки у двери зашипели, нажимая на воображаемые тормоза. Он взглянул в конец вагона. Уэлком не пошевелился. Платформа за дверью остановилась. Люди придвинулись поближе, ожидая открытия дверей. Он увидел Райдера.

Райдер стоял, привалившись к стене.

2

Бад Кармоди

Бад Кармоди считал свою привязанность к подземке наследственной. Его дядька был машинистом, недавно ушедшим на пенсию после тридцати лет работы на дороге, и мальчишкой Бад безумно им восхищался. Несколько раз по воскресеньям дядя тайком проводил его в кабину и даже позволял потрогать рычаги управления. Так с детства в Бада запала мечта стать машинистом. По окончании школы он сдал экзамен в управлении городского транспорта, после чего мог выбирать между местом водителя автобуса и помощника машиниста. Несмотря на то, что водитель автобуса зарабатывал больше, он не поддался на соблазн: его тянуло на железную дорогу. Теперь, когда он почти отбыл шестимесячную повинность помощника (осталось всего сорок дней), он мог попытать счастья в экзамене на машиниста.

Между прочим, это время не прошло зря. Он приобрел рабочие навыки, особенно за неделю, что ездил под присмотром опытного наставника. Мэтсон, дрессировавший его на курсах, был старожилом подземки — всего лишь год до пенсии. Наставник был ходячей энциклопедией холодящих кровь историй. Послушать его, так работа на подземке была лишь чуть-чуть менее опасной, нежели пребывание на передовой во Вьетнаме. По Мэтсону, помощник машиниста ежечасно рискует получить увечье или даже погибнуть, и потому может благословлять небеса, ежели этот день не стал для вас последним.

Сам Бад, кроме мерзких взглядов и словесных неприятностей, никогда не сталкивался с тем, о чем со смаком распространялись ветераны: плевки в физиономию, избиения, грабежи, поножовщина, шайки подростков, удары в лицо с платформы, когда вы высовываетесь в окно при отправлении поезда со станции. Кошмарных вариаций последнего был миллион: тут и выбитый пальцем глаз, и помощник машиниста, чуть ли не целиком вытянутый за волосы…

— «Пятьдесят Первая улица», станция «Пятьдесят Первая улица».

Сделав объявление в микрофон, Бад высунулся из окна, чтобы проверить, все ли пассажиры вышли и вошли, затем закрыл двери, сначала хвостовых вагонов, потом головных; бросил взгляд на индикаторную панель — огни показывали, что все двери закрылись.

— «Большой Центр» следующая станция. Следующая станция — «Большой Центр».

Он вышел из кабины и, заняв позицию у запасного выхода, принялся изучать пассажиров. Это было его любимым развлечением. Бад пытался определить по наружности пассажиров их образ жизни: чем они занимались, как у них с деньгами, где и как они живут, даже до какой станции они едут. Иногда это было нетрудно — мальчишки-рассыльные, женщины-домохозяйки, секретарши, старики-пенсионеры. Но над другими, особенно рангом повыше, приходилось и попотеть. Вот этот хорошо одетый мужчина, кто он: учитель, адвокат или бизнесмен? Как правило, представители более высоких сословий были редкими гостями на линиях «Индепендент» и «Бруклин — Манхэттен».

Сейчас он обратил внимание на мужчину, сидевшего прямо перед кабиной. Мужчина был хорошо одет: темно-синий плащ, новая темно-серая шляпа, сияющие башмаки — курьером он никак не мог быть, несмотря на огромную цветочную коробку у ног. Отсюда следовало, что он купил цветы и собирается лично вручить их. Между тем, глядя на его грубое лицо, мысль о том, что он мог везти цветы в подарок, представлялась нелепостью. Но нельзя судить о книге по переплету. Этот мужчина мог быть кем угодно — профессором колледжа, поэтом…

Под ногами Бада заскрипели тормоза замедлявшего свой бег поезда. Отложив занятную головоломку, он вошел в кабину.

Дэнни Дойл

На ходу Дэнни Дойл заметил на платформе смуглое ирландское лицо, напомнившее ему кого-то. Это мучило весь путь, и только на «33-й улице» его озарило как молнией. Ну, конечно, тот самый корреспондент «Дейли Ньюс», который год назад рыскал по округе, собирая материал о подземке! Отдел по связям с общественностью Управления городского транспорта подсунул ему Дэнни как типичного ветерана-машиниста, и корреспондент, бойкий молодой осел, завалил его кучей вопросов; некоторые из них оказывались с подвохом.

— О чем вы думаете, когда ведете поезд?

Ну, не на того напали! Дэнни бесстрастно ответил:

— У машиниста нет времени ни о чем думать, кроме своей работы, которой, кстати, уйма.

— Изо дня в день вы смотрите на одни и те же рельсы, — сказал газетчик. — Как у вас может быть уйма работы?

Дэнни про себя чертыхнулся.

— Это одна из напряженнейших дорог в мире. Знаете ли вы, сколько у нас ежедневно проходит поездов, сколько миль рельсов?..

— В управлении просветили, — ответил репортер. — Более четырехсот миль рельсов, семь тысяч вагонов, восемьсот-девятьсот поездов ежечасно в часы «пик». Я восхищен. Но все-таки, что у вас в голове?

— О чем я думаю, когда веду поезд? — тоном праведника сказал Дэнни. — О соблюдении расписания и правил безопасности. Я контролирую сигналы, стрелки, двери. Стараюсь вести поезд без толчков, слежу за рельсами. У нас есть поговорка: «Держи свой рельс».

Репортер улыбнулся, и несколькими днями позже «Ньюс» напечатала этот разговор. С неделю Дэнни был знаменитостью, хотя у Пэгги это вызвало раздражение: «Чего ты темнил? Не мог сказать, о чем думаешь?»

— Я думаю о боге, Пэг, — кратко ответил он и тут же пожалел, поскольку Пэгги посоветовала приберечь эту брехню для своего духовника, отца Моррисси. А что было делать? Сказать, что он подсчитывает вес? После почти двадцати лет вождение становится практически автоматическим. За все это время он не сделал ни одной серьезной ошибки. И сейчас, подъезжая к «28-й улице», он все делал автоматически: перевел контроллер в крайнее правое положение; следил — глазами или инстинктом, назовите как угодно, — за сигналами, пропуская зеленые, обращая внимание на желтые и выбирая такую скорость, чтобы не тормозить перед красным, а если и тормозить, то так, чтобы пассажиров не швыряло по вагону. Обо всем этом не надо думать, это надо делать.

А коль скоро не надо думать, как вести поезд, вы можете себе позволить загрузить мозги чем-то еще. Он готов был держать пари, что большинство других машинистов играет. Винсент Скарпелли, например, как-то обронил, что ведет учет баб, бывших у него за всю жизнь. Трепач!

Сам Дэнни прикидывал вес. На «33-й» он выпустил двадцать пассажиров и впустил около дюжины. Итого минус восемь. По семьдесят кило на пассажира — получается чистого веса пять тонн на вагон. Особенно веселой эта игра становится в часы «пик», когда платформа загружена народом. По данным управления, максимально в вагон может втиснуться сто восемьдесят пассажиров, но во время «пробок» набивается еще человек двадцать. Невольно поверишь в байку о пассажире, умершем от инфаркта на «Юнион-Сквер» и довезенном в стоячем состоянии до Бруклина.

Дэнни Дойл улыбнулся. Он сам рассказывал эту байку, клятвенно заверяя, что все случилось у него в поезде.

Том Берри

Закрыв глаза, Том Берри погрузился в ритм поезда, его убаюкивающую разноголосицу. В неясной дымке проносились станции, и он даже не давал себе труда различать их названия. Том знал, что на «Астор-Плейс» встанет, поднятый тем шестым чувством, которое именуется «инстинктом выживания», вырабатывающимся в ньюйоркцах от постоянной борьбы с городом. Подобно животным в джунглях или растениям, они развивают в себе приспособляемость и защитные реакции на опасность. Выпотроши ньюйоркца — ив его мозгу откроются такие извилины, которых не сыщешь ни в одном другом горожанине.

Он усмехнулся, устроился поудобней и стал думать о предстоящем разговоре с Диди.

Это могло быть любовью. По крайней мере, это было единственной биркой, которую можно было нацепить на связывавшую их мешанину идиотских противоречивых чувств. И это было любовью? Если да, то не такой, которую воспевают поэты.

Улыбка сползла с его губ, брови насупились — он вспомнил вчерашний вечер. Перескакивая через три ступеньки, он вылетел из подземки и почти бегом ринулся в ее логово. Сердце так и норовило выскочить наружу в ожидании встречи. Она открыла дверь на его стук (звонок уж года три как не работал) и тут же, повернувшись, ушла, ну точь-в-точь как солдат на строевой подготовке.

Он застрял в дверях с подобием улыбки. Диди действовала на него нокаутирующе, достаточно было первого взгляда: заношенный до дыр немыслимый комбинезон, очки в круглой стальной оправе, рыжие волосы стянуты по бокам тесемочками.

Том набрал воздуха и начал:

— Надутые губки уже были. Ты их репетировала в детстве. Это задержка развития.

— Сказывается школьное образование, — отпарировала она.

— Точнее, вечерне-школьное. Зевающие ученики и бездарь учитель в жеваном пиджаке.

Он шагнул в комнату, стараясь не зацепиться за подобие ковра, прикрывавшее торчавшие половицы — они словно пережили землетрясение и так и не вернулись в исходное положение. Вкривь и вкось громоздились книжные полки, множество книг, стандартный подбор для ее круга: Маркузе, Фанон, Кон-Бендит…

— Тебе следовало бы сменить имя. Диди — слишком фривольно для радикалки, — заметил он. — Кстати, я даже не знаю, как тебя зовут по-настоящему.

— А какая разница? — бросила она. Затем, пожав плечами, добавила: — Ну, Дорис. Я ненавижу его.

Помимо имени она ненавидела: главенство мужчин, войны, бедность, полицию и особенно своего отца, весьма и весьма преуспевающего финансиста, обожавшего дочь, отдавшего ее учиться в аристократический колледж Плющевой лиги и почти — но не до конца — разделявшего ее нынешние идеалы. Черт возьми, ненавидишь отца — так не бери у него деньги, ненавидишь «копов» — так не спи с одним из них!

Поезд, шипя, остановился. Так, «Двадцать Восьмая». До берлоги Диди еще три остановки, потом пешком четыре квартала, пять лестничных маршей. Целая вечность…

Райдер

Райдер рассеянно наблюдал за «передне-задними». Черный юноша с причудливыми косицами и обреченными глазами. Худой низкорослый пуэрториканец в грязной солдатской куртке. Адвокат — во всяком случае, выглядевший, как адвокат, — при аккуратном «атташе». Мальчишка лет семнадцати с учебниками, голова понуро опущена, лицо пылает от бурно вылезающих прыщей. Четверо. Четыре единицы. Может, то, что должно произойти, отвадит их от привычек «передне-задних».

«Пелем 1-23» влетел на станцию. Райдер взглянул на «передне-задних». Черный парень уже впрыгнул в передние двери, остальные — в задние.

Машинист, высунувшись из окна кабины, оглядывал платформу. Он был средних лет, румяный, с седовато-стальной шевелюрой.

— Открой дверь, — сказал Райдер ровным невыразительным тоном.

Глаза машиниста округлились от ужаса.

— Открой дверь, — повторил Райдер, — или я из тебя вышибу мозги.

Машинист не шевелился. Казалось, его разбил паралич от прикосновения пистолетного дула к щеке. Лицо стало серым.

Райдер заговорил еще медленнее:

— Открой дверь. Больше ничего не делай. Просто открой дверь. Ну!

Левая рука машиниста шевельнулась, дотянулась до стальной двери и стала шарить по ней, покуда не наткнулась на щеколду. Райдер услыхал легкий щелчок. Дверь открылась,, и поджидавший в вагоне Лонгмен ввалился в кабину. Райдер отвел пистолет и, сунув его в карман, шагнул в поезд.

3

Бад Кармоди

Голос произнес: «Не поворачивайся и не ори».

Двери поезда были открыты. Бад Кармоди обозревал платформу «28-й улицы». Что-то твердое уперлось ему в поясницу.

Голос продолжал: «Это — пушка. Зайди в вагон».

— В чем дело? — едва слышно спросил Бад.

— Делай то, что я скажу, — проговорил мужчина. — Не создавай осложнений.

— Да, — прохрипел Бад, — но у меня нет ни цента! Не калечьте.

— Проверь задние вагоны, — сказал человек, — если платформа пустая, закрой двери. Только в задних. Передние оставь открытыми. Понял?

Бад кивнул. Он медленно повернул голову. Шея одеревенела.

— Чисто? — спросил мужчина. — Тогда закрывай.

Бад нажал кнопку, и двери задних вагонов, клацнув замками, закрылись.

— Стой, где стоишь, — сказал человек и выглянул из окна. Бад ощущал его дыхание на щеке. Около первого вагона кто-то разговаривал с машинистом. Это выглядело вполне естественным, но Бад понял: между происходившим там и человеком в его кабине существует связь. Он увидел, как, человек у кабины машиниста выпрямился.

— Как только он войдет в поезд, закрывай остальные двери, — сказал человек за спиной.

Пальцы Бада, уже лежавшие наготове на панели, пришли в движение.

Мужчина подтолкнул Бада пистолетом:

— Объявляй следующую станцию.

Бад нажал кнопку микрофона и хрипло произнес:

— «Двадцать Третья улица», «Двадцать…»

Горло сжалось, кончить фразу он уже не мог.

— Давай по-новой, — сказал человек.

Бад прочистил глотку и облизнул пересохшие губы.

— Следующая — «Двадцать Третья улица».

— О’кей, — сказал мужчина. — Теперь мы пойдем через поезд к первому вагону. Ясно? Вздумаешь выкинуть какой-нибудь фортель — влеплю пулю в спину.

Бада передернуло. Стальная пуля вгрызется в позвоночник, разнесет его на кусочки, лишит тело опоры и…

— Двинулись, — сказал человек.

Протискиваясь в дверь, Бад задел цветочную коробку, та оказалась на удивление тяжелой. Мужчина последовал за ним. Запнувшись на пороге, Бад открыл вторую дверь и шагнул в соседний вагон.

Поезд тронулся.

Лонгмен

Лонгмен дошел до головокружения, форменного головокружения, ожидая, пока дверь кабины машиниста откроется. Если она вообще откроется! В отчаянии он хватался за этот шанс. А вдруг у Райдера откажет сердце или случится что-то непредвиденное?!

Двое мальчишек смотрели на Лонгмена, робко улыбаясь, как бы испрашивая его одобрения на игру, и он почувствовал, что улыбается в ответ, хотя мгновением раньше не мог даже представить, что способен на такое.

Раздался щелчок открываемого замка. Нет! Нет, бросить все к чертовой матери и смыться! Лонгмен поднял свой сверток и вошел в кабину. Первое, что он увидел, была рука Райдера с пистолетом в окне. Лонгмен неуклюже вытащил свой пистолет и уткнул его в бок машиниста.

— Скатывайся с кресла, — нарочито грубо сказал он. Вслед за Лонгменом в кабину втиснулся Райдер. Теперь пошевелиться в ней было почти невозможно.

— Поехали, — сказал Райдер.

— Вы же не знаете, как вести поезд, — испуганно произнес машинист.

— Не беспокойся, — отозвался Лонгмен. — До аварии дело не дойдет.

Решительно нажав кнопку отключения автоматического тормоза, он сдвинул контроллер влево, и поезд тронулся со станции. На черепашьей скорости он вполз в тоннель. Мимо поплыли сигналы. Зеленый. Зеленый. Зеленый. Желтый. Красный. Поезд вздрогнул и остановился.

— Плавная остановочка, а? — спросил Лонгмен. Он перестал потеть, ему полегчало. — Ни толчка, ни треска, ни заноса.

Голос Райдера вернул его к реальности: «Скажи ему, что тебе надо».

— Я забираю тормозную ручку и все остальное. Сейчас я уйду из кабины. — Лонгмен сам поразился мягкости своего голоса. — Не вздумай что-нибудь сделать.

— Не буду, — торопливо кивнул машинист. — Честно, не буду.

— Лучше не надо, — подтвердил Лонгмен, внезапно ощутив превосходство над перетрусившим ирландцем.

Лонгмен рассовал громоздкие ключи по карманам плаща. Протиснувшись между Райдером и поклажей, он вышел из кабины. Двое мальчуганов с благоговением смотрели на него. Он подмигнул им и пошел по вагону. Один-два пассажира без интереса окинули его взглядом.

Райдер

— Повернись спиной, — сказал Райдер.

Машинист смотрел на него, полный страшного предчувствия.

— Не надо…

— Делай, что говорят.

Машинист медленно повернулся лицом к окну. Райдер снял правую перчатку, засунул в рот палец и стал выковыривать из-за щек марлевые подушечки, затем смял промокшую марлю в комок и засунул в левый карман плаща. Из правого кармана извлек кусок нейлонового чулка, снял шляпу, напялил чулок на голову и, тщательно подогнав прорези для глаз, снова надел шляпу.

Маскировка была уступкой Лонгмену. Сам Райдер уверял, что, за исключением машиниста и его помощника, ни одна душа в поезде не обратит на них внимания, пока они не напялят маски. Тем не менее он не стал спорить, только решительно отверг чрезмерные сложности: грим Лонгмена, белый парик Стивера, накладные усы и баки Уэлкома. Ему вполне хватит марли.

Он слегка тронул машиниста за плечо:

— Можешь повернуться.

Машинист взглянул на маску и тут же отвел глаза.

— Скоро тебя вызовет по рации Центр управления, — продолжал Райдер. — Не отвечай. Понял?

— Да, сэр, — старательно подтвердил машинист. — Я уже обещал другому джентльмену не трогать микрофон. — И после паузы: — Я хочу остаться живым.

Должна была пройти минута-другая, прежде чем встревоженная Башня свяжется с Центром управления: «Все сигналы в зоне проходят ясно, но поезд не отзывается». Для Райдера это был антракт, ничего не надо было делать, только наблюдать за поведением машиниста. Уэлком охранял аварийную дверь, Лонгмен был на пути к кабине второго вагона, Стивер с помощником машиниста двигались к голове поезда. Он доверял Стиверу, хоть извилин у того в голове было меньше, чем у остальных. Лонгмен был умен, но труслив, а Уэлком несобран. Все они годились, пока все шло гладко. А ежели нет…

— Центр управления вызывает «Пелем один — двадцать три». Центр управления вызывает «Пелем один — двадцать три». Ответьте, пожалуйста.

Нога машиниста непроизвольно дернулась к педали микрофона в полу. Райдер лягнул его.

— Простите, это автоматически… — голос у машиниста сел.

— «Пелем один — двадцать три», вы меня слышите? — радиоголос прервался. — «Пелем один — двадцать три», ответьте.

Лонгмен должен уже быть в кабине второго вагона.

— Диспетчер вызывает «Пелем один — двадцать три». Вы меня слышите? Доложите, «Пелем один — двадцать три»…

Машинист смотрел на Райдера с нескрываемой мольбой. На мгновение чувство долга и, вероятно, дисциплины пересилили страх. Райдер покачал головой.

— «Пелем один — двадцать три», «Пелем один — двадцать три», куда вы запропастились, черт возьми!

Лонгмен

С появлением Лонгмена с лица Уэлкома сошла улыбка. На мгновение Лонгмену даже показалось, что Уэлком не пропустит его, и волна паники стала подниматься в нем, как столбик ртути в опущенном в горячую воду термометре. Но тот посторонился и с притворной улыбочкой отворил дверь. Лонгмен набрал в грудь воздуха и прошел мимо.

Между вагонами он остановился, рассматривая проходившие под стальными листами порога толстые электрокабели и аккуратную гроздь соединений. Дверь второго вагона отворилась, и он увидел Стивера. Возле него стоял молодой испуганный помощник машиниста. Стивер передал ему дверной ключ, взятый у помощника. Лонгмен открыл кабину и вошел внутрь. Закрыв дверь, он ощупал рукой панель, вставил тормозную ручку, затем повернул ключ, и сцепка между первым и вторым вагонами разъединилась. Отключив автоматический тормоз, он продвинул контроллер. Открытая сцепка мягко разошлась, и девять вагонов поезда поползли вспять. Доведя дистанцию между ними до полусотни метров, он плавно нажал на тормоз. Поезд остановился.

Пассажиры стали беспокойно оглядываться. Лонгмен представил себе, что должно начаться в Башне.

Каз Доловиц

Выпятив живот, раздиравший пиджак, Каз Доловиц протискивался сквозь толпу на станции «Большой Центр». Каждый шаг он сопровождал чертыханьем. По обыкновению, он переел за ленчем и, по обыкновению же, сделал себе строгое внушение по поводу обжорства, которое в один прекрасный день сведет его в могилу. Смерть как таковая его не пугала, но было бы ужасно обидно не попользоваться пенсией.

Войдя в неприметные ворота с табличкой «Канцелярия дирекции», он миновал пандус с вонючими мусорными баками, за которыми должен был прийти мусорный поезд. Странно, что незапертые ворота не вызывали любопытства прохожих, только алкашей заносило сюда в поисках выпивки. В темноте мерцали глаза — нет, не крыс, а кошек, никогда не видавших дневного света и охотившихся на крыс, наводнявших галерею. Ходила знаменитая история о том, как один субъект, пытаясь ускользнуть от копов, ринулся в отопительную систему, заблудился в лабиринте и в конце концов был целиком, до шнурков сожран крысами.

Прямо перед ним, слепя фарами, стоял Северный экспресс. Двадцать лет назад, в первый день работы никто не удосужился предупредить его, и когда поезд вдруг загрохотал перед носом, у Доловица душа ушла в пятки. С тех пор одной из маленьких радостей Каза стала прогулка с новичком по тоннелю. Неделю назад он сопровождал коллег с токийской подземки, и ему представилась возможность проверить так называемую «восточную бесстрастность». Когда Северный взревел, они завопили и бросились назад. Правда, визитеры быстро оправились и стали жаловаться на вонь, на что Каз не без удовольствия заметил, что это метро, а не ботанический сад. Башня тоже показалась им серой и мрачной. Доловиц обиделся. Служебное помещение — не будуар, все должно быть функционально. Сам он считал линейный таблопульт прекрасным. Разноцветными линиями на нем были отмечены маршруты и местонахождение каждого поезда, проходившего зону.

Он поднялся по ступенькам в контрольный центр, где проводил восемь часов в сутки. Все называли центр попросту Башней — по образцу старых башен, что устанавливались на сортировочных узлах железных дорог.

Доловиц оглядел место действия. Диспетчеры, не отрывая глаз от таблопульта, переговаривались с машинистами и «башенниками» примыкающих зон. Его взгляд скользнул по Дженкинс. К женщине «башеннику», к тому же чернокожей, он не мог привыкнуть даже за месяц. Интересно, кто на очереди — машинисты? Вернее, машинистки? Нет, у него не было никаких претензий к миссис Дженкинс. Она была спокойной, знающей, не орала, но все же…

Из левого угла комнаты его поманил Марино. Доловиц подошел к креслу Марино и встал за ним. На таблопульте Южный местный поезд застрял между «28-й» и «23-й».

— Как труп, — сказал Марино.

— Вижу, — ответил Доловиц. — И давно?

— Две-три минуты.

— Давай сигнал Центру управления, пусть свяжутся с машинистом.

— Не отзывается, — удрученно произнес Марино.

Было много причин, по которым машинист мог не откликнуться на радиозапрос: вылез включить случайно работавший аварийный выключатель или пошел поправить заевшую дверь. Случись что-то посерьезнее, он бы обязательно дал знать по радио линейному диспетчеру. Но при любых обстоятельствах доложить Центру управления машинист был обязан.

Глядя на таблопульт, Доловиц сказал Марино:

— Бьюсь об заклад, у него испортилась рация. А дойти до телефона этому чертову лентяю уже не по силам. Раньше, небось, исправно бегали.

Когда он начал работать на подземке, такой роскоши, как двухсторонняя поездная связь, и в помине не было. Машинист должен был спуститься из кабины, дойти до телефона — они расположены в тоннеле через каждые сто пятьдесят метров — и передать сообщение.

Подавляя отрыжку, Доловиц просипел:

— Какой поезд?

— «Пелем один — двадцать три», — ответил Марино. — Смотри, зашевелился. — Голос Марино зазвенел от удивления. — Господи, да он попер назад!

Райдер

Лонгмен постучал костяшками по металлической двери кабины. Райдер открыл не сразу: он вытаскивал из коричневого саквояжа автомат. Только после этого он впустил Лонгмена.

— Надень маску, — сказал Райдер, ткнув ногой сверток Лонгмена, — и достань оружие.

Он вышел из кабины, держа автомат стволом вниз. В середине вагона Стивер извлекал автомат из своего цветочного ящика. В конце вагона маячил Уэлком. Он ухмылялся, а его автомат издали казался игрушечным.

— Внимание, — громко произнес Райдер и увидел, как пассажиры вразнобой повернулись к нему. — Всем сидеть! Не шевелиться! Кто двинется, пристрелим на месте. Второго предупреждения не будет.

Вагон медленно пошел вперед.

4

Каз Доловиц

Красные полосы на таблопульте Башни начали мигать.

— Движется, — сказал Марино. — Вперед.

— Вижу, — пробурчал Доловиц.

— Опять встал, — тихо продолжал Марино.

— Психоз в чистом виде, — прошипел Доловиц. — Ну, доберусь я до этого машиниста! Что бы он мне там ни пел, без зада останется!

Он вспомнил о миссис Дженкинс. Ее лицо было непроницаемо, Господи, подумал Доловиц, так нельзя: либо следи за языком, либо держи его за зубами. Но попробуй здесь управиться с лексиконом барышни!

— Долго этот проклятый поезд будет торчать? А вы, черт подери, куда глядите? — послышался разъяренный голос из динамика.

Это громыхал главный диспетчер Центра управления. Доловиц ухмыльнулся в одеревеневшую спину миссис Дженкинс.

— Передайте его милости, старший линейный диспетчер уже вышел, — бросил он Марино.

Райдер

Автоматы явились существенной статьей расходов, обрезы обошлись бы куда дешевле. Райдер не любил автоматы: на близком расстоянии они были сокрушительны, но не так точны, их все время уводило вверх и вправо, а на дистанции сто метров они становились малоэффективными. Но он признавал оказываемый ими психологический эффект. Джо Уэлком называл автоматы «оружием респектабельных людей». Оно должно произвести впечатление на пассажиров, которых гангстерские фильмы убедили, что автомат косит людей рядами.

Вагон затих. Райдер прикинул число пассажиров в передней части вагона. Шестьдесят.

Двое мальчишек смотрели как зачарованные на ожившую сцену из телефильма. Их опешившая мамаша так и не решила, что лучше — грохнуться в обморок или защищать своих детенышей. Блондинистый хиппарь с волосами до плеч, в шерстяном пончо, сандалиях на кожаных ремнях и повязкой на голове. Заторможенный. Или накололся, или с пересыпу. Броская черноволосая девица в брезентовой шапочке солдатского покроя. Пятеро негров: двое с какими-то свертками — вытянутые худые физиономии с громадными глазищами; мужчина средних лет, гладкий, прекрасно одетый, с «атташе» на коленях; дородная женщина, наверно, домохозяйка в пальто с плеча какой-то благотворительной особы. Белый старик, щупленький, шустрый, розовощекий, вырядившийся в шляпу жемчужного цвета. Отбросы женского пола и прочие элементы «городского пейзажа». Кроме, может, воинственного черного, с нескрываемым вызовом уставившегося на него, остальные пассажиры сочли за благо стушеваться. «Груз, — подумал Райдер, — не люди, груз. Груз с фиксированной ценой».

Вагон дернулся у него под ногами и остановился. Стивер вопросительно взглянул и после кивка Райдера заговорил монотонным глухим голосом неразговорчивого человека:

— Все в задней половине вагона — встать! Все! И быстро! Райдер, предчувствуя суету в своей половине, цыкнул: — Не вы! Сесть и не шевелиться! Кто двинется, пристрелю на месте!

Чернокожий бунтарь вдвинулся в свое сиденье. Нарочито, с демонстративным неповиновением. Райдер перевел ствол автомата на его грудь. Тот успокоился.

— Живо! Вы по-английски понимаете?! Что, копыта примерзли?

Вот это уже зря. Пассажиры были вполне послушны, Уэлком же начал импровизировать…

Двери кабины отворились, и из нее показались Лонгмен с машинистом. Лонгмен что-то тихо сказал своему подконвойному, тот кивнул и стал выискивать место. Нерешительно постояв рядом с хиппарем, он двинулся дальше и тяжело опустился около чернокожей толстухи.

Райдер проверил своих пассажиров, переводя ствол автомата с одного на другого. Девица в брезентовой шапочке барабанила ногой по шахматным клеточкам пола. Хиппи клевал носом, улыбаясь и не открывая глаз. Чернокожий воитель, скрестив руки на груди, испепелял взглядом «дядю Тома» — хорошо одетого негра с «атташе», сидевшего через проход. Пассажиры в конце вагона, выстроенные по трое, стояли лицом к двери, а беспокойный Уэлком вел себя, точно конвойная собака.

Лонгмен открыл ключом дверь и спрыгнул вниз.

Пауза тянулась томительно долго. Внезапно свет в вагоне мигнул и погас, в темноте замерцали лишь аварийные лампочки. Пассажиры заерзали.

— Спокойно! — гавкнул Уэлком.

Весь участок между 14-й и 33-й улицами был обесточен.

— Эй, парень, подойди-ка, — сказал Райдер. Бледный, как Пьеро, помощник машиниста встал посреди вагона. — Возьмешь этих пассажиров и выведешь их из вагона в тоннель. Потом соберешь людей из остальных девяти вагонов и приведешь их на станцию. Скажи им, что поезд никуда не пойдет.

— Пожалуйста, можно мне уйти? — Это девица в брезентовой шапочке. Она закинула ногу на ногу, чтобы усилить эффект. — У меня ужасно важное свидание.

— Нет, — сказал Райдер. — Из этой половины вагона не выйдет никто.

— Я играю в театре…

— Сэр? — вступила молодая мамаша, прижимая к себе головы ребят. — Пожалуйста, сэр. Мальчики такие впечатлительные…

— Я сказал — никто!

Старик в кашемировом пальто:

— Я не прошу разрешения уйти, но… Можем мы получить информацию, что происходит?

— Да, — ответил Райдер. — Происходит вот что: вы захвачены вооруженными людьми.

— А сколько нас будут держать? — вмешалась «брезентовая» девица. — Мне нельзя пропустить эту встречу.

— Хватит, — сказал Райдер. — Больше никаких вопросов.

В дверях вагона снова появился Лонгмен. Зажав автомат под мышкой, он оттирал с ладоней пыль и сажу. Аварийная энергетическая установка не использовалась уже месяцы, если не годы. Помощник машиниста убеждал пассажиров, что в «третьем рельсе» нет ничего страшного:

— Электричество отключено, мэм. Один из этих джентльменов любезно снял с линии напряжение.

Уэлком загоготал, от робких смешков не удержались даже пассажиры. Помощник залился краской, подошел к двери и спрыгнул на путевое полотно. Его примеру последовали пассажиры. Колебавшихся или боявшихся высоты Уэлком ободрял автоматом.

Стивер повернулся к Райдеру и прошептал:

— У нас пятеро черномазых. Кто станет платить за них?

— Пойдут по той же цене, что и остальные. А может, и подороже.

Стивер пожал плечами.

Когда все пассажиры вышли через заднюю дверь, Райдер вернулся в кабину. В ней воняло потом. Тоннельные лампы постоянного тока не горели, но сигналы и аварийные огни, питавшиеся переменным током, светились. Райдер снял с крючка микрофон и нажал педаль. Не успел он ее отпустить, как кабину наполнил вопль:

— «Пелем один — двадцать три»! Что происходит? Вы что, вырубили ток? И даже не подумали связаться с Центром управления? Вы меня слышите? Говорит линейный диспетчер!

Райдер нажал кнопку:

— «Пелем один — двадцать три» — Центру управления. Вы меня слышите?

— Где тебя носило? Что случилось? Почему не отвечал на радиовызов?

— «Пелем один — двадцать три» — Центру управления, — произнес Райдер. — Ваш поезд захвачен. Вы слышите меня? Ваш поезд захвачен. Отвечайте.

5

Том Берри

Том Берри сказал себе — вернее, говорил себе, — что еще не было ни одного дела, где бы он мог по-настоящему проявить себя. Не размечтайся он о своей Диди, он мог бы почувствовать, что происходит что-то подозрительное. Но когда он открыл глаза, ему оставалось лишь сосчитать четыре автоматных ствола.

От полицейских во время совершения преступления не ожидают дремы или скрупулезного подсчета шансов противной стороны, и мало кого волнует, в форме ты или в штатском, при исполнении обязанностей или выходной. Ты обязан действовать, а если тебя убьют, то это и есть воплощение лучших традиций полицейской работы.

Потянись он к своему пистолету, вознаграждением были бы похороны в присутствии комиссара полиции и других чинов в отутюженных мундирах и упоминание в вечернем выпуске новостей по телевизору. Кто бы оплакивал его — Диди?

Он чуточку скосил глаза и заметил, что ситуация переменилась. Один, вылезавший из вагона обесточить линию, вернулся, а высокий главарь вошел в кабину машиниста. Толстяк стоял в середине вагона лицом к Тому, а четвертый наблюдал за отгонкой гурта пассажиров из «хвоста» вагона.

Так, прикинул Берри, шансы не более четырех к одному, в идеале — два к одному.

Он вяло усмехнулся и опустил веки. Извините, господин мэр, а вы, господин комиссар, не расстраивайтесь, до конца месяца кому-нибудь из копов еще вышибут мозги, так что вы не лишите себя торжественной церемонии.

Каз Доловиц

Стоило Доловицу устремиться вниз по заброшенному тоннелю, как его желудочные страдания, притупленные было злостью на неописуемое поведение «Пелема 1-23», вновь дали себя знать. Он проскочил мимо киоска с апельсиновым соком и, пыхтя, стал взбираться по станционной лестнице. Пройдя главный вестибюль, он вышел на улицу и поймал такси.

— Угол Парк-авеню и 28-й.

— Вы приезжий? — спросил шофер. — А откуда?

— Из Южного Бронкса.

Как бы испытывая на прочность ремень колышущимся брюхом, он сбежал по ступенькам «28-й улицы» и сунул под нос контролеру удостоверение. У перрона, зияя открытыми дверями, стоял поезд. Из окна кабины выглядывал машинист.

— Когда пропал ток?

Машинист, небритый старожил подземки, спросил:

— А вы кто такой?

— Каз Доловиц. Я старший диспетчер Башни.

— О, — машинист одобрительно покачал головой. — Пару минут назад. Диспетчер велел сидеть здесь и ждать. Что там стряслось? Задавило кого-нибудь?

— Я вот и хочу узнать, что там стряслось, — сказал Доловиц.

Он подошел к краю платформы и спрыгнул на путь. Подгоняемый злостью и беспокойством, он резво взял с места, но болевший живот вскоре притормозил его. Ухо Доловица уловило голоса. Он остановился и вытаращил глаза.

Лонгмен

Лонгмен прислушивался к происходившему за дверью кабины, но ничего не слышал. Как далеко зашла операция — и ни одной помехи! Но все еще может пойти насмарку, если те откажутся платить. Райдер уверял его, что разумной альтернативы нет. Но предусмотреть поведение людей в данной ситуации мудрено. А что если копы нашли выход и их сейчас водят за нос? Ладони у него стали мокрыми.

Кредо Райдера «жить или умереть» претило Лонгмену, чье собственное кредо, сформулируй он его когда-нибудь, звучало бы примерно так: выжить любой ценой. Да, он подписался под условиями Райдера по доброй воле. По доброй воле? Нет. Он был втянут в это в полулетаргическом состоянии, но это ничего не объясняло.

Он уже давным-давно перестал считать их первую встречу случайной. Более точным, внушавшим благоговейный ужас определением было бы — фатальность. Время от времени он апеллировал к идее судьбы, но Райдер был к ней безразличен. Он не углублялся ни в причины, ни в обстоятельства. Случалось то-то, за ним следовало то-то, вот и все.

Они встретились на бирже труда на углу 6-й и 23-й улицы в одной из терпеливых очередей безработных, тянущихся туда, где служащий делал мистическую запись в синей книге и выдавал еженедельное пособие. Он первым заметил Райдера в соседней очереди — высокого, стройного брюнета с броским лицом. Его нельзя было не отметить в толпе цветных, длинногривых юнцов и серых людей среднего возраста, к числу которых Лонгмен с неохотой был вынужден причислить и себя.

Зачастую люди в очередях завязывают разговоры, чтобы скоротать время. Другие приносят с собой чтиво. Лонгмен, как правило, по дороге на биржу покупал «Пост» и в беседы не ввязывался. Но несколько недель спустя, увидев Райдера прямо перед собой в очереди, он завел с ним разговор. Райдер явно был из тех, кто о своих делах помалкивает, а лезущих в душу отшивает. Но он обратил внимание на заголовок «Пост»:

«Угон еще одного «Боинга».

— Это заразительно, просто чума, — сказал Лонгмен.

Райдер кивнул.

— Не возьму в толк, что они с этого имеют, — добавил Лонгмен.

— Затрудняюсь ответить, — голос Райдера оказался неожиданно низким и властным. Голос начальника, подумал Лонгмен.

При таком ответе Лонгмен обычно отступал, он не любил навязываться. Но Райдер возбуждал его любопытство, поэтому он пошел несколько дальше и произнес то, чему в конце концов суждено было оказаться пророчеством:

— Если б они с этого что-то имели — кучу денег, скажем, — я бы еще понял…

Райдер улыбнулся:

— Все — риск. Каждый вдох и то рискован: можно вдохнуть яд.

— Ну, это не в наших силах, — сказал Лонгмен, — я где-то читал, что остановить дыхание невозможно, даже если вы захотите.

Райдер снова улыбнулся:

— Думаю, и этим можно научиться управлять, если найти верный путь.

Добавить, казалось, было нечего, и разговор увял. Лонгмен вернулся к газете. Расписавшись в ведомости, Райдер вежливо раскланялся с Лонгменом.

Неделю спустя Лонгмен с удивлением заметил, как Райдер специально перешел к нему в очередь. Теперь он чувствовал себя менее скованно.

— На этой неделе еще один самолет угнали. Читали?

Райдер мотнул головой:

— Я не читаю газет.

— Парню не повезло. Когда они сели для заправки, снайпер пристрелил его.

— Закономерно. Не умеешь— не берись. Это верно для любого бизнеса.

— А вы занимались бизнесом?

— Некоторым образом.

Больше он ничего не объяснил. Лонгмен (почему — непонятно) стал рассказывать о себе:

— Я работал проектировщиком на строительстве. Знаете, коттеджики на Айленде? Ну, фирма разорилась, и я вылетел.

Райдер кивнул.

— По профессии-то я не строитель, — продолжал Лонгмен, — я был машинистом подземки.

— На пенсии?

— Мне только сорок один.

Райдер деликатно заметил:

— Я знаю, что машинисты очень рано выходят на пенсию.

Реверанс был грациозен, но Лонгмена на мякине не проведешь. Седой, он выглядел изрядно потасканным, и обычно возраст ему накидывали.

— Я был машинистом лет восемь, но несколько лет назад ушел оттуда.

Райдер снова кивнул. Девяносто девять человек из ста должны были бы поинтересоваться, с чего это он надумал бросить работу на подземке. Раздосадованный Лонгмен задал контрвопрос, которого раньше старательно избегал:

— А что было вашей специальностью? Я имею в виду — постоянной?

— Я был военным.

— Ив каком чине?

— Полковник.

Лонгмен был разочарован. По опыту армейской службы он знал, что в тридцать лет — а именно столько он на глазок дал Райдеру — невозможно стать полковником. Значит, парень — врун.

Райдер добавил:

— Не американской армии.

Объяснение отнюдь не развеяло сомнений Лонгмена. В какой армии служил Райдер? Речь его звучала абсолютно по-американски, ни тени акцента. В канадской армии? Но и там к тридцати до полковника не дослужишься.

Он подошел к стойке за своей уже оформленной книжкой, затем подождал Райдера. Выйдя, они двинулись в сторону 6-й авеню.

— Вам куда? — спросил Лонгмен.

— Все равно, хочу прогуляться.

— Не возражаете — вперед? Мне тоже делать нечего.

Они шли к 30-м улицам, обмениваясь замечаниями, но загадка изводила Лонгмена, и наконец, стоя на краю тротуара у перекрестка, он выпалил:

— А в какой армии вы служили?

Райдер выдержал столь долгую паузу, что Лонгмен уже собрался извиниться за бестактный вопрос, когда последовал ответ:

— В последней? Биафра…

— М-м-м, — промычал Лонгмен;— Понимаю.

— А перед ней — Конго. Да, еще Боливия.

— Вы — «солдат удачи»? — Лонгмен поглотил такое количество приключенческого чтива, что подобные сюжеты были для него привычными.

— Маскарадная кличка. Наемник — вот это ближе к истине.

— Но это означает, что человек воюет ради денег.

— Да.

— Ну, — отозвался Лонгмен, никогда особенно не углублявшийся в терминологию и потому обрадовавшийся озарившей его идее, — я уверен, что на первом месте стоит жажда приключений, а не деньги.

— В Биафре мне платили две с половиной тысячи в месяц за командование батальоном, и сбавь они хоть цент, я бы к этому делу и пальцем не притронулся.

— Биафра, Конго, Боливия, — изумленно повторил Лонгмен. — Боливия… Это не там, где Че Гевара? Вы с…

— Нет, я был с другими. С теми, кто ухлопал его.

— Помилуйте, у меня и в мыслях не было, — заторопился Лонгмен.

— Я — с теми, кто мне платит.

— Но зато какая волнующая, романтическая жизнь! — воскликнул Лонгмен. — А что заставило вас уволиться?

— Рынок истощился. Нет вакансий. Да и пособий по безработице там не платят.

— А как попадают на такую работу?

— А как вы попали машинистом на подземку?

— Ну, это другое. Надо же на хлеб зарабатывать.

— И я пошел в солдаты из-за того же. Пива хотите?

Прогулка и пиво стали еженедельной традицией. Как и Лонгмен, как и большинство людей в этом городе, Райдер был одинок. Люди притягивали и отпугивали их одновременно. Поболтав час-другой, они разбегались на неделю. Или навсегда.

Все началось вполне безобидно, с заголовка в газете, лежавшей на стойке бара, куда они зашли выпить пива:

«Двое убиты в перестрелке».

Двое подростков попытались обчистить разменную кассу на станции подземки в Бронксе. Полицейский вытащил пистолет и застрелил обоих. На фото — два покойника на станционном полу и кассир, высунувшийся из окошечка кассы.

— Наколотые, — тоном знатока сказал Лонгмен. — Больше дураков лезть за деньгами в разменную кассу нет. Овчинка не стоит выделки, а риск велик.

Райдер без всякого интереса кивнул. На этом все бы и кончилось — как часто потом вспоминал Лонгмен, — если бы его не повело дальше и он бы не дал волю фантазии.

— Дело надо делать по-крупному, а не мелочиться у разменной кассы.

— Например?

— Пожалуйста — захват поезда, — брякнул Лонгмен.

— А что с ним можно сделать?

— Потребовать выкуп.

— Будь это мой поезд, я бы потребовал деньги с вас за то, что возьму его обратно. Разве вы не знаете, что метро — убыточное предприятие? — усмехнулся Райдер.

— Я не собираюсь торговать поездом, — возразил Лонгмен. — Пассажирами. Ясно?

— Не представляю, как это сделать практически, — покачал головой Райдер.

— Ну, это дело техники. Я время от времени подумываю над этим. Так просто, смеха ради.

Он не стал уточнять, что смех был невеселым. Это было его местью Системе, игрой, в которую он играл, когда обида подкатывала к горлу.

Райдер поставил стакан с пивом и ровным голосом, голосом командира, как теперь понимал Лонгмен, спросил:

— Почему вы уволились с подземки?

Лонгмен не ожидал вопроса и поэтому был пойман врасплох.

— Я не уволился. Меня выкинули. Собственно, нарушений не было. Одни наговоры, но и их хватило. «Носатым» нужна была жертва…

— «Носатым»?

— Тайным агентам. Они шныряют вокруг и проверяют служащих. Вынюхивают.

— В чем вас обвинили?

— Какая-то шайка провозила наркотики, — небрежно сказал Лонгмен. — Из центра в жилые районы. Один дает машинисту пакет, другой забирает его в Гарлеме. Шито-крыто. «Носатые» решили навести это на меня. Но свидетелей у них не было, с поличным меня не взяли. Да я и не стал бы заниматься такими делами. Вы же меня знаете.

— Да, — сказал Райдер. — Я вас знаю.

Комо Мобуту

Если бы не эти двое парней, Комо Мобуту плюнул бы и растер. Пусть хоть взрывают подземку, он и глазом не моргнет. Но белым подонкам надо было показать, что дух черного населения не сломлен.

Белые гангстеры захватили вагон, но Комо был готов поклясться, что пресса всю вину свалит, как обычно, на негров. Ну а если дойдет до перестрелки, черные лица окажутся первой мишенью. Полиция не разбирает, где кто. Черный — значит, враг. Двое парнишек, сидевших напротив, знали это с малолетства. Отличные африканские типы лет семнадцати-восемнадцати, типичные рассыльные при хозяине. Тот, что в дорогом пальто, с «атташе» на коленях, — классический «дядя Том», покорный негр. Будь возможность, он бы давно перекрасился, чтобы окончательно порвать со своим народом. Этот не стоит беспокойства. Но двум парнишкам надо было подать пример.

Повернувшись к мужчине с автоматом, но обращаясь к тем парням, он громко сказал:

— Думаете, мы вас боимся? Плевать мы хотели на всех белых ублюдков!

Человек сделал жест автоматом:

— Подойди-ка сюда, крикун!

— Думаешь, испугал? — Комо встал. Ноги у него дрожали от злости.

Он вышел на середину вагона и остановился перед человеком с автоматом, спина прямая, сжатые кулаки по швам.

— Ну, давай! — выкрикнул он. — Стреляй. Но я тебя предупреждаю, что нас много, тысячи и тысячи!

Мужчина невозмутимо навел автомат на Мобуту и резким движением ударил его в левый висок. Комо почувствовал ошеломляющую боль, красные круги закрутились перед глазами, он пошатнулся и тяжело рухнул на пол.

6

Фрэнк Корелл

Управление городского транспорта размещалось в большом, отделанном гранитом здании на Джэй-стрит в так называемом Нижнем Бруклине. В первых этажах служащие сидели в тесных помещениях, где столы стояли впритык. Начальство управления находилось на тринадцатом этаже, куда попадали только по особому вызову.

«Экспресс-линия» обходилась четырьмя диспетчерами. Каждое отделение разделялось на участки по географическому принципу. Вызов записывался в вахтенный журнал: номер поезда, характер вызова, предпринятые действия.

Главный диспетчер со своей панели может связаться с машинистами на всех участках. Он отвечает за движение поездов. Свое жалованье он отрабатывает каждый день, но особенно достается в аварийных ситуациях.

Хотя главный диспетчер не должен проверять каждый поступивший вызов, он должен обладать чем-то вроде телепатического чувства, помогающего унюхать серьезные затруднения прежде чем диспетчер поставит его в известность. Сейчас шестое чувство подсказывало Фрэнку Кореллу, что с «Пелем 1-23» дела плохи. После разговора с Башней он взял на себя функции диспетчера. Когда Фрэнк заговорил, все головы как по команде повернулись к нему.

— Что значит «поезд захвачен»? Объясните. Нет, подождите секунду. Вы вырубили ток. Почему вы это сделали?.. Кто говорит — машинист? Кто вам позволил залезть в кабину?

Фрэнк включил динамик переговорного устройства.

— Слушайте внимательно, — раздался глухой голос. — Слушайте и записывайте. Ваш поезд захвачен. Ток, как вы знаете, вырублен. Мы — в первом вагоне поезда. Мы взяли заложниками шестнадцать пассажиров и машиниста. Без особой нужды убивать их нам не хочется. Но мы — отчаянные люди, запомните, и хорошо вооружены. У нас автоматы. Пока.

Корелл нажал на пульте кнопку связи с транспортной полицией. У него тряслись руки.

Райдер

Это была далеко не идеальная армия. Лонгмен труслив, Уэлком недисциплинирован, Стивер туповат. Все они, конечно, оставляли желать лучшего, но его прежние «команды» были такими же. Дело решала воля командира.

— «Пелем один — двадцать три». Ответьте.

Райдер нажал педаль передатчика:

— Ну что, главный диспетчер, вы приготовили карандаш? Я перечислю семь пунктов. Первые три в качестве информации, остальные — конкретные распоряжения. Записывайте. Пункт первый. «Пелем один — двадцать три» в наших руках. Записали?

— Слушайте, вы кто — негры? «Пантеры»?

— Пункт второй. Мы все вооружены автоматами. Записали?

— Вам лучше сдаться, ребята.

— Это к делу не относится. Пункт третий. Мы пойдем до конца, так что отнеситесь к нашим словам со всей серьезностью. Пункт четвертый. Вы не будете включать ток до нашего распоряжения. Если вы врубите ток, мы будем убивать по одному пассажиру каждую минуту, пока вы снова не обесточите линию.

— Учтите, мы вызвали полицию.

— Пункт пятый, — продолжал Райдер. — Если кто-нибудь попробует вмешаться, мы перестреляем пассажиров. Понятно?

— Что еще?

— Пункт шестой. Вы должны немедленно связаться с мэром. Сообщите ему, что мы требуем миллион долларов за поезд и пассажиров. Записали? Пункт седьмой. Сейчас два тринадцать. Деньги должны быть у нас в течение часа. Часы запущены. Не позже, чем в три тринадцать деньги должны быть у нас. Если это не произойдет, каждую минуту после указанного срока мы будем убивать по одному пассажиру. Усвоили?

— Я все усвоил, гангстер. Но если ты думаешь, что я что-либо сделаю, то ты еще глупее, чем я предполагал!

«Ну вот, — подумал Райдер, — вся стратегия может рухнуть из-за случайного идиота».

— Свяжите меня с транспортной полицией. Повторяю: свяжите меня с полицией.

— Не беспокойся. Скоро ты будешь иметь дело с полицией. Желаю хорошо провести время!

Райдер подождал. В динамике возник другой, слегка запыхавшийся голос:

— Что все это значит?

— Назовите себя, — сказал Райдер.

— Лейтенант Прескотт из транспортной полиции. Назовите себя.

— Я — человек, который украл поезд. Прочтите запись у главного диспетчера. И не мешкайте.

Райдер слышал дыхание лейтенанта.

— Я прочел. Вы что — спятили?

— Отлично, я спятил. Вам от этого легче?

— Послушайте, — сказал Прескотт. — Я воспринимаю вас всерьез. Но у вас нет выхода. Вы под землей, в тоннеле. Вам не выбраться.

— Лейтенант, взгляните еще раз на седьмой пункт. Точно в три тринадцать мы начнем убивать пассажиров, по одному каждую минуту. Вам надо немедленно связаться с мэром.

— Я — лейтенант транспортной полиции. Неужели я могу запросто зайти к мэру?

— Это — ваша проблема.

— О’кей, я попробую. Не вздумайте что-нибудь учинить с людьми!

— Как только свяжетесь с мэром, немедленно сообщите мне, тогда получите дальнейшие инструкции. Связь кончаю.

7

Центр-стрит, 240

Хотя у транспортной полиции была прямая связь со штаб-квартирой нью-йоркской полиции, размещавшейся в старом обшарпанном доме № 240 по Центр-стрит, сообщение о захвате «Пелем 1-23» было передано по аварийной линии 911. Дежурный по городу воспринял его спокойно. Когда всю жизнь имеешь дело с беспорядками, убийствами и катастрофами, сомнительная кража поезда подземки, несмотря на эксцентрическое обличье, становится заурядным происшествием. Он тут же связался по радио с патрульными машинами на 13-м и 14-м участках, приказав выяснить суть инцидента и немедленно доложить.

Другой доклад в это время уже поступал на более высокий уровень. Лейтенант Прескотт связался с шефом транспортной полиции Костелло, который, в свою очередь, созвонился с лично знакомым ему главным инспектором нью-йоркского департамента полиции. Главного инспектора поймали в дверях офиса: он торопился на аэродром, чтобы вылететь в Вашингтон на совещание в министерстве юстиции. На бегу он распорядился мобилизовать все крупные силы Бруклина и Бронкса.

Патрульные машины 13-го и 14-го участков, взяв под контроль уличное движение, очистили оперативные маршруты. Такие маршруты обеспечивают быструю доставку людей и техники в любую точку города.

Снаряжение отдела специальных операций включало пулеметы, автоматы, дробовики, слезоточивый газ, снайперские винтовки с оптическими прицелами, пуленепробиваемые жилеты, прожекторы, сирены. Большая часть вооружения была двадцать второго калибра, сводившего к минимуму опасность рикошета.

За исключением десятка детективов в штатском, которым предстояло незаметно появиться на месте происшествия, все остальные были в форме. В больших и неизбежно запутанных операциях детективы использовались редко и оставались в тени, ибо в пылу баталии их можно было принять за преступников.

В воздухе завис полицейский вертолет.

Руководил операцией начальник полиции округа Южный Манхэттен. Его управление располагалось в здании Полицейской академии на 21-й улице в десяти минутах резвой ходьбы от места происшествия. Тем не менее он прибыл на солидной машине без номера.

Всего в разгар инцидента в дело было включено более семисот полицейских.

Уэлком

Придерживая болтавшийся у правой ноги «томпсон», Джо Уэлком глядел сквозь стекло задней двери. Тоннель был темен, мрачен и пуст. Джо караулил пустое место — от этого можно было взвыть. Когда они обдумывали весь фокус и Райдер распределял задания, ему выпало «обеспечивать безопасность тыла». Тоже мне, генерал.

Он не был без ума от Райдера, но отдавал должное его организаторским качествам и железной выдержке. Даже в Организации, где были свои понятия о дисциплине, не говоря уже о провинциальном уважении, хладнокровием люди не отличались. Сицилиец и в Нью-Йорке остается «макаронником» — крикуном и паникером. А Райдер никогда голоса не повысил.

Джо не любил вспоминать, что его новое имя — прямой перевод «Джузеппе Бенвенутто». В Организации его называли только так. Они делали вид, что по-прежнему живут в деревне, где все на виду и каждый знает свое место. Америка — свободная страна? Поди скажи это мумиям из Организации.

Они приказали ему припугнуть двух парней, а он вместо этого пришил их. Какая разница? Он просто хотел побыстрее отработать свои деньги, и все. Но крестный отец был недоволен. Дело не в парнях, которых Джо пристрелил, — он не повиновался приказу. Дисциплина. А он, вместо того чтобы признать свою неправоту и обещать быть пай-мальчиком, возьми да наговори им кучу всякого вздора.

Очнулся уже в подворотне, избитый до полусмерти. Потом ему передали: если б не его дядька Зио Джимми, который был там большим человеком, Организация ему никогда бы не простила. Ну и черт с ними, без них обойдемся. Работа в этом городе есть, надо только уметь предложить себя.

Что это? Впереди — ему пришлось прищуриться, чтобы получше рассмотреть, — впереди кто-то шел по рельсам прямо к вагону.

Лонгмен

Еще не поздно. Ему нужно было только сказать «нет». Конечно, он утратил бы уважение Райдера, но все обошлось бы без последствий. Продолжалась бы жизнь — безотрадная, убогая, ползанье на четвереньках, ни одного настоящего друга — ни мужчины, ни женщины. Что, вероятно, убедило его сделать наконец последний безрассудный шаг — это мучительная память о том времени, когда он был швейцаром в жилом доме. Держать дверь перед людьми, которые не осознавали твоего существования, даже те, что снисходили до кивка: выскакивать под дождь, чтобы кликнуть такси; таскать за надушенными матронами их свертки; выгуливать их собак; ругаться с мальчишками-рассыльными; выпроваживать пьянчуг, мечтавших отогреться внутри, и подхалимски поддерживать под локоток надравшихся гостей. Лакей, слуга в темно-бордовой обезьяньей ливрее!

Неужто он пошел за Райдером против своей воли? Стоя сейчас в голове вагона с тяжелым автоматом в оцепеневших руках, непрерывно покрываясь под маской испариной, он убеждал себя, что не был пассивен. Напротив, его участие было самым энергичным. Поначалу он прикидывался, будто все это игра, так, дежурная шутка за еженедельной кружкой пива после биржи труда. Конечно, Райдер взбудоражил его своим боевым прошлым. Ему захотелось заслужить уважение Райдера, предстать в его глазах знающим, умным и храбрым. В конце концов Райдер был прирожденным лидером, а сам он был по натуре ведомым.

Однажды — должно быть, в шестое или седьмое их свидание — Райдер сказал:

— Решительные люди, вероятно, могут захватить поезд, но я не вижу финала — как они смоются?

— У меня все обдумано, — небрежно сказал Лонгмен. — Выход есть. — И с видом триумфатора взглянул на Райдера…

…Голос Джо Уэлкома разорвал тишину. Лонгмен побледнел под маской. Уэлком, квадратом выступая на фоне двери, вопил в тоннель. Лонгмен знал, что Уэлком будет стрелять и тот, снаружи, кем бы он ни был, умрет.

Каз Доловиц

— Вы не имели права покидать свой поезд! — кричал Доловиц.

— Они заставили меня…

Доловиц слушал помощника машиниста, а в груди стремительно нарастала тяжесть, боль обручем охватила голову.

— Они сказали, что убьют меня… — голос помощника был едва слышен, он повернулся к пассажирам, как бы ища поддержки. — У них автоматы!

Несколько пассажиров закивали головами, вырвался чей-то крик:

— Надо сматываться из этой ловушки!

— О’кей, — сказал Доловиц помощнику машиниста, — ведите этих людей на платформу. На станции поезд. По рации расскажите все Центру управления. Скажите им, я разберусь, в чем дело.

— Вы собираетесь идти туда?

Доловиц, слегка задев помощника машиниста, двинулся вдоль путей. Вереница пассажиров растянулась дальше, чем можно было предположить: набиралось человек двести, не меньше. Он шел мимо, а они возмущались, грозили подать в суд на муниципалитет, требовали вернуть деньги за проезд. Некоторые предупреждали его об опасности.

— Никакой опасности, — пыхтел Доловиц. — Помощник машиниста приведет вас на станцию, тут недалеко. Идите и не беспокойтесь.

Отделавшись от последних пассажиров, Доловиц зашагал быстрее. Наконец метрах в ста впереди забрезжил слабый свет в первом вагоне. Хулиганье! Обнаглели до того, что останавливают его линию!

Из зева вагона по туннелю разнесся голос:

— Стой на месте, парень!

Голос был громкий, искаженный акустикой. Доловиц остановился.

— Ты кто такой, чтобы командовать?

— Я сказал — стоять!

— Я — старший диспетчер! — завопил Доловиц и двинулся вперед.

— Я тебя предупредил — стой на месте!

Доловиц помахал рукой в знак несогласия и тут же увидел вспышку, яркую, как солнце…

8

Артис Джеймс

Для патрульного транспортной полиции Артиса Джеймса подземка была родной стихией, как поднебесье— для летчика, а море — для моряка. Не раз ему приходилось спускаться в тоннель. Недавно им с напарником пришлось гоняться за тремя подростками, которые, стащив кошелек, пустились наутек по путям. Погоня была недолгой. Они поймали ребят, когда те пытались открыть аварийный выход, и привели их, трясущихся, на станцию.

Но тут было все иначе. Мрачный тоннель был наводнен тенями, и он направлялся к банде вооруженных преступников. Сержант передал по рации, чтобы он срочно задержал старшего диспетчера, ринувшегося очертя голову к захваченному поезду. Джеймс прибавил шагу.

Впереди слабо засветились огни головного вагона «Пелем 1-23». Мгновение спустя он различил впереди на путях какой-то колеблющийся призрак. Должно быть, диспетчер. Внезапно тишину пронзили голоса, усиленные эхом. Джеймс стал красться вдоль стены.

Он был уже метрах в двадцати от головного вагона, когда раздалось стаккато автоматной очереди. Потребовалась минута, не меньше, прежде чем он рискнул выглянуть из-за колонны. Перед вагоном висела легкая дымка. Из двери выглядывало несколько фигур. Старший диспетчер лежал на рельсах. Джеймс снял с плеча рацию и зашептал в микрофон.

— Громче, ничего не слышно! — завопил сержант.

Джеймс зажал микрофон рукой и снова зашептал.

— Вы уверены, что он мертв? — переспросил сержант.

— Они выпустили в него очередь.

— Ладно. Возвращайтесь на станцию и ждите указаний.

— Легко сказать, — прошептал Артис. — Если я двинусь, они увидят меня.

— Тогда стойте, где стоите. Но ничего не предпринимайте, ничего, без особых указаний. Поняли?

— Понял! Стоять на месте, ничего не предпринимать.

Райдер

Противнику нанесен урон, подумал Райдер. Тело походило на толстую куклу, глаза закрыты, руки прижаты к животу, щека отдает зеленым в свете сигнальной лампы.

Почти про себя Райдер сказал: «Мертв».

— Еще бы, — ухмыльнулся Уэлком. Сквозь прорези в маске возбужденно сверкали глаза. — Я его уложил. Пять — шесть пуль, и точно в яблочко.

Райдер всмотрелся в глубь тоннеля: путевое полотно, отполированные рельсы, прокопченные стены, колонны.

— Игра началась, — сказал Уэлком. Нейлон то надувался, то опадал вокруг рта. — По очкам мы впереди.

«Мясник, — подумал Райдер, — у него убийство в крови. Опасен».

— Скажи Стиверу, чтобы пришел сюда. Я хочу тебя с ним поменять местами.

— Что стряслось? — спросил Уэлком. — Ты меняешь план?

— Пассажиры знают, что ты кого-то пристрелил, и будут посговорчивее.

Нейлон Уэлкома расплылся в улыбке:

— Тебе виднее.

— Не перегни палку, — бросил Райдер в спину Уэлкому.

Подошедшему Стиверу он сказал:

— Буду держать Уэлкома возле себя, за ним нужен глаз.

Стивер кивнул. Хороший солдат, подумал Райдер. Выполнит любое дело и даже гарантии не попросит. Не потому, что он игрок, а потому, что его бесхитростные мозги отлично усвоили условия найма. Жить — или умереть.

Райдер вернулся в вагон. В центре разместился Уэлком, пассажиры старательно смотрели в другую сторону. Лонгмен возле кабины казался усохшим. Просто поразительно, сколь выразительным может быть лицо даже сквозь нейлоновую маску!

Райдер без предисловий приступил к делу.

— Меня просили об информации. Сообщаю главное: вы — заложники.

Один-два стона, сдавленный крик мамаши двух мальчишек. Только черный активист и хиппи казались безучастными.

— Заложник, — сказал Райдер, — это форма временного залога. Если мы получим то, чего требуем, вас отпустят невредимыми. А пока будете делать то, что вам говорят.

Элегантно одетый старик мягким тоном спросил:

— А если вы не получите того, что хотите?

Остальные пассажиры избегали смотреть на старика, как бы снимая с себя ответственность за соучастие. Райдер ответил:

— Мы рассчитываем получить требуемое.

— А что вы требуете? — продолжил старик. — Деньги?

— Хватит, дед. Заткнись, — вступил Уэлком.

— Естественно, денег, — ответил Райдер, одарив старика под маской подобием улыбки.

— Так. Деньги. — Старик кивнул, как бы подтверждая справедливость требования. — А если вы их не получите?

Уэлком снова ввязался:

— Я тебя, старикан, остановлю. Сейчас влеплю пулю!

— Друг мой, — мягко заметил старик, — я задаю разумные вопросы. Мы все разумные люди, не так ли? — И, повернувшись к Райдеру:— А если вы денег не получите, вы нас убьете?

— Мы получим деньги, — ответил Райдер. — Но вам следует учесть, что мы без колебаний пристрелим каждого, кто будет плохо себя вести.

— О’кей, — сказал старик. — Нельзя ли осведомиться, сколько вы запросили? Приятно знать себе цену. — Старик оглядел пассажиров, но, не найдя поддержки, рассмеялся в одиночку.

Райдер подошел к голове вагона. Лонгмен подался к нему и прошептал:

— По-моему, там сидит коп.

— С чего ты взял? Который?

— Вон тот. Здоровый.

Райдер поглядел на человека. Он сидел возле хиппи, огромный, неуклюжий, с тяжелой физиономией. На нем был твидовый пиджак, из-под которого виднелась мятая рубашка, землистого цвета галстук, а на ногах — мягкие туфли.

— Надо обыскать его, — шептал Лонгмен, — если это коп , да еще с «пушкой»…

Раньше, когда возник вопрос об обыске пассажиров, они отклонили эту идею. Шансы на то, что у кого-то окажется оружие, были малы, к тому же только безумец решится применить его в одиночку при таком перевесе сил. Что до ножей, то они угрозы не составляли. Обыск же мог создать осложнения.

На вид мужчина, несомненно, был ветераном сыска.

— О’кей, — шепнул Райдер Лонгмену. — Прикрой меня.

Пассажиры усердно подтягивали ноги, уступая ему дорогу. Он остановился перед мужчиной.

— Встать! — Медленно, не отрывая пристального взгляда от Райдера, мужчина встал. Хиппи рядом с ним усердно чесался под пончо.

Том Берри

Том Берри уловил сказанное шепотом «обыск», профессиональное словечко, которое посторонний пропустил бы мимо ушей. Главарь, казалось, изучал его, взвешивая предложение шептуна. Тома окатила волна жара. Выходит, они его достали. Тяжелый «смит-и-вессон» 38-го калибра уютно примостился у ремня. Выражаясь языком присяги, личное оружие — это священный предмет, и вы должны защищать его, как свою жизнь; сейчас оно и было его жизнью.

Когда главарь налетчиков направился к нему, он почувствовал, как мышцы, тренированные, подготовленные, обученные — назовите как хотите, — сами заставили его снова стать копом Он сунул руку под пончо и стал чесаться, настойчиво пробираясь рукой по животу к тому месту, где пальцы нащупали тяжелую деревянную рукоять.

Главарь навис над ним, его голос был одновременно бесстрастен и угрожающ:

— Встать!

Пальцы Берри уже сомкнулись на рукоятке «смит-и-вес-сона», когда мужчина рядом встал. Вожак, уперев в него дуло «томпсона», обыскивал одной рукой. Убедившись, что оружия нет, взял бумажник мужчины и, приказав тому сидеть, быстро просмотрел его и кинул мужчине на колени.

— Газетчик, — сказал он. — Тебе никогда не говорили, что ты похож на полицейского?

Лицо мужчины было багровым, потным, но голос оказался твердым:

— Постоянно.

— Ты репортер?

Мужчина потряс головой и добавил обиженным голосом:

— Когда я иду по трущобам, камнями кидаются. Нет, я — театральный критик.

Вожак, казалось, оторопел:

— Ну, надеюсь, наше шоу тебе понравится.

Берри подавил улыбку. Вожак скрылся в кабине машиниста. Берри снова стал чесаться; пальцы его удалялись от пистолета, ползущими движениями перебирались по коже и наконец выбрались из-под пончо. Скрестив руки на груди, он опустил подбородок и бесцельно уставился на башмаки.

9

Клайв Прескотт

Прескотт сел в кресло Корелла и подтянул к себе микрофон:

— Центр управления вызывает «Пелем один — двадцать три». Центр управления вызывает «Пелем один — двадцать три»…

Корелл хлопнул себя по лбу: «Вот уж не думал, что доживу до того, что переговоры с убийцами станут важнее, чем управление дорогой, от которой зависит жизнь всего города!»

— Отвечайте, «Пелем один — двадцать три», отвечайте… — Прескотт отключил микрофон. — Мы заняты спасением жизни шестнадцати пассажиров. Это для нас сейчас важнее всего, Фрэнк.

За спиной Корелла ему были видны диспетчеры Отделения «А». Сидя за пультами, они изо всех сил пытались совладать с валом звонков ошарашенных машинистов. Звонков было столько, что диспетчеры оставили всякие попытки фиксировать их.

— Будь я на вашем месте, — бросил Корелл, — я бы взял людей, автоматы, слезоточивый газ и штурмовал этот проклятый вагон.

— Слава богу, что вы не на нашем месте, — отпарировал Прескотт. — Почему бы вам не заняться своим делом, а полицейскую работу предоставить полицейским?

— Я жду сигнала сверху. Начальство консультируется. Хотя чего тут консультироваться? Надо разогнать поезда к северу и югу от «мертвой зоны». А у меня на все про все прогалина в милю, все четыре колеи обесточены, и прямо в центре города. Дали б вы мне ток на два пути, даже на один…

— Ток мы вам дать не можем.

— Вы имеете в виду, что эти убийцы не позволяют вам дать ток. А вас не тошнит от того, что вами командуют ублюдки?

— Расслабьтесь, — сказал Прескотт. — Через час дорога будет в полном вашем распоряжении. Подумайте сами: плюс-минус несколько минут — или людские жизни!

— Час?! — завопил Корелл. — Вы представляете себе, что такое «часы пик»? При целиком выключенной линии? Ад кромешный!

— «Пелем один — двадцать три», — произнес Прескотт в микрофон. — Вызываю «Пелем один — двадцать три».

— Они говорят, что убьют пассажиров. А может, они вас просто берут на пушку?

— С Доловицем они нас тоже на пушку взяли?

— О боже! — глаза Корелла заполнились слезами. — Толстяк Каз! Какой человек… Таких путейцев уже больше земля не родит…

— Центр управления вызывает «Пелем один — двадцать три»…

— «Пелем один — двадцать три» вызывает Центр управления.

Прескотт надавил на кнопку микрофона:

— Говорит Прескотт.

— Я гляжу на часы, лейтенант. На них два тридцать семь. У вас осталось тридцать шесть минут.

— Недоноски, — проговорил Корелл. — Их убить мало.

— Заткнись, — прошипел Прескотт, затем — в микрофон: — Будьте благоразумны. Мы действуем. Но вы нам дали слишком мало времени.

— Тридцать шесть минут. Можете проверить.

— Проверил, но времени слишком мало. Знаете, у нас миллион просто так не валяется.

— Вы еще не решили — платить или нет. Деньги добыть нетрудно.

— Я — простой коп, в этих делах смыслю немного.

— Тогда разыщите того, кто смыслит побольше. Часы тикают…

— Я доложил сразу же после нашего разговора, — сказал Прескотт. — Потерпите. Больше никого не трогайте.

— Больше? Что вы имеете в виду?

«Вот и промах, — подумал Прескотт, — они не знали, что кто-то был свидетелем смерти Доловица».

— Пассажиры слышали выстрелы. Мы подумали, что вы пристрелили кого-то из заложников.

— Нет. Этот человек был на путях. Мы убьем всякого, кто появится на путях. Учтите это. За каждое нарушение мы будем убивать по одному заложнику.

— Пассажиры ни в чем не виноваты, — заторопился Прескотт. — Не трогайте их.

— Осталось тридцать пять минут. Свяжитесь со мной, когда выясните насчет денег.

— Ясно. Снова прошу вас — не трогайте людей.

— Не тронов если вы нас не вынудите.

— До скорого, — сказал Прескотт. — Связь кончаю. — Он тяжело опустился в кресло.

— Боже! — не выдержал Корелл. — Как вы сюсюкаете с этими подлецами!

Его честь мэр

Его честь мэр города лежал в постели в своих апартаментах на втором этаже особняка Грейси с насморком, отупляющей головной болью, ломотой в костях и температурой. Пол вокруг кровати был усыпан служебными бумагами, которые он имел все основания не читать. Работа муниципального механизма шла своим чередом и без него. В двух больших комнатах на первом этаже группа помощников занималась текущими делами. Телефон у кровати мэра был включен, но он распорядился, чтобы его беспокоили только в случае гигантской катастрофы, к примеру, погружения Манхэттена в залив.

Впервые с тех пор, как он пришел к власти — за исключением нерегулярных отпусков и случаев, когда городские волнения или гигантские стачки задерживали его на службе всю ночь, — он не покинул особняка точно в семь утра. За окном раздался низкий гудок речного буксира. Этот сигнал будил всех его предшественников. Интеллигентный образованный человек (политические противники отрицали первое и хулили второе), он не питал пристрастия к романтике истории и мало интересовался судьбой дома, в котором поселился волею избирателей. Специалистом по особняку и его содержимому была жена мэра, когда-то изучавшая то ли литературу, то ли архитектуру (он, право, забыл, что именно).

Звонок вырвал его из дремотного состояния, и он со стоном взял трубку.

— Простите, Сэм, но дело неотложное.

Говорил Марри Лассаль, один из заместителей мэра, «первый среди равных», человек, которого пресса окрестила «свечой зажигания администрации».

— У вас нет сердца, Марри. Я подыхаю.

— Отложите эту затею. Нам на голову свалилась катастрофа.

Мэр прикрыл глаза рукой.

— Не томите.

— О’кей. Банда захватила поезд подземки. — Он повысил голос, чтобы заглушить чертыхание мэра. — Заложниками взяли шестнадцать пассажиров и машиниста, требуют от города выкупа в размере одного миллиона долларов.

На мгновение мэру пригрезилось, что он все еще спит и голос Лассаля звучит в привычной атмосфере ночного кошмара. Он поморгал, надеясь, что кошмар улетучится. Но голос Марри Лассаля был до омерзения реален.

— Вы меня слышите? Я сказал, что банда гангстеров захватила поезд подземки и потребовала…

— Дерьмо, проклятое дерьмо, — проговорил мэр. Его детство прошло под наблюдением гувернера, поэтому он так и не научился убедительно ругаться. Брани, как и иностранным языкам, лучше всего учиться в детстве. — Полиция что-нибудь делает?

— Да. Вы готовы обсуждать ситуацию разумно?

— А нельзя им оставить этот проклятый поезд? — он закашлялся и несколько раз чихнул. — Городу неоткуда взять миллион долларов.

— Придется найти. Где угодно. Я сейчас поднимусь.

— Дерьмо, — сказал мэр. — Дерьмо и проклятье.

— Хотелось бы, чтобы у вас прояснилось в голове.

— Миллион долларов! Может, есть другой выход?

— Нет выхода.

— Вы знаете, сколько снега зимой можно убрать за миллион? Мне нужна полная картина ситуации и мнения других — комиссара полиции, этого недоноска из транспортного управления и…

— Вы что, думаете, я тут сижу как дурак? Они уже едут. Но это — напрасная трата времени. Решать придется вам. И быстро.

Хлопок телефона угодил прямо в ухо мэра. Чертов Марри.

Комиссар полиции

Пока лимузин мчался по авеню Рузвельта, комиссар полиции разговаривал с окружным начальником, находившимся на месте преступления.

— Что у вас?

— Собралось уже тысяч двадцать народа, прибывают все новые. Я молю бога о буре с градом.

Комиссар мельком взглянул на ясное голубое небо над Ист-Ривер.

— Заграждения поставили? — спросил он.

— Естественно. Мы пытаемся оттеснить хотя бы часть на соседние улицы. Без особых церемоний. Завоевывать новых друзей в нашу задачу не входит.

— Что с движением?

— Я разместил патрульных на каждом перекрестке от 34-й до 14-й улицы. Думаю, наплыв везде вызовет проблемы, но непосредственная зона под контролем.

— Кто у вас заместителем?

— Дэниелс из отдела специальных операций. Рвется в тоннель выбить оттуда этих ублюдков. Да и я не прочь.

— Прекратите молоть вздор! — резко произнес комиссар. — Оставайтесь на месте, займите тактические позиции и ждите указаний. Все.

— Есть, сэр. Я просто хотел сказать, что это мне не по нутру.

— Меня ваше нутро не интересует. Вы блокировали все аварийные выходы?

— Вплоть до Юнион-сквер. Я спустил в тоннель около пятидесяти человек севернее и южнее поезда. Они хорошо укрыты. Все в пуленепробиваемых жилетах, вооружены автоматами, дробовиками, слезоточивым газом, в общем, обычный арсенал. И полдюжины снайперов с прицелами ночного видения.

— Надеюсь, не надо объяснять, что без приказа никто не должен действовать. Они не остановятся перед убийством всех пассажиров.

— Я так и приказал, сэр. — Окружной начальник помолчал. — Снайперы докладывают, что по поезду свободно расхаживают какие-то люди. Южная группа видит бандита в кабине машиниста как на ладони, его легко снять.

— Повторяю, все их угрозы следует воспринимать серьезно.

— Слушаюсь, сэр.

Лимузин, не переставая визжать сиреной, как внезапно захромавший скакун, рывками продирался сквозь поток машин.

— Вы допросили освобожденных пассажиров?

— Да, сэр, всех, что выловили. Показания противоречивы. Но помощник машиниста оказался толковым малым. Мы теперь знаем, сколько человек захватили поезд и как это произошло. Их четверо. Все в масках из чулок. Вооружены, судя по описанию, автоматами «томпсон», одеты в темно-синие плащи и шляпы. Хорошо организованы и знакомы с функционированием подземки.

— Ясно. Переоденьте кого-нибудь в железнодорожную форму. Может пригодиться.

— Слушаюсь. Есть затруднения со связью. В непосредственном контакте с захваченным вагоном находится только

Центр управления. Дэниелс в кабине поезда, стоящего на станции «28-я улица», он может связаться по радио с Центром управления, но не с захваченным вагоном.

— Кто поддерживает с ними контакт?

— Лейтенант транспортной полиции. По отзывам Дэниелса, парень сообразительный.

— Я сейчас отключусь, Чарли. Не горячитесь. Как только мы примем решение, я тут же свяжусь с вами.

Лимузин проплыл мимо двух дежурных, вытянувшихся по стойке «смирно», и въехал на круговую дорожку около особняка.

Выпрыгнув из машины, комиссар заспешил к подъезду.

10

Город: средства массовой информации

Газетчики и фоторепортеры примчались на Парк-авеню и 28-ю улицу через несколько минут после полиции. Их попытку прорваться на перроны удалось отразить, посему они стали хватать за фалды всех полицейских, которые попадались им на глаза.

— Какова ситуация на данный момент, инспектор?

— Я — не инспектор, а капитан. Мне ничего не известно.

— Будет ли город платить выкуп?

— Тело старшего диспетчера все еще лежит на рельсах?

— Кто руководит операцией?

— У меня приказ ничего не говорить.

— Кто вам приказал?

— С прессой так не обращаются. Как ваша фамилия?

— Кто отдал такой приказ?

— Я отдал. А теперь проваливайте.

— Эй, капитан, тут вам не Германия, вы не в рейхе!

— Ваша фамилия?

— Капитан Миднайт.

— Джо, ну-ка увековечь капитана!

Радиорепортеры, подняв шесты с микрофонами над толпой, сконцентрировали огонь на рядовом составе.

— Сколько, по-вашему, тут народу?

— Очень много.

— Как вас зовут, сэр?

— Мэлтон.

— Мы только что беседовали с рядовым Мэлтоном из ТПС, тактических полицейских сил, непосредственно тут, на 50 .

месте захвата поезда подземки на перекрестке 28-й улицы и Парк-авеню. А вот другой джентльмен, стоящий около меня, я полагаю, детектив в штатском, помогающий контролировать поведение толпы. Сэр, я правильно предположил, что вы — переодетый детектив?

— Я? Нет.

— Тем не менее вы помогаете полиции осаживать огромную толпу.

— Я никого не осаживаю. Моя мечта — вырваться отсюда и добраться до дома.

— О, понимаю, сэр. Я ошибся. Очень вам благодарен. Кто вы по профессии?

— Безработный.

Все телестанции передавали информацию о захвате поезда каждые десять минут. Крупнейшая сеть, «Юниверсэл Бродкастинг Систем», отрядила на место свою суперзвезду новостей Стаффорда Бэдрика. Знаменитый репортер буквально воткнул свой микрофон в лицо человеку с тройным подбородком, сигарой в углу рта и стопкой билетов ипподромного тотализатора в правой руке.

— Что вы можете сказать о драме, развернувшейся под этим тротуаром?

Мужчина погладил подбородки и уставился в камеру.

— По какому конкретно вопросу вы хотели бы услышать мое мнение?

— Некоторые видят в нашей подземке джунгли. Ваш комментарий?

— Джунгли? — переспросил человек с сигарой. — По-моему, они и есть джунгли.

— В каком смысле?

— Там полно диких зверей.

— Вы регулярно пользуетесь подземкой?

— Каждый божий день. А что мне делать остается — из Бруклина пешком топать?

— Опасаетесь ли вы этих ежедневных поездок?

— Еще бы!

— Ощущали бы вы себя в большей безопасности, если бы транспортная полиция патрулировала не восемь часов в сутки, а круглосуточно?

— Это просто необходимо!

— Спасибо, сэр. А вы, девушка?

— Я вас уже видела раньше. На большом пожаре в Кроун-Хэйтс в прошлом году, верно? — «Девушка» была женщиной средних лет с гигантским «пчелиным ульем» на голове. — Я считаю, что это скандал.

— Что вы имеете в виду?

— Все.

— Нельзя ли конкретнее?

— А что может быть конкретнее, чем «все»?

— О’кей, благодарю вас… Сэр, бандиты требуют миллион за освобождение заложников. Какую позицию, по вашему мнению, займут городские власти?

— Я не мэр. Но будь я мэром — избави меня бог от этого! — я бы управлял городом получше. Я дал бы людям работу, сделал улицы безопасными, уменьшил плату за проезд. Затем…

Не прошло и пяти минут с момента объявления о захвате по радио и телевидению, как в отдел новостей «Нью-Йорк Таймс» позвонил некто, назвавшийся «братом Уиллиамусом» — «министром саботажа» «Движения революционеров Америки»:

— Хочу поставить вас в известность, что захват подземного экспресса является акцией революционного саботажа. Понятно?

Ведший разговор заместитель редактора попросил брата Уиллиамуса дать какие-нибудь детали, не известные до сих пор публике, дабы убедиться, что его организация действительно ответственна за захват поезда.

— Сейчас я тебе добавлю такую деталь, что ты живо поймешь, что к чему! — пробасил голос.

— Без таких фактов, — заметил журналист, — любой может взять на себя ответственность за преступление.

— Кончай молоть, это акция чисто революционной экспроприации!

Всего «Таймс» получил около дюжины подобных звонков, «Ньюс» примерно столько же, а «Пост» — чуть меньше. Одни площадными словами бранили налетчиков, сообщали невероятные подробности и излагали идеи относительно способов их захвата; другие требовали информацию о родных и близких, оказавшихся, быть может, в захваченном поезде; третьи высказывали свое мнение по вопросу — платить выкуп или не платить, давая при этом философские, психологические и социологические обоснования поведения налетчиков, а по ходу дела — и всех прегрешений мэра.

— Если город заплатит этим бандитам, значит, давай каждый проходимец захватывай что-нибудь? Я — домовладелец, я плачу налоги и не желаю, чтобы мои деньги шли на ублажение всякой уголовщины. Ни пенни! Пусть только мэр попробует подчиниться, он тут же лишится моего голоса и голосов моей родни, причем — навеки!

— Я понимаю, что мэр взвешивает все «за» и «против». Что перетянет: человеческие жизни или горсть презренных монет? Если хоть один из пассажиров погибнет или получит увечье, передайте вашему хваленому мэру, что я не только не стану голосовать за него, но и жизнь свою положу на то, чтобы всем показать, какое он чудовище!

— Вызовите национальную гвардию! Пусть она штыками прикончит этих подонков! Я предлагаю свои услуги, хоть через месяц мне стукнет восемьдесят четыре. В мое время до такого не допускали.

— Я не говорю, что бандюги — цветные, но коль скоро девяносто пять процентов преступлений в этом городе — дело их рук…

— Передайте полиции следующее: надо затопить тоннель…

11

Его честь мэр

Возле кровати мэра сидели полицейский комиссар, директор казначейства, начальник Управления городского транспорта, президент городского совета, Марри Лассаль, жена мэра и доктор. Хозяин города слабым голосом предоставил право председательствовать на совещании Марри Лассалю.

— У нас нет времени на пустопорожние разговоры, — начал тот. — Так вот, предметом дискуссии является вопрос: платить выкуп или не платить? Все остальное — есть у нас деньги или нет, можем ли мы по закону отдать их, откуда собираемся взять наличные, сумеем ли схватить налетчиков и вернуть деньги — все это остается на втором плане. Мы не можем углубляться в дискуссию, ибо в противном случае у нас на руках будет на семнадцать покойников больше. Времени — максимум пять минут. Надо решать. Готовы?

Мэр слушал дебаты вполуха. Он знал, что Лассаль уже принял решение, и собирался поддержать его. Политический расклад был ему ясен заранее. «Таймс» авторитетно поддержит его по гуманным соображениям, «Ньюс» сдержанно одобрит, хотя и обвинит в допущении инцидента как такового. В традиционных границах Манхэттен будет за него, Куинс — против. Соотношение сил сложилось давно, и даже атомная бомба не сумеет поколебать его. Высморкавшись, он швырнут на пол бумажный платок. Доктор окинул его профессиональным взглядом, жена — с отвращением.

— Будем кратки, — сказал Лассаль. — По минуте на человека.

— Нельзя так ограничивать дискуссию в столь критической ситуации, — отозвался казначей.

— Пока мы тут топчемся, — напомнил Лассаль, — убийцы в серой грязней дыре отсчитывают минуты, чтобы начать убивать заложников.

— Серая грязная дыра? Ну и ну! — взвился начальник Управления городского транспорта. — Вы, между прочим, говорите о самой протяженной, самой загруженной и самой безопасной системе подземных дорог в мире!

— Приступим, — поморщился Лассаль и кивнут комиссару полиции.

— Мои люди в полной боевой готовности и по приказу выкурят их оттуда. Но безопасности заложников я гарантировать не могу, — сказал комиссар.

— Иными словами, — вмешался Лассаль, — вы за уплату выкупа?

— Я этого не сказал. Полиция не должна капитулировать перед преступниками. Но у них автоматы, и в перестрелке возможны жертвы среди заложников.

— Голосуйте, — предложил Лассаль.

— Я воздерживаюсь.

— Так, — Лассаль повернулся к начальнику Управления городского транспорта. — Вы?

— Я забочусь прежде всего о безопасности пассажиров. Отказ от уплаты будет стоить нам доверия людей. Следовательно, так или иначе часть дохода мы потеряем. Мы должны уплатить выкуп.

— А чем платить? — спросил казначей. — Откуда взять, из вашего бюджета?

Начальник горько усмехнулся:

— У меня нет ни пенни.

— И у меня тоже, — заметил казначей. — Я советовал бы мэру не брать на себя никаких обязательств, пока мы не знаем, есть ли у нас деньги.

— Отсюда следует, что вы голосуете против? — бросил Лассаль.

— Я еще не выразил свое понимание этого вопроса.

— Нет у нас времени на философию, — отрезал Лассаль. — Ваш черед. — Он кивнул президенту городского совета.

— Я против по следующим причинам…

— О’кей, — прервал его Лассаль. — Один воздержавшийся, один — «да» и два — «нет». Я голосую «да», таким образом счет два-два. Сэм?

— Подождите минуту, — вступил президент совета. — Я хочу объяснить свое решение.

— На кону — жизнь людей.

— И все же я намерен изложить свои соображения, — продолжал президент совета. — Первое и основное. Я за закон и порядок. С преступниками надо вести войну, а не потакать им.

— Спасибо, мистер президент, — произнес Лассаль.

— Еще одно.

— Черт побери! — взорвался Лассаль. — Вы что, не знаете, у нас истекают минуты!

— Второе, что я бы хотел сказать, — невозмутимо продолжал президент, — заключается в следующем. Если мы уплатим этим уголовникам, то попадем в порочный круг. Это как с самолетами. Стоит подчиниться одним гангстерам — и всякий, кому не лень, начнет захватывать поезда подземки.

— Все по-прежнему, — сказал Лассаль, — два «за», два «против» и один воздержавшийся. Решающий голос остается за мэром.

В ответ мэр бурно расчихался.

— Может, вы попытаетесь поговорить с этими мерзавцами, Марри? Пусть они войдут в наше положение…

— Сейчас не до шуток, — глаза Лассаля сузились. — Сэм, вы что, не видите — у нас нет иного выхода. Мы должны вытащить этих заложников целыми и невредимыми. Иначе…

— Помню, помню я про выборы, — отмахнулся мэр. — Оппозиция и так будет тыкать нам этим поездом в нос до следующей катастрофы. — Мэр повернулся к жене. — Дорогая?

— Нам не простят, Сэм. Людские жизни не имеют цены.

— Действуй, Марри, — вздохнул мэр.

Лассаль повернулся к комиссару полиции:

— Передайте этим мерзавцам: мы платим. — Потом — казначею: — С каким банком мы больше всего имеем дело?

— С «Госэм Нэшнл Траст». Меня воротит от этого, но я позвоню…

— Я сам позвоню. Все вниз. За дело.

Райдер

Райдер знал, что даже при аварийном освещении он представлял собой легкую мишень. Полиция, конечно, была в тоннеле, и снайперы держали его на мушке. Ситуация — вот что было его укрытием. Как на войне.

Героика войны, фразы типа «держаться до последнего», «пренебрегая опасностью», «против превосходящих сил противника» резали ему слух. То были патетические вопли побежденных. Классические примеры этого давали войны древности, большинство которых стало нетленными монументами неумелой организации и идиотской расплаты за просчеты. Достаточно вспомнить Фермопилы — типичная военная ошибка! «Сражаться до последнего» означало, что вас стерли с лица земли; «пренебрегая опасностью», вы бессмысленно умножали потери; появление «превосходящих сил противника» подразумевало, что вы прозевали искусный маневр врага. В данном случае операция была разовой, сохранение сил в задачу не входило, но каждый член команды был нужен для выполнения тактической задачи, поэтому риск следовало строго рассчитывать.

«Команда» — это, конечно, громко сказано. Скорее группка неудачников, случайно сбившихся вместе. За исключением Лонгмена, он плохо знал их; они были просто телами, заполнявшими пустые места в шеренге. Райдер сознавал, что Уэлкома и Стивера он завербовал, дабы уравновесить Лонгмена, страдавшего избытком воображения, а значит, и страха. Он вышел на них через своего давнего знакомого торговца оружием. Для отвода глаз тот представлялся комиссионером кожевенной фирмы. Достать автоматы для него проблемы не составляло. При надобности от мог снабдить вас танками, броневиками, гаубицами, минами и даже списанной подводной лодкой.

После того, как стороны пришли к соглашению о покупке четырех автоматов «томпсон», торговец выудил из сейфа бутылку виски, и они предались воспоминаниям о былых баталиях, в том числе и о тех, где сражались друг против друга. Разговор прервал телефонный звонок. Торговец выслушал сообщение, хмыкнул и, швырнув трубку на рычаг, раздраженно бросил:

— Один из моих парней. Прыти много, а ума ни на грош!

Райдер не обратил внимания на реплику, но торговец продолжил:

— Хорошо бы сплавить его куда-нибудь… Погоди, а тебе он не нужен? Ты покупаешь четыре «томми». А команду уже подобрал?

Райдер отрицательно мотнул головой. Это было в его стиле — сначала думать об оружии, а потом о людях.

— Ну, так как?

— Уж не хочешь ли ты мне всучить гнилой товар?

— Я — человек прямой. Для бизнеса парень не годится — псих. Неуправляемый, скажем. Но жаден, упрям… — он остановился, как бы подыскивая слова, а найдя его, удивился сам, — …и честен. Меня не касается, что ты собираешься делать с «томми». Но если ты обзаводишься ими для стрельбы, этот малый будет в самый раз. Он не обманет и не продаст. А такое в наше время редко встречается.

— Надо подумать. Надеюсь, он не слишком честен?

— Слишком честных не бывает, — угрюмо сказал торговец.

Райдер встретился с парнем на следующей неделе. Как он и думал, парень был нахальным, упрямым и эксцентричным. Серьезным недостатком Райдер эти свойства не считал. Основной вопрос заключался в том, насколько точно он может выполнять приказы.

— Ты откололся от Организации, чтобы заняться собственным делом. Что тебя не устраивало?

— Сплошное старичье, — презрительно произнес парень. — Сидят в своих норах и стригут купоны. Всех стреножили — того не делай, сюда не суйся. У них сгинешь от скуки. Хочу наконец сорвать крупный куш.

— Это опасно, — сказал Райдер, глядя ему в глаза.

Уэлком пожал плечами:

— Я понимаю, что вы не предложите сотню «кусков» за воскресную прогулку. Но я не из пугливых. Меня даже мафиози не смогли достать.

— Верю, — кивнул Райдер. — А приказы выполнять можешь?

— Смотря кто их отдает.

Райдер постучал пальцем по груди.

— Буду честен с вами, — сказал Уэлком. — Так сразу обещать не могу. Я ведь вас не знаю.

На следующей неделе после второго разговора Райдер не без опасений нанял Уэлкома. Одновременно он встретился со Стивером. Того также рекомендовал торговец оружием:

— Парень старательный, а дела идут вяло. Поговори с ним.

В кастовой системе «дна» Стивер слыл «тугодумом» в противоположность «башковитым» вроде Лонгмена. Райдер прощупывал Стивера тщательно. Родом со Среднего Запада, тот постепенно шел от мелких краж к вооруженным грабежам, один раз сидел — когда, отколовшись от своей компании, пошел на самостоятельное дело. Райдер не сомневался, что Стивер будет выполнять приказы беспрекословно.

— Если дело выгорит, ты получишь сто тысяч, — сказал Райдер.

— Хорошие деньги.

— Но их надо заработать. Дело очень рискованное.

Марри Лассаль

Марри Лассаль предупредил секретаршу, что будет сам разговаривать с банком, на соблюдение протокола не было времени.

— Президент, — проворковала секретарша правления банка, — будет счастлив поговорить с вами, как только…

— Меня не волнует, будет он счастлив или нет. Я хочу говорить с ним немедленно!

Секретарша терпеливо снесла его грубость:

— Он разговаривает с заграницей, сэр…

— Слушайте, если вы немедленно не соедините меня с ним, я вас привлеку по закону о преступном неподчинении властям!

Минуту спустя в трубке зазвучал сочный голос:

— Марри! Как дела, старина? Это Рич Томпкинс. Что стряслось?

Рич Томпкинс был вице-президентом «Госэм Нэшнл Траст» по связям с общественностью.

— Какого черта мне подсунули вас?!

Тремя фразами Лассаль передал Томпкинсу суть дела.

— А теперь, если вы лично не можете санкционировать передачу миллиона долларов, идите и вмешайтесь в разговор этого старого пустомели. Ясно?

— Марри… — голос Томпкинса перешел почти в вой, — я не могу. Он говорит с Мурунди.

— Что еще за Мурунди?

— Это страна такая. Кажется, в Африке.

— Оторвите его от того аппарата и притащите к этому.

— Марри, вы недопонимаете. Мурунди. Мы финансируем их.

— Кого это «их»?

— Я же вам сказал: Мурунди. Целую страну.

— Рич, если через тридцать секунд я не буду говорить со стариком, я вас ославлю на весь мир.

— Марри!

— Часы тикают.

— Бог мой, Марри, мы добивались связи с ними четыре дня!

— Еще пятнадцать секунд, и я передаю в газеты и на телевидение горячую новость: Вера Ралстон. Маленькие пожертвования для бедствующей актрисы от покровителя из банка…

— Я добуду его, потерпите!

Ожидание было столь кратким, что Лассаль явственно представил себе Томпкинса, одним прыжком перемахнувшего через приемную и на полуслове прервавшего разговор с Мурунди.

— Добрый день, мистер Лассаль, — голос президента банка был невозмутим и размерен, — я понял, что город в критическом положении?

— Захвачен поезд подземки. Заложниками оказались семнадцать человек: шестнадцать пассажиров и машинист. Если мы не передадим менее чем через полчаса миллион долларов, все семнадцать будут убиты.

— Поезд подземки? — протянул президент. — Это что-то новенькое.

— Да, сэр. Теперь вы понимаете, почему мы так спешим? Как можно получить миллион наличными?

— Только через Федеральный резервный банк.

— Отлично. Вы можете немедленно организовать для нас выдачу денег?

— Выдачу? Как я могу организовать выдачу, мистер Лассаль?

— Взаймы, — повысил голос Лассаль. — Мы хотим одолжить миллион. Суверенный город Нью-Йорк.

— Одолжить?! Но, мистер Лассаль, на это требуется согласие правления, условия займа, сроки…

— При всем уважении, мистер президент, у нас на все это нет времени.

— Но это, как вы изволили выразиться, важно. Знаете, у меня тоже есть избиратели — пайщики, акционеры.

— Слушайте, вы, тупой паразит… — заскрипел зубами Марри и тут же осекся. Но отступать или извиняться было уже поздно. — Вам хочется сохранить свое дело? Я-то выйду из положения — просто обращусь в другой банк. Но вам это отрыгнется!

— Никто, — в тихом изумлении произнес президент, — никто до сих пор не награждал меня таким эпитетом.

— Если вы немедленно не займетесь получением денег, об этом будут говорить все.

Прескотт

Принятое в особняке решение было передано комиссаром полиции начальнику округа, тот немедленно позвонил в Центр управления Прескотту. Вызвав «Пелем 1-23», Прескотт сообщил:

— Мы согласны платить. Повторяю, мы заплатим выкуп. Как поняли?

— Вас понял. Сейчас я передам дальнейшие инструкции. Вы должны выполнить их в точности. Подтвердите.

— О’кей, — сказал Прескотт.

— Три пункта. Первое: деньги должны быть собраны пятидесяти— и стодолларовыми бумажками в такой пропорции: пятьсот тысяч сотнями и пятьсот тысяч полсотнями. Повторите.

Прескотт медленно повторил сказанное для Дэниелса, чтобы тот передал это дальше по линии.

— Соответственно должно быть пять тысяч стодолларовых бумажек и десять тысяч пятидесятидолларовых. Пункт второй: эти бумажки следует разложить на кучки по двести бумажек в каждой и перетянуть каждую пачку толстой резинкой по длине и ширине. Как поняли?

— Пять тысяч сотенных, десять тысяч пятидесятидолларовых в пачках по двести бумажек, перетянутых вдоль и поперек резинкой.

— Пункт третий: все бумажки должны быть не новыми, а номера серий выбраны наугад. Повторите.

— Все старые бумажки, — проговорил Прескотт, — и без подбора серийных номеров.

— Все. Когда деньги доставят, свяжитесь со мной для дополнительных инструкций. Связь кончаю.

— Я все понял, — вступил Дэниелс. — Когда снова выйдете на связь, постарайтесь оттянуть время.

Прескотт вызвал «Пелем 1-23».

— Я передал ваши инструкции, но нам надо больше времени.

— Сейчас два сорок девять, — ответил главарь. — У вас еще двадцать четыре минуты.

— Будьте реалистами, — возразил Прескотт. — Деньги надо подсчитать, сложить в пачки, привезти… Это просто физически невозможно.

— Нет.

Ровный непреклонный голос заставил Прескотта сжать кулаки.

— Слушайте, — превозмогая дрожь, сказал он, — дайте нам еще пятнадцать минут. Ну какой смысл убивать невинных людей?

— Невинных не бывает.

«О боже, — подумал Прескотт, — это фанатик!»

— Пятнадцать минут, — повторил он. — Неужто из-за каких-то пятнадцати минут вы перебьете всех людей?

— Всех? — в голосе просквозило удивление. — Мы не собираемся убивать всех, иначе нам некем будет торговать. Но если мы убьем парочку или даже пятерых, оставшихся хватит для выкупа. Вы будете терять по одному пассажиру каждую минуту после предельного срока. У меня нет желания дальше дискутировать с вами.

Прескотт, стараясь совладать с голосом, переменил тему:

— Вы позволите нам подобрать старшего диспетчера?

— А кто это?

— Человек, которого вы застрелили. Мы хотели бы вынести его.

— Нет.

— Вдруг он еще жив и его можно спасти?

— Он мертв.

— Откуда вы знаете?

— Он мертв. Но если настаиваете, мы можем всадить в него еще полдюжины пуль, чтобы не мучился. Связь кончаю.

Прескотт сложил руки на панели и медленно опустил на них голову. Мгновение спустя он вздрогнул и вымуштрованным голосом произнес:

— Никакой отсрочки. Полный отказ. Они будут убивать по пассажиру каждую минуту, если мы опоздаем.

— Успеть нельзя просто физически, — тем же сухим тоном отозвался Дэниелс.

Фрэнк Корелл

Перескакивая от панели к панели, Фрэнк Корелл пытался спасти линию от паралича. Поезда, отправляющиеся от Дайр-авеню, были направлены на Вестсайд. Поезда, уже прошедшие на юг, были пущены в Бруклин, другие — по кольцу. Пока все это было беспорядочной импровизацией, но Фрэнк пытался внести в нее какой-то порядок.

— «Железка» должна функционировать без остановок! — орал он.

Марри Лассаль

Марри Лассаль взлетел по парадной лестнице в покои мэра. Его честь лежал лицом в подушки, напряженно ожидая момента, когда нависший над ним доктор нанесет шприцем неотвратимый удар.

— Сэм, вставайте, одевайтесь. Мы едем, — произнес помощник.

— Да вы рехнулись! — простонал мэр.

— Совершенно исключено, — вмешался врач. — Это нелепость.

— Вас никто не спрашивает, — отрезал Лассаль. — Политические решения тут принимаю я.

— Его честь — мой пациент, и я не позволю ему вылезать из постели.

— Ну, так я найду врача, который позволит ему сделать это!

— Марри, я препогано себя чувствую, — остановил его мэр. — В чем дело?

— В чем дело? Семнадцать граждан рискуют своей жизнью, а мэр не хочет туда заглянуть?

— Что изменится, если я приеду? Меня освистают…

— Слушайте, Сэм, все, что от вас требуется, это приехать туда, сказать налетчикам несколько слов в мегафон, и все. Можете возвращаться в постель.

— Неужели меня послушаются?

— Сомневаюсь, но сделать это надо. Пусть избиратели видят, что вы защищаете жизненные интересы граждан.

— Они-то не больны, — прокашлял мэр.

— Вспомните Аттику, — сказал Лассаль. — Вы уподобитесь тамошнему губернатору.

Мэр резко сел в кровати, свесил ноги, и его повело вперед.

— Это безумие, Марри. Я даже встать не могу. Если я поеду, мне станет еще хуже, — его глаза округлились. — Я могу даже умереть.

— С политиками случаются вещи похуже смерти, — успокоил Лассаль. — Я помогу вам натянуть брюки.

12

Райдер

Райдер открыл дверь кабины, и Лонгмен встретил его вопрошающим взором. Стивер сидел у задней двери с направленным в тоннель автоматом. В центре, расставив ноги, по-хозяйски стоял Уэлком, зажав автомат под мышкой и презрительно глядя на пассажиров.

— Прошу внимания, — произнес Райдер.

Он оглядел повернувшиеся к нему лица. Только двое из пассажиров встретились с ним взглядами: старик — мрачно, но с живым интересом, и черный активист — вызывающе из-под обагренного кровью носового платка. Бледный машинист беззвучно шевелил губами. Хиппи сонно-отсутствующе улыбался. Мамаша с усилием гладила своих мальчишек. Девица в брезентовой шапочке сидела, закинув ногу и выставив напоказ колени.

— У меня новая информация, — сказал Райдер. — Город согласился выкупить вас.

Мамаша притянула к себе ребят и крепко их поцеловала. На челе черного активиста не дрогнуло ни жилки. Старик захлопал ручками, без всякой иронии имитируя овацию.

— Если все пойдет по плану, вы целыми и невредимыми разойдетесь по своим делам.

— Что вы имеете в виду, говоря «по плану»? — поинтересовался старик.

— Если город сдержит свое слово.

— О’кей, — сказал старик. — Мне все-таки очень интересно, просто из любопытства, а сколько денег?

— Миллион долларов.

— За каждого?

Райдер покачал головой.

— То есть примерно по шестьдесят тысяч на нос. Это все, чего мы стоим?

— Заткнись, старый.

Голос Уэлкома, автоматический, скучный. Райдер видел почему: тот заигрывал с девицей, чья шикарная поза была адресована явно Уэлкому.

— Сэр, —мамаша подалась к нему, сминая мальчишек. — Сэр, как только вы получите деньги, вы нас отпустите?

— Нет, но очень скоро.

— А почему не сразу?

— Хватит вопросов! — отрезал Райдер. Он сделал шаг назад к Уэлкому и прошептал: — Кончай окручивать девку. Нашел время!

Едва понизив голос, Уэлком ответил:

— Не беспокойся. Я могу пасти эту компанию и порезвиться с пташкой. Нигде не промажу.

Райдер нахмурился, но смолчал. Он вернулся в кабину, не реагируя на тревожный взор Лонгмена. Ничего не оставалось, кроме как ждать. Он не пытался гадать, принесут деньги к сроку или нет. Он даже не давал себе труда взглянуть на часы.

Том Берри

Через день должно было исполниться три месяца, как его послали в переодетый патруль на Ист-Вилледж. В патруль набирали добровольцев, и одному богу известно, зачем он высунулся. Наверно, ему просто надоело мотаться на машине по району со своим напарником, толстошеим убежденным нацистом, ненавидевшим евреев, негров, поляков, итальянцев, пуэрториканцев и практически всех остальных; единственное, что ему нравилось, это война, не только вьетнамская, а война вообще. Его разговоры вызывали у Тома тошноту.

Отрастив волосы до плеч, отпустив бороду, напялив на себя пончо, ленту на голову и бусы на шею, он отправился слоняться среди мотоциклетных групп, бродяг, наркоманов, студентов, радикалов, сбежавших из дому подростков и вырождавшихся хиппи Ист-Вилледжа.

Опыт оказался несколько с сумасшедшинкой, но уж никак не скучным. Ему довелось познакомиться и даже сдружиться с несколькими хиппи, переодетыми под хиппи карманниками (а чем они хуже его?!), чернокожими ребятами, собиравшими запоздалый долг с потомков рабовладельцев, и, наконец, через Диди — с горевшими революционным огнем детьми богатых родителей, сменившими домашний комфорт и элитарные студенческие кампусы на прокуренные берлоги. Их богом был Мао, но даже он не пришел бы в восторг от такого пополнения.

Диди он повстречал в первую неделю хождения. В это время его основной задачей являлись акклиматизация и знакомство с подопечными. Он изучал заглавия книг, выставленных на витрине книжного магазина на площади св. Марка — пестрый набор от Мао до Маркузе, когда она вышла из дверей и задержалась у объявления. Одетая в джинсовый костюм и тенниску, она выглядела стандартной нонконформисткой, но длинные, падающие на плечи волосы были вымыты, джинсовка и тенниска выстираны (подобные обстоятельства им всегда учитывались), фигурка стройная, приятные черты лица.

От его внимательного взгляда ей стало не по себе.

— Книги в витрине, бэби.

Голос у нее был не уличный, мягкий. Он улыбнулся:

— Мне эти книжки нравились, пока вы не вышли. Вы лучше.

Она насупилась:

— На сколько долларов?

В ее словах он услышал трубный отзвук феминистской полемики.

Когда они встретились на другой день, Диди начала его идеологическое образование. А на следующей неделе она пустила его не только в свое обиталище, но и в постель. Тут ему пришлось проявить некоторую ловкость рук, чтобы она не заметила пистолет. Но несколькими днями позже он снебрежничал, и она разглядела кобуру под мышкой. Пришлось показать.

С округлившимися глазами она ткнула пальцем в дуло «тридцативосьмерки» и проговорила:

— Зачем тебе эта свинячья пушка?

Быть может, ему следовало и дальше морочить ей голову, но у него не хватило духу ей врать.

— Я… Видишь ли, Диди, так получилось, что я и есть «свинья»…

Она поразила его тем, что энергично дала ему в зубы, так, что он зашатался, а потом бросилась на пол и, уткнув голову в руки, горько заплакала, как самый обыкновенный буржуазный птенчик. Потом, после взаимных упреков, поношений, обвинений, признаний и клятв любви, они решили не разрывать отношений, а Диди дала тайный обет — хотя долго хранить тайну она и не могла — посвятить себя освобождению «свиньи».

Лонгмен

Лонгмен с самого начала возражал против убийства пассажиров за просрочку времени.

— Мы должны угрожать, — сказал Райдер, — и это должно быть убедительным. В тот момент, когда они перестанут верить, что мы приведем угрозу в исполнение, нам крышка.

Доводы Райдера были логичными, но от этого не становились менее ужасными. Временами он казался Лонгмену машиной без страстей и даже эмоций. К примеру, в вопросе о деньгах он был сдержаннее самого Лонгмена, настаивавшего на том, что требовать надо пять миллионов.

— Слишком много, — сказал Райдер. — Они могут не согласиться. Миллион — это та сумма, которую человек может себе представить, понять, допустить. Она обычна.

— Это гаданье на кофейной гуще. Вы же не знаете, захотят они платить или нет. А вдруг вы ошибетесь? Тогда мы упустим жирный кусок.

Наградой Лонгмену была редкая улыбка Райдера. Но он остался непреклонен: «Не надо рисковать. Вы выйдете из тоннеля с четырьмя сотнями тысяч, причем не облагаемых налогом. Неплохой доход для безработного».

Решение было принято, но у Лонгмена остался от разговора осадок. Что значили для Райдера деньги? Важнее, пожалуй, было само предприятие, возбуждение, лидерство. То же можно было отнести и к прошлому Райдера, к его наемничеству. Человек не станет подставлять себя под пули, если им руководит желание только заработать. Наверно, есть и другие, не менее сильные мотивы.

Закупая «материальную часть», Райдер не скупился. Он платил за все сам, даже не спрашивая Лонгмена о том, как они поделят расходы после получения денег. Лонгмен знал, что четыре автомата стоят дорого, так же как и амуниция, специально сшитая одежда и прочее…

Лонгмена начали беспокоить Уэлком и девица в солдатской шапочке. Несмотря на замечание Райдера, ничто не изменилось.

Он не был ханжой, нет. И у него были бабы, и разные, но чтобы вот так, на людях?!

Анита Лемойн

Анита сделала вид, что поправляет юбку, и украдкой посмотрела на золотые часики. Даже если ей удастся выбраться из этого поганого поезда сейчас, она уже опоздала. А это значит, что поганец помощник режиссера возьмет кого-нибудь другого, хотя ей пришлось переспать с ним для того, чтобы он выпустил ее в крохотной роли в рекламном ролике.

Проклятая жизнь в этом проклятом городе. У нее не осталось пятнадцати долларов на такси, пришлось сесть в поезд и вот — на тебе. Роль, конечно, не стоила и ломаного гроша, но была надежда после стольких мытарств, унижений и просьб зацепиться за телевидение. В маленьком городке на юге, где она выросла, ей восхищенно свистели вслед все парни. Выйти замуж не составляло проблемы. Но остаться гнить в глуши, когда она знала цену себе и своей внешности? Нет уж, увольте.

Нью-Йорк отказался покупать ее. Разумеется, охотников заплатить наличными за вечер в ее постели было сколько угодно, но это не окупало расходов. Квартира в приличном районе, театральные курсы, одежда — все это было рабочей необходимостью. Без этого пришлось бы расстаться с мечтой об экране, могучей силой, тянувшей ее в этот проклятый город.

Роль, крохотная роль, заветная роль — все это сейчас уплывало из-за четырех кретинов, надумавших играть в солдатики. Ситуация становилась опасной. Даже если они нарочно не станут стрелять в нее, столько оружия вокруг представляло угрозу. Что напишут потом в рубрике происшествий? «Анита Лемойн, молодая…» Кто? Просто девушка, не получившая еще ни одной работы. Сколько снимков она видела за это время в «Ньюс» — тело, заботливо укрытое полицейским… «Я не хочу быть случайной жертвой нелепого происшествия. Мне нужно выбраться отсюда! Любой ценой!! Если понадобится, я пойду сейчас с этим диким итальяшкой в кабину или просто лягу на скамейке на глазах у всех…»

Анита в панике взглянула на ухмылявшегося парня с автоматом, нагло взиравшего на нее.

Комо Мобуту

Рана на виске Комо все кровоточила. «Я получил ее, — со злостью думал он, — из-за парочки трусливых негров, которые от страха даже не подняли головы». Он отнял платок от виска и взглянул на них. «Боже, я готов отдать всю кровь по капле ради того, чтобы мой народ вздохнул свободно. Но посмотрите — этим двум крысам нет никакого дела!»

Кто-то тронул его за рукав. Вертлявый старик рядом протягивал ему большой свернутый платок.

Мобуту мотнул головой:

— Я у вас ничего не просил.

— Возьмите. Мы все в одной лодке.

— Нет уж, вы сидите в своей лодке, а я останусь в своей. Нечего мне мозги пудрить.

— Хорошо, не надо лодки. Но платок возьмите, а то ваш промок.

— Я не беру подаяний.

— Хорошо, заплатите мне пять центов. Я купил платок два месяца назад и с учетом амортизации он больше не стоит.

— Я ничего не беру у белых свиней.

— Белый — согласен. А насчет свиньи вы ошиблись: у меня другая религия, — улыбнулся старик. — Берите и не ершитесь.

— Ошиблись адресом, старина. Мы — враги, и нечего сюсюкать. Настанет день, и я вас отделаю так же, как они — меня. Вы все заодно.

— О’кей, — ответил старик. — В тот день я возьму ваш платок.

Комо посмотрел на толстый платок в руке старика. В конечном счете он наверняка куплен на доходы, высосанные из его черных братьев и сестер. По справедливости, платок принадлежал им, ему; это была мизерная репарация за вековое рабство. Он взял платок и с вызовом взглянул на старика. Морщинистое лицо того расплылось в улыбке.

13

Город: под землей

Прибыв на станцию «28-я улица», окружной начальник отправил отряд патрульных вниз очистить платформу. Десять минут спустя они вернулись потные, злые, один сильно хромал, у другого было расцарапано лицо, третий поддерживал разбитую руку. Пассажиры отказались разойтись, при виде полиции толпа разразилась бранью, особо ретивые стали швырять мусорные баки. Наряд арестовал шестерых буянов, четверо из которых были отбиты толпой по пути наверх. В руках полиции осталась ревущая чернокожая женщина и молодой человек с чахлой бороденкой, по неустановленным причинам получивший удар прикладом, вследствие чего был в полуобморочном состоянии.

Толпа, продолжал докладывать сержант, была неуправляемой. В стоявшем у платформы поезде было разбито несколько окон, объявления и афиши на станции сорваны, скамейки перевернуты, по всему перрону валялась выброшенная из туалетов использованная бумага. Дэниелс с трудом улавливал донесения участников операции. Он предупредил, что работать в таком бедламе немыслимо.

Окружной начальник вызвал подкрепление. Пятьдесят полицейских в форме и десять детективов с дубинками врезались в массу пассажиров на платформе. При этом возникали новые помехи: многие пассажиры требовали возврата платы за проезд. В последовавшей свалке неустановленное количество пассажиров и минимум шесть полицейских получили телесные повреждения. Руководивший акцией капитан прорвался к разменной кассе и приказал служащему выдать деньги каждому пассажиру. Клерк отказался делать это без распоряжения свыше. Капитан выдернул пистолет, сунул его в окошко кассы и отчетливо проговорил: «Вот тебе распоряжение. Если ты сейчас же не начнешь выдавать деньги, я разнесу твою поганую рожу!»

Множество пассажиров и полицейских пострадали в давке у кассы при возврате денег (тринадцать человек настолько серьезно, что нуждались в медицинской помощи, а четверо — в госпитализации), но через пятнадцать минут после того как полиция ворвалась на станцию последний пассажир вышел на поверхность.

Центр управления

Центр управления продолжал крутить по трансляционной сети кассеты с информацией, задачей которой было очистить станции в зоне инцидента. Мужской голос непрерывно призывал пассажиров покинуть станции и перейти «кратчайшим путем на линии «Бруклин — Манхэттен», «Индепендент» или «Вестсайд». Кое-кто последовал увещеваниям и вышел на поверхность, но большинство отказалось трогаться с места («Вот такие они, — сказал шеф транспортной полиции окружному начальнику. — Не проси меня объяснять почему»). Дабы избежать повторения «Битвы при 28-й улице», полиция уже не пыталась применять силу. Наряды разместились около входов в подземку. Мера оказалась эффективной повсюду, кроме станции «Астор-плейс», где группа пассажиров, явно подстрекаемая кем-то, снесла двери, смяла полицейские кордоны и прорвалась вниз на платформу.

Город: «Ошеаник Вуленс Билдинг»

В вестибюле «Ошеаник Вуленс Билдинг» (компания, носившая это название, уже давно в погоне за дешевой рабочей силой перебралась на юг, но ее название, красовавшееся над величественным фронтоном, укоренилось за самим зданием) Эйб Розен переживал самую фантастическую удачу в своей жизни. Рядом со зданием находился вход в метро, и люди, натолкнувшись на полицейский кордон, в волнении кидались к его киоску. За полчаса он распродал весь запас сигарет, даже неходовые сорта. Потом разобрали сигары, и наконец, когда покупать уже было нечего, дошла очередь до журналов и газет. Многие обменивались мнениями, стоя в вестибюле. Таким образом, Эйб Розен был все время в курсе событий.

— Только что укатила «скорая помощь». Машин двадцать. Они там по ошибке врубили контактный рельс. Представляете, если в вас влепят миллион вольт…

— Это все кубинских рук дело. Копы погнались за ними в тоннель…

— Полиция думает выкачать из тоннеля воздух, те начнут задыхаться и выползут…

— Они заломили по миллиону за каждого пассажира, так что вынь да положь двадцать миллионов! Город пытается сторговаться по полмиллиона за каждого.

— Мэр? Да что вы? Он ездит только в богатые кварталы. Если бы это случилось в Ленокс-авеню…

— Собаки. Им нужно спустить в тоннель свору доберманов, и те перервут им глотки. Потери? Но это же будут не люди, а собаки!

— Как только они спустят в тоннель танк…

Эйб Розен только поддакивал. Он давно уже разучился чему-либо удивляться в этом сумасшедшем городе.

— Что стряслось? — спросил его вошедший новичок.

Эйб грустно покачал головой. В двух шагах развивалось преступление века, но какое это имело значение?

— Ничего особенного, — ответил он. — Парад или еще что-нибудь.

Клайв Прескотт

В студенчестве Прескотт был лучшим баскетболистом своего маленького колледжа в Южном Иллинойсе, но до профессионала не дотянул. Его слишком поздно заметили, и хотя он изо всех сил выкладывался на тренировках, его отсеяли еще до начала сезона. Став лейтенантом, он довольно скоро начал ощущать «потолок» карьеры в Главном управлении полиции. Конечно, работа была привилегированная, особенно для негра, но дотянет ли он до капитана? Это еще вопрос. Последнее время он подумывал об уходе. Пусть даже с меньшим жалованьем, но не в полиции. С другой стороны — жена, двое малышей, да и о пенсии следует думать…

Прескотт сидел у пульта главного диспетчера, неотрывно глядя на созвездие мерцающих лампочек. Он мог бы убедить главаря банды отсрочить назначенный предел, но сейчас, когда осталось двадцать минут, а деньгами еще не пахло, на это не было шансов.

В другом углу Корелл — само воплощение ответственности — маневрировал поездами, взывал к машинистам и «башенникам», истерично вопил. Этот, мрачно подумал Прескотт, просто расцветает от запарки. Вулканический темперамент. Очнувшись, лейтенант вызвал «Пелем 1-23».

— Да? — рявкнул Дэниелс.

— Сэр, я хотел выяснить, везут ли деньги.

— Еще нет, я сообщу вам.

— Понял. — сказал Прескотт. — Значит, везут. Я так и передам на «Пелем 1-23».

— Я же сказал — еще нет!

— Да, сэр, — сказал Прескотт. — Вопрос в том, сколько времени понадобится на их доставку.

— Слушайте, я же вам говорю… — Дэниелс внезапно замолк, и Прескотт подумал: наконец-то до него дошло. — О’кей, я понял. Давайте!

Прескотт вызвал «Пелем 1-23».

— Это лейтенант Прескотт. Деньги уже в пути.

— Понял.

Голос главаря был ровным.

— Мы действуем, — сказал Прескотт. — Вы видите. Но их физически невозможно довезти при таком движении за одиннадцать минут. Вы меня слышите?

— Десять. Десять минут.

— Это невозможно. Дайте нам десятиминутную отсрочку.

— Нет.

— Мы носимся как угорелые, — продолжал Прескотт. — Дайте нам шанс.

— Нет. Крайний срок — три тринадцать.

Голос был все так же ровен.

— Хорошо. Для нас ясно, что деньги должны быть доставлены в три тринадцать. Мы постараемся. Но ведь от станции надо еще пройти по тоннелю. Дайте нам какое-то время. Отвечайте. Вы меня слышите?

Последовала пауза.

— Хорошо. Я согласен. Но больше никаких уступок. Поняли? Когда привезут деньги, свяжитесь со мной для дальнейших инструкций. Связь кончаю.

«Вот так, — подумал Прескотт, — несколько минут я выиграл. Но это ничего не даст, деньги к трем тринадцати на станцию привезти все равно не успеют».

Артис Джеймс

Патрульный Артис Джеймс стоял за колонной в двадцати метрах от хвоста захваченного вагона. Он был в безопасности, но двигаться было нельзя, и мышцы начали затекать. Ветерок доносил из тоннеля приглушенные шорохи.

Ясно, что в тоннеле позади него уже есть полиция — человек двадцать-тридцать, может, пятьдесят, со снайперскими винтовками, автоматами, гранатами со слезоточивым газом. Знают ли они о его присутствии? Такую мелочь начальство вполне могло упустить при рассмотрении ситуации. Поганое дело — впереди налетчики, позади — свои. Он оказался буквально между двух огней. Того и гляди, подкрадется сзади какой-нибудь чертов командос и прирежет — пикнуть не успеешь. Прямо как в кино!

Прижатым к стенке боком Артис явственно ощущал пачку сигарет, купленных у Эйба Розена, непреодолимое желание курить буквально пронзало его. Ему пришло на ум, что если дело кончится плохо, курить ему уже не придется — именно так для него материализовался образ смерти: не жратва, не бабы, не деньги… Неужто никто ему не поможет в этом зверинце?

Его честь мэр

Машина комиссара рванула от особняка так резво, что один из караульных рухнул на грядку рододендронов, боясь попасть под колеса. Рядом с шофером сидел комиссар, сзади — Марри Лассаль и укрытый шерстяным пледом мэр. Когда машина вырвалась на Истэнд-авеню, мэр чихнул с такой силой, что внутри машины на солнце заплясали мириады пылинок.

— Это глупость, Марри, — мэр вытер нос о плед.

— Я глупостей не делаю, — холодно ответил Лассаль. — На все, что я делаю, у меня есть веские причины.

— Лезть в грязный ветреный тоннель..

— Зато вылезать будем в теплынь и уют, — отпарировал Лассаль. — Слушайте, все, что от вас требуется, это взять громкоговоритель и произнести возвышенное ходатайство о помиловании.

— Они не могут в меня выстрелить?

— Встанете за столбом. Явных поводов стрелять в вас у них не должно быть.

Мэр так скверно себя чувствовал, что не поддержал шутку.

— Вы думаете, они из горожан?

— Расслабьтесь, — сказал Лассаль. — Смотрите на это как на благотворительное мероприятие.

— Знай я, что это на самом деле может помочь…

— Может.

— Заложникам?

— Нет, — ответил Лассаль. — Вам.

Окружной начальник

Толпа, собравшаяся на автостоянке близ юго-западного выхода станции «28-я улица», напоминала гигантскую молекулу, электроны которой то и дело перескакивали с одной орбиты на другую. Окружной начальник смотрел на часы, где пульсировали секунды.

— Три минуты четвертого, — сказал он. — Еще десять минут.

— Если они кого-нибудь убьют, — отозвался начальник транспортной полиции, — я за то, чтобы спуститься вниз и вышибить их оттуда.

— А я за то, чтобы выполнять указания, — ответил окружной начальник. — Если они убьют одного, останется еще шестнадцать. А если мы начнем стрелять, они перебьют всех. Вы возьмете на себя ответственность за такое решение?

— Пока еще, — заметил начальник транспортной полиции, — меня никто не просил принимать решения.

К машине подошел полицейский капитан, назвавшийся газетному репортеру капитаном Миднайтом. Его щеки пылали.

— Сэр, — выпалил он, — что мы делаем?

— Стоим и ждем. Вас осенили какие-нибудь идеи?

— Сэр, неужели мы должны подчиняться бандитам на глазах у…

— Капитан, сделайте одолжение, подите вон, — утомленно произнес окружной начальник.

Краска начала растекаться по лицу капитана. Он резко повернулся и зашагал прочь.

— Я его не виню, — сказал окружной начальник. — Он — мужчина. А нынче не время мужчин, нынче время торговцев.

— Сэр, — сидевший боком в дверях машины сержант протянул ему трубку радиотелефона. — Это комиссар, сэр.

В трубке раздался голос комиссара: «Докладывайте».

— Мы ждем денег. Они еще не выехали, и я не представляю, как их можно привезти вовремя. Следующий ход их. — Сделав паузу, он добавил: — Если только приказ не изменен.

— Нет, — вяло проговорил комиссар. — Я говорю с пути. Мы едем к вам. Со мной мэр.

— Прекрасно, — сказал окружной начальник, — я придержу для него толпу.

Федеральный резервный банк

Федеральный резервный банк (ФРБ) называют «банком для банков». Он выполняет функции неправительственного органа по контролю денежного обращения: накапливает денежные запасы во время спада и безработицы и спускает их в периоды процветания и инфляции.

ФРБ трудно вывести из себя, это — хладнокровный организм. Однако звонок президента «Госэм Нэшнл Траст» вызвал легкую панику. Все операции с поступающими и выдаваемыми банкнотами проводятся на третьем этаже здания банка на Либерти-стрит, 33. Оно выглядит неприступной крепостью, сложенной из монолитных камней, с зарешеченными на нижних этажах окнами. Посетитель третьего этажа (а таких немного) проходит через массивные двери с вооруженной охраной и попадает под непрерывный контроль телекамер. С левой стороны коридора помещаются лифты повышенной безопасности для спуска денег к погрузочным платформам. Дальше за зарешеченными окнами — отдел выплат и приема денег, а за стеклянными окнами виден отдел сортировки и подсчета. Там обрабатывают деньги, пересылаемые в Федеральный резервный банк ассоциированными банками. Запертые в отдельных клетушках счетчики, в большинстве своем мужчины, взламывают печати на холщовых мешках с деньгами и пересчитывают количество пачек в них.

Сортировщицы (эту работу выполняют женщины) работают в большом помещении, смахивающем на коровник. Они распределяют бумажки в соответствии с номиналами по пазам машины, которая автоматически подсчитывает их по мере поступления. Несмотря на головокружительную скорость, сортировщицы умудряются не только выуживать истертые и поврежденные ассигнации, но и высматривают фальшивые банкноты, которые должны перехватывать кассиры банков, но, увы, часто пропускают.

Экстренный чек на миллион долларов, подписанный президентом «Госэм Нэшнл Траст», был обработан служащим отдела выплат в несколько минут. Подавляя в себе раздражение от нарушения процедуры, он отобрал десять связок пятидесятидолларовых банкнот и пять связок сотенных, затем сорвал на связках бечевки и обтянул их крест-накрест резинками.

Окончив работу, служащий сложил деньги в холщовый мешок и просунул его через зарешеченное окошко двум охранникам, дожидавшимся в соседней комнате. Схватив весивший одиннадцать килограммов мешок, охранники кинулись направо по коридору. Один из них рванул дверь лифта, и они провалились вниз, к погрузочной платформе.

Патрульный Уэнтуорс

Люди из подразделений спецопераций были привычны к импровизации, тем не менее патрульный Уэнтуорс, сидевший за рулем грузовичка, припаркованного к тротуару перед погрузочной платформой Федерального резервного банка, был ошарашен произошедшим, а его напарник, патрульный Альберт Риччи, онемел от всего случившегося (что Уэнтуорс не мог не рассматривать как дар божий). Риччи был из неумолкающих трепачей, причем сюжет не менялся никогда: его необъятное сицилийское семейство. Грузовик окружали восемь мотоциклистов, все — в защитных очках, сапогах, затянутые в кожу. Они беспрерывно поджимали акселераторы, будоража Мейнд-авеню рыком моторов.

Голос по радио требовательно спросил — заметьте, пятый раз за последние пять минут, — получили ли они наконец деньги. «Нет, сэр. Еще нет, сэр, — ответил Риччи, — ждем». Голос исчез, и Риччи, покачав головой, бросил Уэнтуорсу: «Ну и ну! Приспичило, значит».

Народ, проходя по узкой старой улице, оглядывал грузовик и особенно эскорт мотоциклистов. Большинство не задерживалось, но все же помаленьку скопилась группка зевак. К их запястьям цепочками были прикреплены «кейсы», и Уэнтуорс сообразил, что это — инкассаторы. У них наличными сотни тысяч, может, миллионы!

— Ну как, ты польщен таким конвоем? — спросил Уэнтуорс у Риччи.

— Ну и ну! Приспичило, значит, — пропел тот.

— Еще добавь, — заметил Уэнтуорс, — по «копу» на каждом перекрестке на всем пути. Только не говори, пожалуйста, «ну и ну»!

— Думаешь, успеем? — спросил Риччи, глядя на часы. — Чего они там копаются?

— Считают, — ответил Уэнтуорс. — Представляешь, сколько раз надо обслюнявить палец, чтобы сосчитать миллион?

Риччи недоверчиво глянул на него.

— Не полощи мозги. У них есть какая-нибудь машина.

— Точно. Машинка, которая им пальцы слюнявит.

Риччи заметил:

— Нет, не успеем. Это просто невозможно. Даже если они выскочат с деньгами сейчас…

По платформе затопали двое охранников. Одной рукой они вцепились в холщовый мешок, другой держали автоматы. Они подбежали к окну Уэнтуорса.

— С другой стороны, — кивнул Уэнтуорс, заводя мотор. Риччи открыл дверь. Охранники швырнули мешок ему на колени и захлопнули дверь, Мотоциклисты, включив сирены, двинулись вперед.

— Ну, и мы с богом, — проговорил Уэнтуорс. Риччи рядом докладывал по рации.

Полицейский на углу махнул им рукой, они свернули на Нассау-стрит — одну из самых узких, но оживленнейших магистралей города. Весь транспорт был остановлен и прижат к тротуарам, они величественно проплыли по ней и по встречной полосе Парк-роу двинулись к видневшемуся слева зданию мэрии.

— Не рассыпь денежки! — хохотнул Уэнтуорс.

У здания мэрии он вырулил на правую сторону улицы. Поток машин с Бруклинского моста поднимался на виадук. За Чамберз-стрит эскорт мотоциклистов ворвался на Сэнтр-стрит и пронесся мимо белоколонного здания федерального суда. Сделав зигзаг, они вылетели на Лафайетт.

Количество копов, задействованных в операции, ошеломляло. Во всем остальном городе полицейских, по-видимому, днем с огнем не сыщешь. Вот раздолье уголовщине! Засверкали тормозные сигналы мотоциклов, Уэнтуорс увидел, что ближайший перекресток заблокировала машина. Он нажал на тормоз, но мотоциклисты тут же стали отрываться от него, и он понял, что они не собирались останавливаться, а просто инстинктивно коснулись тормозов. Как раз в момент, когда мотоциклисты должны были врезаться в нее, проклятая колымага с ревом освободила перекресток. В окружении стаи мотоциклистов Уэнтуорс срезал угол.

— Нам не успеть! — прокричал Риччи.

— А я и стараться не буду. На следующем углу сверну влево и врублю газ, после чего у нас с тобой будет миллион.

Риччи метнул на него взгляд, в котором смешались недоверие, страх и — Уэнтуорс был в этом убежден — тоска.

— Твоя доля — полмиллиона, — добавил Уэнтуорс. — Представляешь, сколько тонн макарон можно на эти денежки купить?

— Слушай, — сказал Риччи, — у меня чувство юмора не хуже твоего, но националистских выпадов я не люблю.

Уэнтуорс проскочил еще один поворот, и еще один полицейский растаял в гаревой дымке. Перед ним открылась широкая Хьюстон-стрит.

Окружной начальник

В 15.09 из грузовичка, везшего деньги, сообщили об аварии на Хьюстон-стрит. Избегая столкновения с пешеходом, демонстративно перебегавшим улицу прямо у них перед носом — возможно, потому, что он рассматривал воющие сирены как нарушение его конституционных прав, — два несшихся впереди мотоциклиста резко свернули и врезались друг в друга. Обоих вышибло из седел. Они еще крутились на мостовой, а Риччи уже был на связи. Центр в свою очередь связался с окружным начальником. Какие будут инструкции? Окружной начальник приказал двум мотоциклистам из конвоя оказать помощь раненым, а остальным мчаться дальше. Время на исходе, осталось девяносто секунд.

Группа, окружавшая командный пункт у автостоянки, понурила головы. Капитан Миднайт бил по крылу машины кулаком.

Внимание окружного начальника привлек шум толпы в полуквартале от него. Каски полицейских из тактических частей неистово затряслись: они пытались сдержать натиск толпы. Приподнявшись на цыпочки, он заметил мэра, без шляпы, но укутанного в плед. Тот улыбался, кивая головой, в ответ раздалось улюлюканье. Рядом шел комиссар. Десяток копов прокладывали им путь.

Окружной начальник взглянул на часы: 15.10. Почти тут же он снова поглядел на них. Все еще 15.10, но секундная стрелка стремительно неслась по кругу.

— Не успеют, — пробормотал он.

Чья-то рука хлопнула его по плечу. Это был Марри Лассаль, а около него — улыбавшийся, но бледный, со слезящимися полуприкрытыми глазами — мэр. Он в изнеможении прислонился к комиссару.

Лассаль сказал:

— Мэр спустится в тоннель и лично обратится к налетчикам.

— Ни в коем случае, — покачал головой окружной начальник.

— Я не спрашиваю вашего разрешения. Вам надлежит все подготовить, —обрезал его Лассаль.

Окружной начальник поглядел на комиссара, тот был абсолютно невозмутим. Уяснив позицию комиссара как невмешательство, окружной начальник обратился к мэру:

— Сэр, я высоко ценю вашу тревогу по поводу этого инцидента, — и после паузы, во время которой он пришел в восторг от собственной дипломатической изысканности, — но об этом не может быть и речи. Не только из соображений вашей собственной безопасности — ради безопасности заложников.

Он увидел, как комиссар еле заметно кивнул. Мэр тоже кивнул, но что было тому причиной — согласие или физическая слабость — понять было трудно.

Лассаль пронзительно взглянул на него, затем круто повернулся к комиссару:

— Господин комиссар, прикажите этому человеку подчиняться.

— Нет, — сказал мэр окрепшим голосом, — офицер прав. Это — полная ахинея. Я еду домой, Марри.

Он пошел к машине, за ним неотступно плелся Лассаль.

— Сэм, ради всего святого, вы ставите под угрозу политическое будущее…

Комиссар бросил:

— Продолжайте, Чарли. Я их провожу и вернусь. Ваше шоу еще впереди.

Улицу прорезал вой сирены. Окружной комиссар резко повернулся, но звук внезапно оборвался.

— Охрана на припаркованной машине сработала, — сказал кто-то.

Окружной начальник посмотрел на часы: 15.12. «У того лейтенанта из транспортной полиции была недурная идея». Он повернулся к полицейскому на связи:

— Вызывай Дэниелса. Пусть связываются с налетчиками и передают, что деньги привезли.

14

Райдер

Райдер включил в кабине лампочку и взглянул на часы: 15.12. Через шестьдесят секунд придется убить заложника.

Том Берри

Том Берри не верил в телепатию. Но сейчас, глядя исподлобья на ствол автомата, покачивавшийся в метре от него, он напряжением мысли подавал сигналы соседям по вагону. И, кажется, чудо свершилось. Один за другим они подтверждали получение импульса. Готовы?

Сначала — отвлекающая группа: старик просимулировал сердечный припадок и свалился в проход. Мамаша с парнишками бросились поднимать его, заблокировав линию огня. В этот момент и дело вступил возглавляемый чернокожим активистом штурмовой отряд. Трое завалили налетчика в центре вагона, а театральный критик рухнул на него сверху, накрепко придавив к полу. Основная группа ринулась по проходу к верзиле у заднего выходу. Его палец метнулся к спусковому крючку, но прежде чем он успел вскинуть автомат, его вытолкнула из вагона груда разгоряченных тел.

Сам Берри ждал своего часа: он хотел схлестнуться с главарем. Едва тот вышел из кабины, Том ловко подставил ему ногу, и главарь, шлепнувшись на пол, выронил автомат. В следующую секунду Том уже сидел на нем, прижав к затылку пистолет.

— Не стреляйте, — прохрипел тот, — сдаюсь…

Клайв Прескотт

— «Пелем один — двадцать три», отвечайте! «Пелем один — двадцать три!»— голос Прескотта дрожал от волнения.

— Слушаю вас, — голос главаря, как всегда, был ровен и невозмутим.

— Деньги прибыли, — сказал Прескотт. — Повторяю: деньги прибыли.

— Да. Хорошо. — Пауза. — Вы уложились тютелька в тютельку. — Простая констатация факта. Никаких эмоций. — Сейчас я дам вам инструкции по передаче денег. Вы должны неукоснительно следовать им. Как поняли?

— Продолжайте.

— Двое полицейских должны спуститься на пути. Один понесет мешок с деньгами, другой — зажженный карманный фонарь. Как поняли?

— Вас понял. Продолжайте.

— Фонарем пусть водят по кругу. Дверь вагона будет открыта. Мешок с деньгами следует положить на пол, затем оба полицейских должны повернуться и идти на станцию. Как поняли?

— Ясно.

— И зарубите себе на носу: все условия остаются в силе. Малейший шаг со стороны полиции — и мы убьем заложника.

— Да, — сказал Прескотт. — В этом я не сомневаюсь.

— На доставку денег вам дается десять минут. Если к этому времени их не будет, то…

— Ясно, — сказал Прескотт, — вы убьете заложника. Это становится однообразным. Нам надо больше времени. Они не успеют дойти.

— Десять минут.

— Дайте нам пятнадцать,/- сказал Прескотт. — По путевому полотну трудно идти, да еще с тяжелым мешком. Дайте пятнадцать. /

— Десять. Это последний сказ. Когда деньги будут у нас, я свяжусь с вами для заключительных инструкций.

— О чем? Ах да, как смыться. Ну, это вам не удастся.

— Сверим часы, лейтенант. На моих 15.14. До 15.24 деньги должны быть у нас. Связь кончаю.

— Связь кончаю, — проговорил Прескотт. — Подохни.

Патрульный Уэнтуорс

В 15 часов 15 минут 30 секунд патрульный Уэнтуорс, пригвоздив педаль газа к полу, влетел на Юнион-сквер, проскочил узкое место и на той же скорости пронесся по автостраде — 28-й улице. Не спуская пальца с кнопки сирены, он резко срезал угол, стукнулся левым колесом о край тротуара и, обдав стоявших облачком смрада, замер у автостоянки. Мотоэскорт пронесся дальше.

Уэнтуорс узнал окружного начальника, тяжеловесной рысью кинувшегося к грузовичку. Почти не разжимая губ, Уэнтуорс проговорил:

— Ого, как шустрит! Чует мое сердце, нас ждет внеочередная лычка.

Окружной начальник, еле дыша, рванул дверь и заорал: — Где он?

Риччи сбросил мешок ему на руки. Окружной начальник шатнулся, но устоял. Выпрямившись, он передал мешок двум копам — патрульному тактических сил в синем шлеме и сержанту транспортной полиции.

— Шевелитесь! — рявкнул окружной начальник. — У вас восемь минут. Марш!

Коп с мешком на плече и сержант транспортной полиции ринулись к входу на станцию. Окружной начальник проводил их взглядом и резко повернулся к Уэнтуорсу и Риччи.

— Катитесь. Тут и без вас народу хватает. Доложитесь диспетчеру и мотайте на работу.

Уэнтуорс завел мотор и двинулся прочь от командного пункта.

— Ну как, стоило свернуть со всеми денежками налево?

— Стоило, — мрачно ответил Риччи и потянулся к микрофону. Уэнтуорс смолк. Риччи доложил диспетчеру о выполнении задания.

— Жаль, не перехватили несколько пачек, — продолжил Уэнтуорс, когда Риччи выключил микрофон. — Честное слово, иногда хочется стать преступником. По крайней мере, тогда тебя станут уважать.

Сержант Мисковски

За все одиннадцать лет службы сержанту транспортной полиции Мисковски только раз довелось побывать на полотне подземки, когда он погнался за парой алкашей, которым вздумалось прогуляться по тоннелю. Он до сих пор помнил ощущение ужаса перед возможностью споткнуться и упасть на контактный рельс, которое ни на мгновение не отпускало его, пока он бежал за вопившими забулдыгами. В конце концов они добрались до следующей платформы, где тут же попали в объятия другого патрульного.

Сейчас все было иначе, вернее, новые ощущения напрочь вытеснили прежние. Тьму тоннеля прорезали изумрудные цепочки сигнальных ламп. Когда они миновали девять пустых вагонов, сержант уже знал, что тоннель набит копами. Возле колонн шевелились неясные тени, несколько раз совсем рядом возникло чье-то дыхание.

Фонарь, медленно качавшийся из стороны в сторону, выхватывал из липкого мрака то рельсы, то испещренные прожилками стены. Они шли в хорошем темпе, Мисковски уже начал сопеть, а этому копу-оперативнику хоть бы хны: железный парень, даже с мешком дышит как младенец.

— Вот они, — сказал коп.

Мисковски увидел в глубине тоннеля слабый свет и покрылся испариной.

— Прямехонько прем на четыре автомата.

— Догадываюсь, — проговорил коп и поправил плечом мешок. — А знаешь, в нем кило десять-двенадцать, не так много для миллиона.

— Я тоже подумал об этих чертовых бумажках, — хмыкнул Мисковски. — Представь, что на них можно купить. Целую жизнь и тридцать два удовольствия… Запомни этот день, вряд ли когда еще доведется держать в руках миллион. Предприимчивые ребята — деньги с доставкой…

— Кто-то стоит в дверях вагона, — прервал его коп. — Видишь?

— Езус-Мария! — сказал Мисковски. — Надеюсь, он знает, кто мы такие, и не начнет стрелять.

Артис Джеймс

Артис Джеймс окоченел. Ему казалось, он провел в тоннеле всю жизнь и останется в нем навек. Подобно тому, как стихией рыбы является вода, его стихией стал тоннель — подземный океан, темный, сырой, наполненный шорохами.

Даже нутро вагона было более успокаивающим, ибо в нем были люди. Он чуть-чуть высунул голову из-за колонны. В прямоугольнике задней двери возникла часть фигуры — пол головы, правое плечо. Секунд десять это видение существовало, затем исчезло. Через минуту-другую оно вновь появилось, и Артис понял, что это наблюдатель, ствол его автомата, словно поисковая антенна, устремился в глубь тоннеля. Когда фигура возникла вновь, Артиса осенило, что она представляет собой идеальную мишень.

Он попытался вспомнить, какие распоряжения дал ему сержант. Замереть на месте? Что-то вроде этого: стоять и ничего не предпринимать. Однако предъяви он мертвого преступника, кто рискнет обвинить его в невыполнении приказа? Когда маячившая фигура вновь появилась в дверном проеме, Артис навел пистолет и нажал на курок.

Выстрел прогремел в тоннеле, словно взрыв бомбы. Он услышал звон разбитого стекла. Вслед за тем фигура надломилась и рухнула. Попал! Тоннель превратился в форменный ад. Ослепительно засверкали вспышки автоматных очередей, стены зазвенели от пуль. Артис буквально втерся в свою хранительницу-колонну. Боже! Если налетчикам не удастся его пристрелить, ответный огонь копов из тоннеля уж обязательно его достанет.

15

Сержант Мисковски

Когда раздался выстрел, сержант Мисковски с воплем: «Они бьют в нас!» — бросился на путевое полотно и потянул за собой копа. Над ними пронесся шквал автоматного огня. Мисковски вдавил голову в руки, и тут же над ним пронеслась вторая волна смерча.

Коп бросил мешок перед собой.

— Нет, миллионом не прикроешься, — прошептал он.

Огонь прекратился, но Мисковски выждал не меньше минуты, прежде чем поднять голову. Коп осторожно поглядывал из-за мешка в сторону вагона.

— Что будем делать? — спросил Мисковски. — У тебя есть желание лезть в огонь?

— Нет уж, к черту, — ответил коп. — Надо выяснить, что происходит. Проклятье, от этого дерьма вовеки форму не отчистишь.

Когда огонь прекратился, тоннель показался вдвое темнее, чем раньше, а тишина давила на уши. Мисковски пощупал мешок. Интересно, во что было бы выгоднее всего вложить миллион долларов?

Райдер

Когда Райдер шел по проходу, пассажиры следили за ним остекленевшими глазами. Казалось, они не дышали. Уэлком стоял лицом к двери, наполовину высунувшись в тоннель. Под ногами хрустели осколки. Просунутый в пустой оконный проем ствол автомата шевелился.

Райдер встал перед Стивером и вопросительно взглянул на него.

— Ничего, — сказал Стивер. — Думаю, что прошло навылет.

На его правом рукаве, чуть ниже плеча, растекалось темное пятно.

— Сколько пуль?

— Одна. Я мог бы садануть в ответ, — он постучал по лежавшему на коленях автомату, — но там ни черта не видать. Это он дал очередь, — Стивер кивнул на Уэлкома.

Райдер кивнул и пробрался к Уэлкому. Тоннель сквозь разбитое окно выглядел безжизненным, а сумрачные колонны превращали его в колдовской подземный лес.

Он отодвинулся от окна. Уэлком возбужденно дышал.

— Ты без разрешения покинул пост, — сказал Райдер. — Встань на место.

— Иди ты в… — огрызнулся Уэлком.

— Вернись на свое место.

Уэлком резко повернулся, ствол его автомата коснулся груди Райдера, и тот через плащ ощутил пустоту автоматного дула. Райдер уставился сквозь прорези маски прямо в глаза Уэлкому.

— Возвращайся на место, — повторил он.

— Пошел ты со своими приказами! — буркнул Уэлком, но уже по интонации Райдер понял, что тот уйдет.

Райдер подошел к Стиверу.

— Ты уверен, что это был одиночный выстрел?

Стивер кивнул.

— А в ответ на очередь Уэлкома?

— Нет, один выстрел, и все.

— У кого-то сдали нервы. Или мозги, — сказал Райдер. — Думаю, больше с этим хлопот не будет. Ты можешь управиться с автоматом?

— Конечно. Болит немного, вот и все.

Райдер наклонился к ране. Кровь медленно сочилась сквозь дырку в плаще.

— Потерпи минуту, сейчас я займусь твоим плечом.

Райдер пошел к центру вагона. Кто? Старик и алкоголичка, вероятно, были бы наименьшей потерей для человечества… Нет. Морализировать в его задачу не входило.

— Вы. — Он ткнул пальцем наугад. — Встаньте.

— Я?

— Да, — сказал Райдер, — вы.

Дэнни Дойл

Дэнни Дойлу грезилось, что он ведет поезд подземки по очень странной линии. Подземка была как надо, все честь по чести, но с ландшафтом — деревья, озера, холмы, все залито солнечным светом. Были здесь станции и народ на них, но остановок никто не требовал. Замечательная была поездка: контроллер до упора, все сигналы зеленые, душа поет.

Видение рассеялось после выстрела с путей, а когда забил автомат, Дэнни вдавил голову в плечи. Потом он увидел мокрое пятно на синем плаще здоровяка, и ему стало почти дурно. Он не выносил вида крови, вообще зрелища любого насилия, ну, кроме американского футбола по телевизору, когда не слышны удары по телу. Говоря по правде, он был трусом, что для ирландца считалось почти противоестественным пороком.

Когда вожак налетчиков ткнул пальцем, он решил было не вставать, но побоялся ослушаться. Возможно, палец указал и не на него, да теперь, после того как он переспросил, сомнений не оставалось. Ноги были настолько ватными, что в голове мелькнула мысль: упасть. Главарь увидит его беспомощность и велит сесть на место. Но он боялся, что вожак раскусит эту хитрость и озлится еще больше. Поэтому, хватаясь за поручни, он двинулся к центру вагона. Когда поручни кончились, он вцепился в одну из центральных стоек.

Во рту Дэнни собралось такое количество слюны, что ему пришлось дважды сплюнуть, прежде чем он смог говорить.

— Пожалуйста, не делайте со мной ничего.

— Пошли за мной, — сказал главарь.

Дэнни влип в стойку.

— Не за себя прошу: жена, пятеро детей. Жена больная, то в больницу, то обратно…

— Кончай выть, — вожак оторвал Дэнни от стойки. — Твое начальство хочет, чтобы ты подкатил обратно те девять вагонов, когда дадут ток.

Он схватил Дэнни за руку и потащил к выходу из вагона. Здоровяк поджидал их у двери. Дэнни отвел глаза от окровавленного рукава.

— Пойдешь в кабину первого вагона, — сказал главарь, — и будешь ждать указаний из Центра управления.

Дэнни вгляделся в глаза вожака, видневшиеся в прорезях маски. Они ничего не выражали.

Дэнни схватился за дверь.

— А как я поведу поезд без ключей и тормозной ручки?

— Они пришлют тебе полный комплект.

— Терпеть не могу пользоваться чужой тормозной ручкой. Знаете, у каждого машиниста личная…

— Делай, что говорят! — В голосе вожака впервые появились нотки нетерпения.

Дэнни выглянул в тоннель.

— Я не могу. Там лежит кто-то. Мне придется переступить через тело. Я не могу смотреть…

— Тогда закрой глаза, — сказал вожак, толкая Дэнни в спину.

Неизвестно почему Дэнни вспомнил шалость, которую отмочил на первой мессе. Неужто за это его карает бог? Господи милостивый, я не хотел. Вытащи меня отсюда, и я буду самым благочестивым и преданным твоим слугой. Ни прегрешения, ни лжи, ни нечестивого помысла…

— Прыгай, — сказал главарь.

Анита Лемойн

За долю секунды до того, как указующий перст вожака ткнул в нее, Анита Лемойн ощутила страх.

На жест вожака откликнулся машинист — бедный ублюдок! В испуге она стала искать взглядом своего брюнета. Тот с интересом следил за тем, как машинист вис на поручнях. Да черт с ним, посмотри на меня, посмотри на меня. Точно услышав, он повернулся к ней. Она изобразила чарующую улыбку и провела язычком по губам. Стопроцентное попадание можно было зафиксировать невооруженным глазом. Слава богу, подумала Анита, авось пронесет.

Сержант Мисковски

— Что будем делать? — спросил Мисковски.

— Черт возьми, откуда мне знать! — ответил коп. — Я простой патрульный, а ты — сержант. Тебе решать.

— При чем тут сержант, когда вокруг полно начальства! Мне нужен приказ.

Коп приподнялся и выглянул.

— В дверях кто-то есть. Видишь? Две головы. Нет, три… Разговаривают… Смотри, один спрыгнул на рельсы!

Мисковски стал следить за фигурой, смутно маячившей впереди. Она выпрямилась, обернулась к вагону, затем очень медленно, шаркая, двинулась вперед. Почти сразу же раздался выстрел…

Окружной начальник

Снайпер, находящийся в тоннеле, доложил наверх о перестрелке. Первой реакцией окружного начальника было замешательство.

— Не понимаю, — сказал он комиссару. — Мы еще не просрочили время.

Комиссар побелел.

— Они паясничали! А я-то рассчитывал, что они будут соблюдать свои собственные условия!

Окружной начальник вспомнил концовку доклада снайпера.

— Кто-то в них выстрелил. Эти чудовища выполняли свои условия, причем точно.

— Кто выстрелил?

— Пока неясно. Снайпер сказал, что звук напоминал пистолетный выстрел.

— Безжалостная публика, — покачал головой комиссар.

— Этого следовало ожидать.

— Где двое с деньгами?

— Снайпер сказал, что они уже недалеко от поезда. Они были почти у цели, когда забил автомат.

— Каков ваш следующий ход?

— Осталось шестнадцать заложников — вот что надо учитывать в первую очередь.

— Да, — подтвердил комиссар.

Окружной начальник взял микрофон, связался с Дэниелсом на «Пелем 1-28» и велел ему, соединившись через Центр управления с налетчиками, передать следующее: деньги в пути, задержка вызвана случайным инцидентом.

— Вы довольны? — спросил окружной начальник. — Офицер полиции расшаркивается перед убийцами.

— Спокойно, — сказал комиссар.

— Спокойно? Они заводят музыку, а мы под нее танцуем. У нас целая армия с автоматами, гранатометами и компьютерами — и мы им лижем задницу. Они убивают…

— Успокойтесь!

Окружной начальник прочел на лице комиссара зеркальное отражение своей собственной злобы и страдания.

— Извините, сэр.

Артис Джеймс

Машиниста убил тот самый человек, которого он подстрелил — или думал, что подстрелил. Сам Артис Джеймс не связывал эти события, во всяком случае, пока что. Он не отлеплялся от колонны с момента, когда в ответ на его выстрел низверглась лавина автоматного огня, и по случайному совпадению выглянул как раз, когда машинист — он смог различить спецодежду в полоску — спускался на пути. Несколько секунд спустя человек в дверном проеме открыл огонь, и Артис снова откинулся к стене.

Выждав паузу, он включил радиопередатчик и, приложив микрофон к губам, вызвал штаб. Ему пришлось трижды давать сигнал, прежде чем ему ответили.

— Я вас плохо слышу. Громче.

— Громче не могу. Они слишком близко, могут услышать, — прошептал Артис.

— Говорите громче!

— Это патрульный Артис Джеймс. Я в тоннеле. Около захваченного вагона*

— Хорошо, так немного лучше. Продолжайте.

— Только что они застрелили машиниста. Они вывели его на пути и застрелили.

— Боже! Когда это случилось?

— Минуты две спустя после первого выстрела.

— Какого первого? Кто стрелял?

Артиса как обухом стукнуло. Боже, это стрелял не я! Боже, надо как-то выкручиваться…

— Как слышите, Джеймс? — вопрошал радиоголос. — Где начали стрелять? В поезде или в тоннеле?

— Я и говорю, — зашептал Артис. Кажется, проскочило, парень, о боже, кажется, пронесло… — Кто-то выстрелил по вагону.

— Кто?

— Не знаю. Откуда-то сзади меня. Может, и попали. Точно не скажу.

— О, господи! Машинист мертв?

— Не двигается. Что мне делать?

— Ничего. Ради всего святого, не делайте ничего.

— Вас понял. Продолжаю ничего не делать.

Райдер

К тому времени, когда Райдер вытащил из своего саквояжа в кабине машиниста перевязочный пакет, Стивер уже успел раздеться. Плащ и пиджак были аккуратно сложены на сиденье. Райдер обследовал рану. Из входного отверстия сочилась кровь; там, где пуля вышла, крови было гораздо больше.

— Вроде чистая, — сказал Райдер. — Болит?

Стивер помотал головой.

Райдер порылся в металлической коробке с лекарствами и извлек пузырек с антисептическим раствором.

— Сейчас забинтую. Это все, что можно здесь сделать.

— Валяй.

Смочив две салфетки, Райдер с обеих сторон прикрыл рану и тщательно забинтовал руку. Стивер стал одеваться.

— Не перетянул? А то потом занемеет.

— Ерунда, — ответил Стивер. — Почти не чувствую.

Райдер спрятал индивидуальный пакет и двинулся к кабине. Голос в динамике неистовствовал. Нажав на педаль в полу, Райдер включил микрофон.

— «Пелем один — двадцать три» вызывает Центр управления. Отвечайте.

— Ах ты, ублюдок! За что вы убили машиниста?

— Вы стреляли в моих людей. Я предупреждал, что за этим последует.

— Кто-то нарушил приказ и выстрелил. Это ошибка! Свяжись вы сразу со мной, вам не пришлось бы его убивать.

— Где деньги?

— Рядом с поездом.

— Даю вам три минуты на доставку. Так, как договорились раньше. Прием.

— Ублюдок, гнида! Ах, как хочется с тобой повстречаться! Честное слово, хочется!

— Связь кончаю, — сказал Райдер.

Сержант Мисковски

— Эй, ребята!

Приглушенный голос донесся откуда-то из мрака.

Мисковски сжал автомат:

— Кто тут?

— Свой! Я за колонной. Неохота показываться. Вам приказ от окружного начальника: проводить доставку денег по плану.

— А те знают, что мы идем? Не начнут снова палить?

— Да они вам ковер расстелили. За миллион наличными!

Коп встал и закинул мешок на плечо.

— Ну, мы пошли.

Невидимый голос добавил:

— Приказано шевелиться, в темпе.

Мисковски поднялся и включил фонарь.

— Марш смерти, — заметил коп.

— Не трепись, — оборвал Мисковски.

Город

Словно подчиняясь какому-то таинственному закону поглощения и пополнения, толпа не уменьшалась и не увеличивалась. Одни уходили, другие занимали их места, и облик гигантского зверя почти не менялся. Солнце скрылось за окрестными домами, стало зябко. Лица розовели, люди пританцовывали на месте, но не расходились.

Столь же непостижимым образом толпа узнала об убийстве машиниста раньше полицейских, стоявших в оцеплении. Это стало сигналом к массовому осуждению полиции, мэра, транспортной системы, губернатора, национальных меньшинств, а главное, города — этого необъятного монолита, который они ненавидели и с которым мечтали расстаться, но вне которого уже не могли существовать.

Полицейские, узнав о смерти машиниста, срывали свою ярость на собравшихся. Добродушие как рукой смахнуло. Выравнивая толпу, они огрызались и охотно давали волю рукам. Толпа оптом и в розницу ввязывалась в перебранку, припоминая бесчисленные факты полицейской коррупции, обращая внимание копов на то, из чьих налогов им капает зарплата, на которую они обосновались в лучших районах города, а кое-кто, чувствуя, что успеет ретироваться, кричал им: «Свиньи!»

В итоге ничего не изменилось.

16

Том Берри

Вожак примостился на сиденье рядом с раненым верзилой. Оба навели автоматы на открытую дверь. Затем Том увидел на путях блики света и понял, что это означает. Город платил. Миллион долларов наличными, извольте получить. Любопытно, почему налетчики потребовали именно миллион. Что — их порог воображения останавливался на этой сакраментальной цифре? Или же — он вспомнил слова старика — они подсчитали, что жизнь каждого заложника стоит около шестидесяти тысяч?

В полумраке тоннеля он различил две фигуры. Должно быть, копы, во всяком случае уж не кассиры из банка. Его обдала волна сочувствия, и без всякой причины в голове всплыл облик дядьки. Что мог дядя Эл сказать о двух копах, безропотно несущих миллион долларов банде гангстеров (или «проходимцев», как он их именовал; в незамысловатом словаре дяди Эла все нарушители закона были «проходимцами»)? Начнем с того, что дядя Эл в это бы с трудом поверил. Дядя Эл в такой ситуации — а он и его начальники в свое время попадали в передряги — был скор на стрельбу. По словам дяди Эла — и так было в его время — частные лица могли платить выкуп за похищение, копы — нет. Копы ловили проходимцев, а не платили им.

Во времена дяди Эла все было по-другому. Народ не кидался на копов, а относился к ним с благоговейным страхом. Попробуй обзови человека в форме «свиньей» — тут же угодишь в подвал полицейского участка, где тебя так отмолотят, что только держись! Полицейская служба во времена папаши дядюшки Эла была еще проще: большинство проблем разрешалось раздувшимся от пива полицейским-ирландцем, творившим суд и расправу одним-единственным методом — коленом под зад. Да, участь полицейского за три поколения одной семьи копов полностью изменилась.

Он явственно представлял себе, как покоробило бы Диди от дяди Эла, не говоря уже о его толстопузом продажном папаше. С другой стороны, она, вероятно, получила бы удовлетворение от мысли, что копы служат явным преступникам на глазах у всех: наконец-то они выступали в своей истинной роли!

В дверном проеме появились две физиономии. Одна — полицейского из тактических отрядов в голубом шлеме, другая — транспортного полицейского с золотой кокардой, тускло поблескивавшей на форменной фуражке. Транспортный полицейский направил луч внутрь вагона, а коп сбросил с плеча мешок на пол. Раздался глухой шлепок. Гм, у туалетной бумаги звук вышел бы точно таким жъ Полицейские с бесстрастными лицами повернулись и пошли обратно.

Лонгмен

Лонгмен следил, как мешок плюхнулся на пол, и Райдер вывалил его содержимое — десятки зеленых пачек, перетянутых крест-накрест резинками. Миллион долларов, мечта каждого американца, валялся на грязном полу вагона. Стивер сбросил плащ и пиджак на сиденье, и Райдер проверил застежки жилета. Четыре жилета были сшиты по заказу и обошлись Райдеру недешево. Они надевались через голову и застегивались по бокам. В каждом было по несколько карманов, все пачки раскладывались в них.

Стивер стоял, раскинув руки, точно манекен, а Райдер рассовывал пачки по кармашкам. Потом Стивер оделся и пошел в центр вагона, где занял место Уэлкома. Пока Райдер набивал его жилет, Уэлком, не переставая, бахвалился. Райдер молча продолжал свое дело. Когда он через весь вагон подал ему знак, сердце Лонгмена бешено запрыгало. Он почти стремглав кинулся к двери. Но Райдер начал раздеваться сам, и Лонгмена скрючило от мучительной обиды. Ну почему он всегда должен быть последним? В конце концов, кто подал идею?! Но вид денег быстро развеял чувство досады.

— Деньги сполна, — прошептал он. — Глазам не верю…

Райдер молча поворачивался так, чтобы Лонгмену было сподручнее рассовывать пачки по кармашкам.

— Я молю бога, чтобы все уже окончилось, — продолжал Лонгмен.

Райдер поднял правую руку и бросил ледяным тоном:

— Еще ждет веселье.

— Веселье! — дернулся Лонгмен. — Это же риск! Получись что-нибудь не так…

— Скидывай свое барахло, — перебил его Райдер.

Он нафаршировал жилет Лонгмена пачками и они разошлись по своим местам.

Лонгмен ощущал приятную тяжесть. Его забавляла зависть в глазах кое-кого из пассажиров: им явно хотелось бы самим обладать такой наглостью, чтобы провернуть штуку вроде этой. Ничто не может так изменить мнение о людях, как деньги…

Райдер

— «Пелем один — двадцать три» вызывает Прескотта в Центре управления, — произнес Райдер в микрофон.

— Прескотт слушает. Как денежки, шеф? Все в порядке? Счет сошелся? А цвет?

— Прежде чем я продиктую вам инструкции, хочу напомнить, что они должны быть выполнены в точности. Жизнь заложников зависит от вашего поведения. Как поняли?

— Мерзавец…

— Если вы поняли, достаточно сказать «да».

— Да, недоносок.

— Я продиктую вам пять пунктов. Записывайте их по очереди и после каждого подтвердите, как поняли, без комментариев. Пункт первый: по завершении этого разговора вы должны включить ток во всем. секторе. Как поняли?

— Понял.

— Пункт второй: после включения напряжения вам следует освободить местную линию до станции «Саут-ферри». Подчеркиваю — «зеленую улицу». Мы не должны останавливаться или спотыкаться на красном свете. Повторите, пожалуйста.

— Очистить путь до «Саут-ферри». Дать «зеленую улицу».

— Если мы нарвемся на красный свет, то убьем заложника. При любом нарушении будет то же самое. Пункт третий: все поезда должны стоять на месте. За нами никто не должен двигаться. Как поняли?

— Ладно, сделаем.

— Пункт четвертый: вы свяжетесь со мной, как только очистите линию до «Саут-ферри» и включите «зеленую улицу». Как поняли?

— Выйти на связь, когда линия будет свободна, а сигналы зеленые.

— Пункт пятый: все полицейские, находящиеся в тоннеле, должны быть убраны. Если это не будет сделано, мы убьем заложника.

— Понял. Можно вопрос?

— По поводу инструкций?

— По поводу вас. Вы понимаете, что вы — ненормальный?

Райдер взглянул на пустынные пути.

— Это к делу не относится. Я буду отвечать только на вопросы, касающиеся инструкций. Такие есть?

— Нет.

— Для выполнения вам дается с этого момента десять минут. Как поняли?

— Дайте нам побольше времени.

— Нет, — отрезал Райдер. — Связь кончаю.

Окружной начальник

Отдавая приказы в соответствии с новыми инструкциями похитителей, окружной начальник велел дюжине переодетых детективов смешаться с толпой на платформе станции «Саут-ферри», а полиции сконцентрироваться в прилегающем районе. Затем, дабы развеять собственное недоумение, он обратился за советом к шефу транспортной полиции Костелло.

— Что у них на уме, шеф?

— Хотят использовать всех заложников как прикрытие? — он потряс головой. — Странная тактика. Я бы лично в поисках отступления в тоннель не лез.

— Но они полезли, — сказал окружной начальник, — из чего следует предположить, что у них есть хорошо продуманный план бегства. Они требуют подать напряжение на линию и освободить пути. Вам это что-нибудь говорит?

— Ясно, что они намереваются ехать в своем вагоне.

— Почему они выбрали станцию «Саут-ферри»?

— Разрази меня господь, если я знаю. Им придется проходить через Бруклинский мост. У них что, в гавани лодка стоит? Гидроплан? Просто не могу представить.

— А что идет после «Саут-ферри»?

— Пути делают петлю и возвращаются обратно на «Боулинг-Грин».

Окружной начальник поблагодарил его и взглянул на комиссара. Тот молчал. «Дает возможность мне самому покрутить мозгами, — подумал окружной начальник. — Демонстрирует присущее ему доверие к подчиненным. А почему бы и нет? Если все хорошо кончится, почему бы и нам не получить свой лучик славы?»

— Мы можем пасти их в другом поезде, — заметил шеф транспортной полиции. — Я знаю, что мы обещали не…

— А разве после прохода их поезда зеленый свет не сменится на красный и нас не остановит блокировка?

— На местной линии — да, а на экспрессной — нет, — сказал шеф. — Может, они об этом не подумают?

— Они об этом подумают, — ответил окружной начальник. — Слишком много они знают о подземке, чтобы не подумать. Ну, хорошо, сядем мы им на хвост на экспрессной

линии. Но ведь если они нас заметят, одним пассажиром станет меньше.

— Мы можем следить за их продвижением по табло в башне «Большой Центр», по крайней мере, до станции «Бруклинский мост». А потом башня «Невинс-стрит» поведет их на юг.

— Это нам точно покажет, когда они двинутся?

— Да. А также — где они находятся в тот или иной момент. Естественно, все платформы мы набьем транспортной полицией.

— О’кей, — бодро произнес окружной начальник. — Так и сделаем. Ваша башня следит за их перемещениями. Экспресс сидит у них на пятках. А можно вырубить в нем все огни и снаружи, и внутри?

— Да.

— О’кей, — окружной начальник тряхнул головой. — Адское занятие: преследовать поезд подземки! Начальником экспресса я поставлю Дэниелса. Патрульные автомобили будут следовать за ним по поверхности. Вторая проблема — связь. От башни — сюда, в Центр и на патрульные машины? Это плохо. Лучше посадим в башни двоих на разных аппаратах: один на связи со мной, другой — с Центром, а диспетчер оттуда напрямую связывается с патрульными машинами. Я задействую в этой операции все машины. Всех копов городской и транспортной полиции. Перекроем все станции, все выходы, все аварийные выходы. Сколько у вас аварийных выходов, шеф?

— Примерно по два на станцию.

— Одно замечание, — нарушил молчание комиссар. — Должны быть приняты все меры предосторожности. Я — о заложниках. Они нам нужны живыми.

Том Берри

Внезапно вспыхнувшие светильники заставили пассажиров зажмуриться. Ослепительный неон подчеркнул симптомы стресса, которые сглаживало аварийное освещение: сжатые подрагивающие губы, углубившиеся морщины, полные страха глаза. Том Берри обнаружил, что девице в брезентовой шапочке полутьма была на руку — яркий свет тут же выявил потеки косметики на вспотевшем лице. Младший мальчишка капризничал, словно разбуженный после дневного сна. Голова, щека и шея активиста были в крови. Только на старой пропойце изменение обстановки не отразилось: она продолжала спать, время от времени пуская пузыри. Налетчики показались солиднее и грознее» Что ж, подумал Берри, они действительно стали массивнее — каждый на четверть миллиона.

Дверь кабины открылась, и оттуда вышел вожак. Старик, который, похоже, произвел себя в делегаты общественности, бодро произнес:

— О, вот и наш друг! Сейчас мы узнаем, что будет дальше.

— Прошу внимания, — вожак ждал, хладнокровно, спокойно, и Берри подумал: в нем есть что-то профессиональное, он привык командовать. — Все в порядке. Через пять минут мы поедем. Всем надлежит спокойно сидеть на местах.

В память Тома Берри врезалось это неповторимое «надлежит». Где он его слышал? Армия? Конечно! «Вам надлежит чистить форму и обувь до блеска… Вам надлежит контролировать район…» Точно, никаких сомнений, вожак из армейских, к тому же из командовавших. Ну и что?

— Мы рассчитываем в скором будущем отпустить вас. Но до того момента вы — заложники. Ведите себя соответственно вашему положению.

— Коль скоро мы едем, не могли бы вы меня подбросить до «Фултон-стрит»? — спросил старик невинным тоном.

Вожак даже бровью не повел и вернулся в кабину. Большинство пассажиров взглядами показали старику, что его легкомыслие им не по душе. Тот лишь посмеивался.

Итак, подумал Берри, испытание, кажется, позади. Скоро все пассажиры смогут глотнуть свежего воздуха и стать объектами детального полицейского допроса. Все, кроме патрульного Тома Берри, которому придется назвать себя. После этого знакомые сослуживцы перестанут подавать ему руку. А потом, после дознания, еще и Диди. Чем он сможет заняться, когда его выгонят со службы?

Младший мальчонка начал хныкать: «Я хочу уйти отсюда, я устал».

— Тихо! — в голосе мамаши появилась свирепость. — Ты слышал, что сказал этот дядя? Он сказал — тихо!

Башня «Большой Центр»

Когда находившиеся южнее «Пелема 1-23» поезда пришли в движение и на таблопульте башни «Большой Центр» замерцали красные сигналы, диспетчеров охватило оживление. Марино окинул их неодобрительным взглядом: Каз Доловиц любил в рабочем зале тишину. Конечно, Каза здесь нет.

Каз мертв. А это обстоятельство делало старшим Марино. Так вот, он тоже любит тишину!

— Эй, потише! — сказал он и тут же понял, что произнес любимую фразу Каза. — Потише в рабочем зале.

Марино плотно прижал к уху телефонную трубку, связывающую его с диспетчером в штаб-квартире полиции на Сэнтр-стрит. Бок о бок с ним невозмутимая чернокожая миссис Дженкинс была на связи с Центром управления и штаб-квартирой транспортной полиции.

— Пока ничего, — сказал Марино в трубку, — начали очищать путь к югу от «Саут-ферри».

— О’кей, — повторил голос полицейского диспетчера, — пока ничего.

Марино махнул миссис Дженкинс: «Скажи им, пока ничего. «Пелем 1-23» все еще на месте. Всем остальным — тихо. Считайте, что Каз тут».

Дэниелс

Дэниелс вел отборную группу из тридцати человек по путям к экспрессу «Вудлаун 1-41», застывшему на линии примерно в двухстах метрах севернее станции «28-я улица». В его группу входили двадцать профессионалов из Отдела специальных операций и десять полицейских в синих шлемах. Заметив их приближение, машинист высунулся из окна.

— Откройте дверь, — сказал Дэниелс, — мы войдем.

— Мне велели никого не пускать в поезд, — проговорил машинист, шоколадного цвета мужчина с курчавыми усами и баками.

— Я тебе велю! — рявкнул Дэниелс. — Дай руку.

Ворча, он влез в вагон. Половина сидевших пассажиров кинулась к нему. Он поднял руку.

— Э, люди, назад! Собирайтесь, сейчас вы пойдете в другие вагоны, — он ткнул пальцем в трех копов. — Отведите их.

Из общего гула недовольства вырвался один разъяренный голос: «А вы знаете, сколько я уже торчу в этом чертовом поезде? Несколько часов! Я предъявлю городу иск на сто тысяч долларов. Я не шучу!»

Полицейские, опытные в общении с толпой, двинулись вперед. Пассажиры нехотя попятились. Дэниелс схватил машиниста за руку.

— Мы собираемся в погоню, — сказал он.

— Отцепите вагон от поезда и выключите все огни.

— Приятель, мне никто не разрешал делать такие штуки!

Дэниелс сжал руку машиниста покрепче.

— Выруби все огни. Этот вагон должен быть темным снаружи и внутри. После этого отдели его от поезда. Три минуты.

Машинист собрался было выставить дополнительные аргументы против требований Дэниелса, но «рукопожатие» остановило его.

Дэниелс приказал одному из своих людей проводить машиниста, а остальным расположиться на сиденьях. Сжимая винтовки, автоматы и газометы, полицейские заняли места. Дэниелс вошел в кабину.

Райдер

По знаку Райдера Лонгмен подошел к нему. Райдер уступил ему место у пульта управления.

— Вперед, — сказал он.

Лонгмен сдвинул контроллер. Вагон тронулся.

— Жутковато, — нервно бросил он, неотрывно глядя на цепочку зеленых сигналов, — тут везде попрятались копы.

— Ни о чем не беспокойся, — сказал Райдер. — Они не сунутся.

Почему он был так уверен, что противная сторона будет выполнять условия странной войны, правила, которые он сам установил? Как бы то ни было, Лонгмен взбодрился. Руки твердо лежали на рычагах. Вот это его дело, подумал Райдер, а в остальном он никуда не годится.

— Ты точно знаешь, где остановиться?

— С закрытыми глазами, — сказал Лонгмен.

Башня «Большой Центр»

Когда красные сигналы, обозначавшие на таблопульте «Пелем 1-23», начали мигать, Марино хрипло завопил в телефон.

— Что случилось? — спросил полицейский.

— Эти сволочи поехали! — Марино возбужденно толкнул миссис Дженкинс, но та уже передавала новость по своему аппарату диспетчеру штаб-квартиры транспортной полиции. Ее голос был четок и выдержан: «Пелем один — двадцать три» начал движение».

— О’кей, — ответил полицейский диспетчер, — докладывайте, но чуть потише.

— Продолжает двигаться, — проговорил Марино, — на малой скорости, но не останавливается.

Сэнтр-стрит, 240

В зале связи штаб-квартиры нью-йоркского управления полиции лейтенант связался с окружным начальником:

— Сэр, поезд двинулся. Патрульные машины движутся по плану.

— Рано, — сказал окружной начальник. — Пусть подождут, пока он дойдет до «Саут-ферри».

Штаб-квартира транспортной полиции

В штаб-квартире транспортной полиции лейтенант Гарбер, прижав к уху трубку, вслушивался в слова миссис Дженкинс.

— О’кей, подождите минутку, — он повернулся к диспетчеру. — Они движутся. Всех поднять по тревоге. Патрульные машины тоже. Городская полиция следит за ними, но и нам не мешает. Проверьте, чтобы патрульные на станции «23-я улица» быстро получили инструкции. — Он взглянул на часы. — Мы их достанем, черт побери!

В штаб-квартире царила суета, вид которой вызывал у лейтенанта Гарбера мрачное удовлетворение. «Боже, — думал он, — как было бы Хорошо, если б мы их взяли! Именно мы, а не городская полиция».

17

Райдер

— Может, прибавить? — спросил Лонгмен.

— Не надо, — ответил Райдер, — держи так.

— Мы что — уже проскочили засады копов?

— Вероятно, — ответил Райдер, глядя, как левая рука Лонгмена поглаживает рукоять контроллера. — Держи так.

— Прескотт вызывает «Пелем один — двадцать три». «Пелем один — двадцать три», ответьте.

Прямо перед собой Райдер увидел удлиненное яркое пятно, это была станция «23-я улица». Он нажал педаль микрофона:

— Говорите, Прескотт.

— Почему вы двинулись? Путь с юга до «Саут-ферри» не очищен, у нас еще пять минут. Почему вы двинулись?

— Небольшое изменение плана. Мы решили оторваться от копов, которыми вы нас облепили в тоннеле.

— Чепуха, — отпарировал Прескотт, — там не было полиции. Смотрите в оба — скоро появятся красные сигналы.

— Знаю. Мы скоро остановимся и дадим вам возможность освободить путь. У нас еще пять минут.

— Что с пассажирами?

— Пока все в порядке. Но не вздумайте откалывать фокусы.

— Вы мешаете нам своим движением.

— Примите мои извинения. Инструкции остаются в силе. Выйдите на связь, когда освободите путь. Связь кончаю.

— Слушай, — с беспокойством начал Лонгмен, — а они не могут решить, что мы…

— Там слишком много начальства, — ответил Райдер. — Они не смогут сделать правильные выводы. Будут метаться.

— Боже! — охнул Лонгмен. — Смотри, сколько народа! И все на краю платформы. Когда я был машинистом, мне по ночам снились кошмары: пассажиры сваливаются прямо под колеса.

Когда вагон въехал на станцию «23-я улица», с платформы до них донеслись крики. Кто-то грозил кулаком, некоторые плевали в их сторону. Райдер взглядом выхватил несколько копов в синей форме, пытавшихся сладить с толпой. Один замахнулся дубинкой в сторону вагона.

Окружной начальник

Лимузин комиссара полиции подскочил, наехав одним колесом на тротуар, и ринулся по Парк-авеню. Комиссар и окружной начальник расположились рядом на заднем сиденье. Около 24-й улицы патрульные отчаянно пытались проложить им дорогу в сутолоке машин на перекрестке.

— Быстрее добрались бы на метро, — заметил комиссар.

Окружной начальник с удивлением покосился на него. За все годы работы он еще не слышал от комиссара шуток.

Шофер включил сирену и прорвался через перекресток. Коп на углу отдал честь.

— Все еще движутся?

— Да, сэр. Движутся медленно, на первой скорости.

— Где они сейчас?

— На «Двадцать Третьей улице».

— Спасибо.

Комиссар всмотрелся в заднее стекло.

— Нам сели на «хвост». Телевизионный фургон. А за ним, кажется, еще один.

— Стервятники, — процедил окружной начальник. — Я же велел их задержать. Ну, я им задам перцу!

— Свобода печати, — вздохнул комиссар, — чтоб ей пусто было. Лезут под руку. Когда все кончится, тогда — пожалуйста, можно будет поговорить с этой братией.

Радиопередатчик крякнул: «Они прошли «Двадцать Третью улицу», сэр, идут примерно миль пять в час».

— Как мы, — заметил комиссар.

— Ну-ка, — сказал окружной начальник шоферу, — включай сирену на полную катушку!

Дэниелс

В затемненной кабине «Вудлаун 1-41» машинист раскладывал инструменты на панели.

— Вы поняли, что от вас требуется? — нетерпеливо спросил Дэниелс.

— Гнаться за тем поездом. Верно?

Дэниелс, подозревая издевку, вскинул голову.

— Двигайся, — грозно бросил он, — но не подходи к ним слишком близко.

Машинист сдвинул контроллер, и вагон резко дернулся.

— Чуть быстрее, — сказал Дэниелс, — но не очень. Они не должны нас видеть и слышать.

Машинист слегка подтолкнул контроллер. Они миновали станцию «28-я улица», на которой не было ни души, если не считать кучки патрульных. Когда вдали показались огни «23-й улицы», Дэниелс сказал:

— Сейчас еще медленнее. Ползком. Не своди глаз с их огней. Ползи. И не греми так.

— Это поезд, начальник. Без шума не обойдется.

Высунувшись в окно, Дэниелс почувствовал, что глаза сразу начинают слезиться.

— Красный свет на местной линии, — указал машинист. — Это значит, что они прошли здесь недавно.

— Медленнее, — сказал Дэниелс, — еще медленнее. Ползком. И тихо. Без звука.

— Поставьте мне шины вместо железных колес! — огрызнулся машинист.

Город: уличная сцена

«Радар» толпы воспринял отбытие лимузина комиссара как прелюдию к снятию лагеря. Согласованный разъезд полицейских машин подтвердил это мнение. В несколько минут толпа перестала быть единым организмом и распалась на атомы, ибо время — деньги, которые она не могла тратить на бессмысленное торчание на месте. Несколько сот человек все же осталось. Это была сердцевина из лентяев и романтиков, всегда лелеющих мечту занять передние места. Философы и теоретики тут же организовали летучие семинары, а индивидуалисты бойко проповедовали свои взгляды отбившимся от стада.

— Ну, что скажете о мэре? Он им был нужен внизу, как вторая дырка в…

— Э-э-э, надо было прорываться с боем. Стоит начать миндальничать с негодяями, как они берут свое. Настоящий бандит — всегда психолог.

— Суть в том, что они мелкотравчатые. Будь я на их , месте, я бы потребовал десять миллионов. И получил бы их.

— Черные? Никогда! Черные сшибут десятку, это да. Но это — дело рук белых, масштаб чувствуется, есть за что уважать!

— Комиссар полиции? Он даже не похож на копа. Интеллигентишка. Коп должен внушать страх.

— Чего ждать от мэра? Будет большой жулик ловить маленького, как же! Два сапога — пара!

— Найдите отличие между налетчиками и бизнесменами! Я знаю только одно: бизнесменов защищает закон. А маленький человек беззащитен перед обоими.

— Знаете, как они собираются смыться? Я вычислил! Они умчатся на этом поезде на Кубу!

18

Райдер

Севернее станции «14-я улица» располагался аварийный выход.

Проем в тоннельной стене вел к лестнице, а та, в свою очередь, к решетке тротуара на восточной стороне Юнион-сквера у 16-й улицы. Райдер наблюдал, как Лонгмен, орудуя тормозной ручкой, подвел поезд к месту стоянки метрах в тридцати от белой сигнальной лампы над аварийным выходом.

— Нормально? — спросил Лонгмен.

— Блестяще! — ответил Райдер.

Лонгмен вспотел, и Райдер подумал: когда это было, чтобы поле битвы пахло маргаритками? Он осторожно выудил из коричневого саквояжа пару гранат и, проверив взрыватели, опустил их в глубокий карман своего плаща. Достав затем из аптечки ленту лейкопластыря, он протянул ее Лонгмену: «Держи».

Оторвав от ленты пару полос, Райдер тщательно обклеил ими гранаты.

— Эти штуки меня нервируют, — бросил Лонгмен.

— Тебя все нервирует, — констатировал Райдер. — До тех пор, пока не отведен рычаг, они не опаснее теннисных мячиков.

— Слушай, ты уверен? — спросил Лонгмен. — Вдруг они не едут за нами?

— В таком случае мы проявим излишнюю осторожность.

— Но если они не едут за нами, там может оказаться ни в чем не повинный экспресс…

— Не спорь, — оборвал его Райдер. — Начнешь, как только я уйду. К моему возвращению все должно быть готово.

— Центр управления вызывает «Пелем один — двадцать три». Центр управления вызывает «Пелем один — двадцать три».

Райдер нажал педаль передатчика.

— «Пелем один — двадцать три» слушает. Путь свободен?

— Еще не полностью. Черед две-три минуты.

— Поторопитесь. И чтобы никакой полиции на путях, нигде, иначе мы начнем действовать. Вы поняли, лейтенант Прескотт?

— Да. Еще раз призываем вас воздержаться от насилия. Как поняли, отвечайте!

Райдер повесил микрофон на крючок.

— Нечего отвечать, — сказал он Лонгмену. — Поорет — успокоится. Все в порядке. Начали.

Он щелкнул замком и вышел из кабины. Уэлком, лениво облокотись на стойку в центре вагона, придерживал правой рукой автомат. Теперь он стоял перед девицей. Подавив вспышку ярости, Райдер прошел к задней двери.

— Прикрой меня, — сказал он Стиверу.

Тот кивнул.

Райдер присел и легко спрыгнул на путевое полотно.

Том Берри

Когда вожак выходил из кабины, Том Берри мельком заметил, что щуплый налетчик с усилием вытаскивал из саквояжа какой-то металлический предмет. Дверь захлопнулась, и вожак прошел по вагону. Он что-то кратко сказал здоровяку у задней двери и спрыгнул на пути. Ну что, Диди, воспользоваться его отсутствием и пойти на штурм? Нет, дорогая, какого черта я должен чувствовать вину за то, что отверг самоубийство! Впрочем, все еще может произойти. Смыться из тоннеля не так-то просто, если вообще возможно. Копы, несомненно, уже запечатали все выходы. Ну, это их проблема. Не моя. Том Берри в этом раунде «пас».

Дэниелс

— Ш-ш-ш-ш, — проговорил Дэниелс, — тихо!

— Невозможно, — возразил машинист, — поезд не может двигаться бесшумно.

— Ш-ш-ш-ш, — Дэниелс всматривался в окно, почти распластав по стеклу физиономию. Машинист внезапно повернул ручку, и нос капитана врезался в стекло.

— Ч-черт!

— Вон они, — сказал машинист, — во-он, смотрите, впереди.

— Это что, тот слабый огонек?

— Да, они стоят.

Радио крякнуло, и Дэниелс услышал концовку переговоров Центра управления с «Пелем 1-23».

— Да, вы правы, это они.

Капитан следил за попытками Центра управления продолжить разговор с «Пелем 1-23»

— Не отвечают. Вот гады!

— Что будем делать? — спросил машинист. — Стоять?

— Ближе подобраться мы не можем, они нас заметят. Боже, никогда в жизни не был таким беспомощным!

— Вы там ничего на полотне не видите? — поинтересовался машинист.

— Где? — Дэниелс уставился сквозь стекло на пути. — Ничего не вижу.

— Похоже на человека, — сказал машинист. — А теперь опять ничего. Может, ошибся?

— Сейчас вы что-нибудь видите?

— Поезд.

— Это и я вижу. Смотрите внимательнее. Как только увидите какое-нибудь шевеление, скажите мне.

— Поезд стоит и не думает шевелиться, — машинист отвел глаза от путей и посмотрел на часы. — Если бы не эта история, я был бы уже дома. Работаю сверхурочно, вот так-то. Хоть и платят в полтора раза больше, но я бы предпочел быть дома.

— Не отвлекайтесь.

— Полуторная плата — не так уж много. Одни налоги чего стоят!

— Говорят вам, не отвлекайтесь!

Лонгмен

Детали «Уловки» были тщательно продуманы и аккуратно разложены в саквояже — Лонгмен сам их укладывал, что было вполне естественно. В конце концов, это он ее придумал, а без нее вся операция была обречена на провал.

— Вся штука в том, — объяснил он Райдеру еще на ранней стадии рождения плана, — что поезд не пойдет, если не отжать кнопку безопасности. Это специально сделано, чтобы избежать случайного включения двигателя.

— Думайте, — сказал тогда Райдер. — Время есть. Нам надо пустить поезд.

— Легко сказать! — пожаловался Лонгмен. — Инженеры тоже не дураки.

Сейчас, когда они нашли выход из положения, былое отчаяние казалось смешным. Основой «Уловки» стала тяжелая железная отливка, которая своим весом удерживала контроллер в рабочем положении, а кнопку безопасности — в выключенном состоянии. Остальное было предельно просто. Три соединенных куска трубы: первый, длиной пятнадцать сантиметров, вставляется в гнездо железной отливки; второй, около метра, шел под углом к рельсам; третий, тоже метровой длины, был направлен в сторону тоннельной стены.

Первый отрезок жестко крепился в гнезде «Уловки», второй свободно входил в первый, а другим концом надежно соединялся с третьим.

Райдер

Отбежав от вагона метров на сто, Райдер опустился на колени около рельса экспресс-линии. Достав из кармана одну гранату, он отлепил ленту и, застыв на мгновение, внимательно всмотрелся в глубь тоннеля. Вдалеке маячила массивная тень поезда. Он так и предполагал.

Придерживая гранату левой рукой, Райдер примотал ее лейкопластырем к рельсу и отвел ручки взрывателя. Затем он передвинулся ко второму рельсу и проделал то же. Встав, Райдер без оглядки заспешил к «Пелем 1-23». Гранаты были наготове. Когда колесо поезда придавит их, они сработают через пять секунд.

Стивер стоял у хвостовой двери. Кивнув ему, Райдер прошел вдоль красной грязной стены вагона. Сквозь пустую глазницу окна на него глядел Лонгмен. Сбоку свисал конец средней трубы. Райдер протянул руку, и Лонгмен подал ему третий отрезок. Насадив его на средний, он развернул свободный конец к стене тоннеля. Этим «трубопроводом» он собирался удерживать контроллер в рабочей позиции. Отливка, отжав кнопку безопасности, не позволила бы поезду двигаться быстрее, чем требовалось. После включения два длинных отрезка трубы должны были остаться в руке стоявшего внизу человека. А отливку с коротким куском вряд ли можно будет разглядеть при движении.

Полицейские знали, что без машиниста поезд ехать не может (и чем лучше они были осведомлены, тем больше верили в это), поэтому они не могли исключить наличие машиниста в затемненной кабине. Конечно, какой-нибудь наблюдатель, преодолев психологический барьер, мог оценить ситуацию реально, но он столкнется с официальной версией, которую начальники среднего звена будут отстаивать перед высшим руководством. Главное было — выиграть время.

Райдер, подтянувшись, влез в вагон и вошел в кабину. Отодвинув плечом Лонгмена, он оглядел расположение груза на контроллере.

— Все в порядке, — возбужденно сказал Лонгмен, — скорей бы уж двигаться.

— Мы тронемся, когда Центр управления сообщит нам, что путь свободен.

— Знаю, — ответил Лонгмен, — у меня просто зуд.

Райдер промолчал. Он прикинул, что Лонгмену хватит мужества минут на десять. Ну, через десять минут они должны быть уже на свободе.

Уэлком

Когда зажглись лампы, Уэлком обнаружил, что «цыпочка» весьма потрепанная. При ярком свете с нее что-то слетело. Нет, конечно, она еще ничего, но амортизация очевидна, да и ухватки отдают профессионализмом. Он не любил идти по дороге, зная, что до него здесь пропылила дивизия.

Она все еще строила ему глазки, но он остыл. Теперь его больше занимала операция. Дело затягивалось. Эх, лучшее осталось в самом начале, когда он припечатал толстое чучело к рельсам. Вот это ему было по душе — быстро и никаких церемоний. Райдер не дурак, но чересчур усложнял все. Сам бы он все сделал самым простым способом. Нужно откуда-то выбраться? Вперед, и все тут! Конечно, вокруг уйма копов, но при их четырех скорострелах… Любит он погенералить, этот Райдер.

Девица обдала его жгучим взглядом, и он начал было сызнова будоражиться, но тут появился Райдер. Увы, подружка, нам пора. До следующего раза, ха-ха!

Анита Лемойн

Судя по всему, курчавый бандит поостыл. Но и ситуация уже не была такой острой. Деньги они получили — и какие деньги! — так что убивать людей нужды не было. Похоже, она выберется из этой передряги, так что надо подумать о более важном — к примеру, как вести себя с той гнидой с телевидения, если предположить, что он не бросит трубку, как только услышит ее голос. Роль, эту несчастную крохотную ролишку она уже потеряла. Или все же надежда есть, хотя бы мизерная? Она, по сути, легко могла представить будущий разговор.

— Я, конечно, верю, что ты влипла в эту историю с захватом поезда, но это не имеет никакого отношения к главному — ты просто хотела в это влипнуть.

— О, конечно, в то утро я проснулась и сказала себе: «Анита, детка, ну-ка бегом в тоннель, есть шанс подставиться под пулю».

— Именно. Хотя это произошло и неосознанно. Ты-когда-нибудь слышала, что есть люди, притягивающие к себе опасности, неосознанно навлекающие на себя несчастья?.. Скажи на милость, когда ты последний раз лезла в подземку?

— Так случилось, что я сегодня на мели. Неужто в этом есть что-то криминальное?

— Милочка, я дал тебе шанс. Ты им не воспользовалась. Надо дать шанс и другим, верно? У нас демократическая страна.

Да, так оно и будет, думала Анита. Придется снова цепляться за любого, кто поманит пальцем к камере, даже если заранее знаешь, что она не заряжена. Когда у них следующий набор в массовку? Вот бы кто-нибудь снял фильм об этом захвате поезда!..

Окружной начальник

— Они сидят тут, — сказал окружной начальник, тыча пальцем в ковровую дорожку на полу лимузина. — Если б улица сейчас разверзлась, мы бы грохнулись прямо им на крышу.

Комиссар кивнул. Справа от них лежал обманчиво притягательный в лучах заката Юнион-сквер. Чуть южнее с левой стороны виднелся обветшавший универмаг «С. Клейн», уже давным-давно заложенный и перезаложенный. Снующий по тротуарам народ начал скапливаться, привлеченный массой полицейских машин, заполнивших округу. Полицейские на перекрестках судорожно пытались рассосать «пробки», разгоняя машины по близлежащим улицам.

Шофер обернулся.

— Сэр, нам дали дорогу. Ехать?

— Задержись здесь, — сказал окружной начальник, — ближе к этим ублюдкам я еще не был с самого начала катавасии.

Смотревший в окно комиссар заметил сбитого с ног внезапным натиском толпы полицейского. Поднявшись, тот коротким резким движением ударил в грудь какую-то женщину.

— Если бы улица разверзлась… — проговорил комиссар. — Не такая плохая идея. Весь город проваливается и исчезает. Нет, определенно недурная идея.

Пессимизм комиссара был еще одним откровением для окружного начальника, но он ничего не ответил. Вид парка за окном вызвал у него в памяти обрывки романтических воспоминаний.

— Народ, — продолжал комиссар, — всюду толпы народа. Не будь толпы, любого прохвоста схватили бы через пять минут.

Окружной начальник отвернулся от парка, каменные бордюры которого заслоняла толпа.

— Знаете, что я сделал бы, господин комиссар? Снял бы одну из аварийных решеток и вышиб оттуда этих мерзавцев.

— Уже было, — скучающим голосом произнес комиссар.

— Знаю. Но мое мнение не изменилось.

Окружной начальник взглянул на голые чахлые верхушки деревьев в парке, всколыхнувшие давние воспоминания.

— Когда я поступил в полицию, меня назначили сюда. Было это в тридцать третьем. Или тридцать четвертом? Неважно. Получил назначение в конную полицию — мы обеспечивали порядок на парадах. Помните, тогда эти парады проводились с большой помпой!

— Я не знал, что вы были конным копом, — сказал комиссар.

— Ну что вы, вылитый казак! Мою лошадь звали Дейзи. Красавица, белогривая. Да, казак. Нас тогда так и звали.

— Сейчас это звучит комплиментом, не так ли?

— Столкновения бывали ежечасно, смотреть приходилось в оба, Дейзи оттоптала немало ног. Но то были иные времена. Стреляли лишь по особому приказу. Убийство было ЧП, каждый случай разбирался с пристрастием. Во всяком случае, радикалы тогда швыряли камни, а не гранаты.

— Но голов разбивали не меньше.

— Их голов? — переспросил окружной начальник. — Хэ, тогда мы орудовали дубинками гораздо свободнее. Полицейская жестокость?.. Наверно, так. Но, может, в этом что-то было?

— Может быть, — голос комиссара не выражал никаких чувств.

— Дейзи, — продолжал окружной начальник, — какая ж это была умница! Левые ненавидели лошадей не меньше, чем копов. На митингах они скандировали: «Бей полицейских лошадей!» Да-да, даже обсуждали, как подлезть под лошадь и перерезать ей ножом сухожилия. Правда, я ни разу не слышал, чтобы они это сделали.

— Что за чертовщина! — поежился комиссар. — Они сидят внизу, мы — наверху. Какое-то рождественское перемирие!

— Вот тут, — сказал окружной начальник, — около 17-й улицы, с того балкона произносили речи. А сами парады проходили на площади или в парке. Сорок лет прошло. Как, по-вашему, сколько левых с той поры остались левыми? Все остепенились, стали профессорами, бизнесменами, эксплуатируют народные массы, живут в пригородах и не думают калечить лошадей.

— Зато их дети стали сегодняшними радикалами, — отозвался комиссар.

— Причем куда более опасными. Эти запросто могут искалечить лошадь. Или привязать к хвосту бомбу.

Ожил передатчик.

— Центр вызывает комиссара полиции. Ответьте, сэр.

— Слушаю, — ответил окружной начальник.

— Сэр, налетчикам сообщили, что путь свободен.

— О’кей. Сообщите, когда они двинутся. — Окружной начальник взглянул на комиссара. — Ждем или поехали?.

— Поехали, — сказал комиссар. — Будем держаться на шаг впереди них.

19

Райдер

Центр управления вызывает «Пелем один — двадцать три».

Райдер нажал педаль передатчика:

— «Пелем один — двадцать три» слушает.

— Путь свободен. Повторяю — путь свободен.

Лонгмен навалился на него, маска глубоко запала в рот, было видно, как тяжело ему дышится. Райдер взглянул на своего напарника и подумал: он плохо кончит; что случится, когда — не знаю, но Лонгмена надолго не хватит.

— Путь свободен до «Саут-ферри»? Подтвердите, — проговорил он в микрофон.

— Да.

— Вы знаете, что вас ждет за обман?

— Я вам хочу кое-что сказать. От себя. Не рассчитывайте пожить всласть на эти денежки. Не получится. Поняли меня?

— Поезд трогается, — сказал Райдер. — Связь кончаю.

— Запомни мои слова…

Райдер выключил передатчик.

— Поехали, — бросил он Лонгмену. — Через тридцать секунд поезд должен двинуться.

Он щелкнул замком и толкнул локтем Лонгмена, застрявшего в двери. Райдер бросил прощальный взгляд на кабину, на «Уловку».

Дверь захлопнулась.

Том Берри

Шнурок аварийного тормоза, похожий на детскую скакалку с красной деревянной ручкой, свисал из отверстия в потолке вагона перед кабиной машиниста. Низенький налетчик просунул тонкие ножницы в отверстие и отрезал шнурок. Деревянная ручка стукнулась об пол. Уголком глаза Берри заметил, что верзила в конце вагона проделал ту же операцию со вторым шнурком, но поймал его и сунул в карман.

Низенький дал знак рукой, верзила кивнул в ответ, открыл хвостовую дверь и спрыгнул на пути. Низенький торопливо прошел к передней двери, открыл ее и присел, готовясь к прыжку. Вожак взял «томми» наизготовку и кивнул человеку в центре вагона. Тот было пошел в хвост вагона, но по дороге замер и послал воздушный поцелуй девице в шапочке. После этого он спрыгнул на рельсы.

Вожак обвел стволом пассажиров. Наверно, собирается произнести прощальную речь, подумал Берри. Сейчас скажет, что такой компании заложников он еще не видывал…

— Все остаются на своих местах, — сказал главарь. — Не пытайтесь встать. Сидите.

Пошарив рукой за спиной, от открыл дверь и повернулся. Вот сейчас, мелькнуло у Берри, самый момент вытащить пистолет и шлепнуть его в спину… Вожак скрылся из виду. Дверь уже захлопывалась, но Берри сумел углядеть, что низенький, стоя на рельсах, держал отрезок трубы. Вот оно что, подумал Берри в каком-то приступе озарения, вот как налетчики собирались наколоть погоню и совершить свой «блестящий по наглости» побег, как потом будут писать газетчики.

Он все еще сидел на скамье, а не бежал, пригнувшись, с пистолетом в руке. Резкий толчок, поезд тронулся, его отшатнуло от центральной стойки в конце вагона. Рука стукнулась о желтую дверную ручку. Сжав ее, Том потянул на себя дверь. Глядя на убегающие вдаль рельсы, он подумал: ты же был парашютистом, знаешь, слава богу, как надо приземляться. И тут же: еще есть время вернуться и сесть на место…

Башня «Большой Центр»

Красные сигналы на таблопульте «Большого Центра» указали, что «Пелем 1-23» двинулся.

— Они поехали, — сказал в микрофон Марино.

За секунды сообщение было передано всем полицейским автомашинам.

Вслед за Марино миссис Дженкинс в свойственной ей невозмутимой манере сообщила лейтенанту Гарберу: «Пелем один — двадцать три» начал движение и сейчас находится примерно в пятидесяти метрах южнее исходной позиции.

Все пешие и моторизованные патрульные были приведены в готовность в соответствии с новыми обстоятельствами.

Все преследователи — и наверху, и внизу — хлынули на юг, словно привязанные невидимыми нитями к «Пелем 1-23».

Райдер

Лонгмен был настолько взволнован, что едва устоял на ногах, когда поезд тронулся, но трубу из рук не выпустил: вторая и третья секции послушно отломились. Райдер оттолкнул его в безопасное место у тоннельной стены и обхватил рукой за плечи. Мимо с нарастающим грохотом проносился вагон.

Взяв из обмякшей руки Лонгмена трубу, Райдер швырнул ее на рельсы северной линии. Она громко звякнула. Стивер и Уэлком выглянули из-за колонны.

— Пошли, — сказал Райдер и, не дожидаясь, побежал к белой лампе над аварийным выходом. Остальные вразнобой кинулись за ним.

— По-моему, из хвоста что-то вывалилось, — сказал на бегу Стивер. — Дверь открылась, я видел.

Райдер поглядел на огни уходившего вагона.

— Как это выглядело?

Стивер пожал плечами.

— Большая тень. Может, человек. Но поручиться не могу.

— Пойти взглянуть? — спросил Уэлком, вскидывая автомат.

Райдер всматривался в тоннельное чрево. Никого. Он перевел взгляд на Стивера. Нервы? На своем веку он не раз наблюдал, как нервное напряжение порождало галлюцинации даже у таких выдержанных и невозмутимых натур, как Стивер. В ночном патруле они поднимали тревогу на ровном месте, открывали шальной огонь по теням. Да, такое могло случиться даже со Стивером, особенно после ранения — потеря крови, головокружение…

— Забудь об этом, — сказал он.

— Только одного за весь день и прикокнул, — сплюнул Уэлком. — Я не прочь увеличить счет.

— Нет, — отрезал Райдер.

— Не-ет, — передразнил его Уэлком. — А если мне хочется?

— Мы теряем время, — сказал Райдер. — Пошли.

— По ранжиру? — съехидничал Уэлком.

— Ты уверен, что здесь все чисто? — спросил Лонгмен, часто дыша. — Копы смотались?

— Да, — ответил Райдер. — Они погонятся за поездом. Обязательно. — Почувствовав в своем голосе раздражение, он сделал паузу и добавил: — Готовы? Я дам команду.

— Команду! — дернулся Уэлком. — Полковничек из болота.

Райдер пропустил вклад мимо ушей. Главное было — действовать по плану, не позволять себе отвлекаться.

— Автоматы, — тихо скомандовал он и положил свой «томми» на путевое полотно. Стивер и Лонгмен сделали то же самое, только Уэлком все еще держал оружие, по-хозяйски поглаживая ствол.

— Давай, Джо, тебе понадобятся обе руки, — сказал Стивер.

— Тоже хочется покомандовать? — огрызнулся Уэлком, с неохотой кладя автомат.

— Маски, — сказал Райдер.

Возрождение лиц произвело впечатление даже на него, но больше всего его поразило, что сформулировал это не кто иной, как Уэлком:

— Ну и рожи у нас! Как с того света.

— Маскировка;— продолжил Райдер.

Он вытащил из-за щек комки ваты, Лонгмен снял нашлепку с носа, Стивер стащил седой парик, а Уэлком отлепил усы и тщательно завитые бачки.

— Плащи, — сказал Райдер.

Темно-синие плащи были сделаны двусторонними. У Уэлкома внизу скрывался бежевый поплин, у Стивера оборотная сторона была цвета маренго, у Лонгмена и у него самого изнанка была твидовой, у Лонгмена в «елочку», а у него — в крапинку. Не отрываясь, он следил, как трое сообщников вывернули плащи и вновь натянули их на набитые деньгами жилеты.

— Шляпы, — сказал Райдер.

Уэлком достал из кармана зеленоватую кепочку для гольфа, с красной полосой, Стивер — серую шляпу с прямыми полями, Лонгмен — круглую войлочную шляпку, а он сам — коричневую «тирольку» с загнутыми полями.

— Перчатки, — сказал Райдер.

Стянув перчатки, они бросили их под ноги.

— Пистолеты в плащах? Проверьте. — И подождав: — О’кей. Бумажники. Покажите удостоверения и значки полицейских.

Он надеялся, что это им не понадобится, но все же был риск нарваться на кого-нибудь из копов, задержавшихся на месте событий. Случись такое, они бы выдали себя за размещенных в тоннеле полицейских, в доказательство чего предъявили бы удостоверения и значки. Фальшивки были сделаны на совесть.

— Долго копаемся, — озабоченно пробормотал Лонгмен.

— Этот герой боится собственных шагов, — заметил Уэлком.

— Почти все, — сказал Райдер. — Поднимите автоматы, выньте магазины и суньте их в карманы. .Автоматы положите на место.

Порядок есть порядок, он не хотел оставлять за собой заряженное оружие.

Все четверо подняли автоматы, но магазины извлекли только трое.

— Я погожу, — с улыбкой сказал Уэлком. — Пусть мой скорострел побудет со мной.

Башня «Большой Центр»

— «Пелем один — двадцать три» прошел станцию «Четырнадцатая улица» и движется к станции «Астор-плейс», — отчеканил в микрофон Марино.

— С какой скоростью? — раздалось в динамике.

— Скорость в пределах нормы.

— Что это значит?

— Около пятидесяти километров в час. Полицейские машины успевают следовать за ним?

— Нам нет нужды это делать. Мы распределили машины вдоль пути. Как только поезд входит в их зону, они берут его под контроль.

— Сейчас «Пелем» где-то на полпути между «Четырнадцатой» и «Астор-плейс».

— О’кей. Держите меня в курсе.

Клайв Прескотт

Клайв Прескотт, сидя за пультом главного диспетчера в Центре управления, пытался связаться с «Пелем 1-23». Он вслушивался в доносившийся из динамика голос миссис Дженкинс и строил предположения относительно его обладательницы. Лет тридцать пять, «кофе с молоком», в разводе, невозмутимая, любвеобильная. Надо бы познакомиться, когда кончится заваруха.

— …продолжает двигаться со средней скоростью, — сообщила миссис Дженкинс.

Полная бессмыслица, подумал Прескотт. Их пасут, не отрываясь, как же они собираются смыться? Форменная глупость. Да, но кто сказал, что преступники должны быть толковыми? С другой стороны, они до сих пор не сделали ни единого промаха.

Он повернулся к пульту.

— «Пелем один — двадцать три». Центр управления вызывает «Пелем один — двадцать три».

Анита Лемойн

Еще минута, подумала Анита Лемойн, и у меня начнется истерика. Почему никто ничего не предпринимает?! Все галдели о соскочившем хиппи, даже старый пижон, который ей показался самым хитрым из пассажиров.

— Все, все! — сказал старик. — Он уже не жилец.

— Чего ему вздумалось прыгать? — спросил кто-то и тут же ответил сам себе: — Наркотики. Накачаются до чертиков, лезут на рожон и гибнут, как мухи.

— Куда они нас везут? — спросила мать мальчишек. — Как вы думаете, они нас скоро отпустят? Нам же обещали.

— До сих пор, — ответил старик, — они выполняли обещания.

— Дурачье! Тупицы! — вскочила с воплем Анита. — Неужели вам еще не ясно? Они смылись. Этот поганый поезд никто не ведет!

Старик на секунду встревожился, затем затряс головой и улыбнулся:

— Милочка, если б они все выскочили, мы бы стояли. Кто-то ведь должен вести поезд.

20

Том Берри

Отец устроил скандал из-за какого-то проступка, которого маленький Том не совершал, причем выговаривал ему таким ледяным голосом, что кровь в жилах стыла. Мать заступилась за него, но странный у нее был голос, вроде мужского. Он открыл глаза, и боль разогнала забытье. Но голоса остались.

Он лежал у колонны возле путевого полотна. Болело все — голова, плечи, грудь… Он поднес руку ко рту и почувствовал липкую влагу, нос тоже был разбит. Пощупав голову, обнаружил огромную шишку. Но голоса? Откуда вдруг голоса? Приподнявшись на несколько сантиметров, он понял, что это не наваждение.

Расстояние в темноте определить было трудно, но видел он их вполне отчетливо, всех четверых. Они стояли у стены и переодевались. Их лица, уже не скрытые нейлоновыми масками, белели под лампочкой аварийного выхода. Говорил в основном вожак. Берри увидел, как на них оказались разные плащи и шляпы. Неглупо. Пока полиция бешено гонится за поездом, они рассчитывают выйти по аварийной лестнице и смешаться с толпой.

Где пистолет? Когда он прыгал, оружие было в руке. Том пошарил вокруг. Пусто, одна грязь. Он приподнялся было на колени, то тут же рухнул за колонну. Они же могли его увидеть! Как он оказался здесь? Что его понесло прыгать из огня да в полымя?

Налетчики спорили. Нет, только двое из них. Сердитый голос он приписал «жеребчику». Вожак говорил холодным ровным тоном. Двое остальных помалкивали. Ссора, похоже, разгоралась. А не придет им в голову порешить друг друга из автоматов? Тут уж он точно захватит их.

«Все вы, живые и мертвые, арестованы. Каждый из вас имеет право на один телефонный звонок…»

Куда же девался пистолет? Он начал шарить рукой по грязному бетону.

Дэниелс

Слабый прямоугольник света, исходящий от «Пелем 1-23», вдруг заколыхался. Дэниелс протер глаза.

— Они двинулись, — сказал машинист.

— А вы чего ждете? — рявкнул Дэниелс.

— Вашего сигнала. Вы мне руку скрутили, кэп. Так я поезд вести не могу.

Дэниелс разжал руку.

— Вперед! Не слишком быстро.

— Эти времени даром не теряют, — заметил машинист. Он тронул контроллер, и поезд пополз вперед. — Летят пулей — вон как сигналы переключаются. Вы уверены, что не надо прибавить? Так мы их не догоним.

— Я не хочу, чтобы они нас увидели.

— На такой скорости? Вряд ли. Да и мы их тоже.

— Черт возьми, тогда езжайте быстрее!

— А я о чем толкую!

Он перевел контроллер дальше, и поезд сделал рывок. Передние колеса глухо стукнулись обо что-то, и пять секунд спустя весь тоннель будто взлетел на воздух. Хвост вагона подбросило вверх и тяжело швырнуло обратно. Вагон зашатался, и пока машинист жал на тормоза, он успел задеть за десяток колонн, прежде чем замереть в облаке пыли и дыма.

— Сволочи, — выругался машинист. Сидевший возле него Дэниелс прижимал к голове руку. Сквозь пальцы сочилась струйка крови.

— Вы живы, кэп? — спросил машинист.

Дэниелс с трудом, опираясь на машиниста, встал, открыл дверь кабины и, привалившись к перегородке, оглядел вагон. Побоище… Взрыв разметал полицейских. Человек десять лежали на полу вперемешку с оружием. Вагон заполнил едкий запах.

Дэниелс смотрел на все отстраненным взором, словно в кино. Гул в голове не прекращался. Один из копов мучительно стонал, подогнув под себя колени.

— Помогите ему, — прохрипел Дэниелс. Он хотел что-то добавить, но потерял нить. Ощупал рану на голове. Кожа рассечена, не более.

— Вы ранены, сэр? — Это здоровяк-сержант с мягким голосом. — Что случилось, сэр?

— Мина с сюрпризом, — ответил Дэниелс. — Велите своим людям сесть, сержант. Эти ублюдки подорвали под нами путь.

Сержант был скорее заинтригован, чем напуган. Мальчишка, он еще не нюхал войны, не был во Вьетнаме, не видел «мин-ловушек», не отличал вони гранаты.

— Я имею и виду, сэр, — сказал сержант, — что нам делать? Какие приказания?

— Вагон сошел с рельсов, — проговорил Дэниелс. Перед глазами все поплыло. — Я схожу на разведку. Всем пока оставаться тут.

Он вернулся в кабину. Машинист аккуратно сметал с панели осколки.

— Доложите о происшествии, сержант, — сказал Дэниелс, — и выясните, как скоро нас сумеют поставить на рельсы или обеспечить иным транспортом.

— Аварийная бригада поставит нас на место часа за два, может, чуть больше, — сказал машинист. — А почему вы говорите мне «сержант»? Вас слегка трахнуло, кэп?

— Не спорить, сержант! Соединитесь по рации и доложите о происшедшем.

Он вернулся в вагон, открыл переднюю дверь и уже присел, чтобы спрыгнуть на путь, когда сержант спросил:

— Чем-нибудь помочь вам, сэр?

Дэниелс улыбнулся и покачал головой. Смешное новое поколение копов^взращенных на автомобилях и компьютерах. Они знают теорию игр, изучали право, освоили каратэ, а брать их с собой нет смысла. Эх, был бы кто-нибудь из ветеранов, тогда другое дело. Он спрыгнул на пути, пошатнулся, но быстро пришел в себя и мягким шагом двинулся вперед.

Райдер

В наступившей паузе Райдер впервые после того, как они выскочили из вагона, услышал таинственные звуки тоннеля — шорохи, скрипы, эхо, легкий свист воздуха. Стивер и Лонгмен вопросительно смотрели на него.

— Как договаривались, — сказал он, — вынуть магазины.

Почти одновременно с Лонгменом и Стивером он извлек магазин и сунул его в левый карман плаща. Уэлком, улыбаясь, покачал головой.

Райдер мягко сказал:

— Разряди автомат, Джо, тогда мы сможем отсюда выбраться.

— Я готов идти хоть сейчас, — ответил Уэлком.

— Тебе нельзя брать с собой автомат, — все еще мягко сказал Райдер.

— Я друзей не бросаю. Сам знаешь, эта штука пригодится, если что…

— Весь смысл плана заключается в том, чтобы уйти незамеченными. Если ты потащишь автомат, это сделать будет уже невозможно.

Этот довод буквально в тех же выражениях он не раз повторял в течение последних недель, и в конце концов Уэлком уступил — или это только казалось?

— Я не потащу его. — Уэлком поглядел на Стивера и Лонгмена, акцентируя их внимание на важном обстоятельстве. — Я засуну его под плащ.

— Автомат нельзя спрятать под плащом.

— Бред какой-то. Нам надо идти, — резко сказал Лонгмен.

Лицо Стивера было непроницаемо и не выражало ни осуждения, ни сочувствия. Лонгмен снова взмок. Уэлком с ухмылкой тяжело сузившимся взглядом наблюдал за Райдером.

— Ты оставишь автомат? — подчеркнуто безразлично спросил тот.

— Отцепись от меня, генерал недоделанный!

Уэлком еще продолжал ухмыляться, когда Райдер выстрелил сквозь карман. Пуля вошла ему в горло. Словно вторя выстрелу, по тоннелю раскатился взрыв. Лонгмен отпрянул к стене. Уэлком ничком рухнул возле него, ноги задергались, левая рука обхватила горло, кепочка откатилась в сторону, длинные черные волосы рассыпались по земле. Правой рукой он все еще сжимал автомат. Райдер пинком вышиб его, нагнулся, отсоединил магазин и сунул себе в карман. Лонгмен зашелся в приступе рвоты.

Райдер ногой перевернул Уэлкома и присел возле него. Глаза у итальянца были закрыты, кожа стала цвета пергамента, на губах пузырилась кровавая пена. Райдер вытащил пистолет и, приставив ствол к голове Уэлкома, поднял глаза на Стивера.

— Его не переспорить, — с этими словами Райдер спустил курок. Голова Уэлкома дернулась от удара. Райдер опять взглянул на бесстрастное лицо Стивера. — Приведи в порядок Лонгмена.

Расстегнув плащ Уэлкома, он отцепил жилет с деньгами. Концы одной из пачек были в крови: освобождая жилет, Райдер задел Уэлкома по лицу. С севера по тоннелю ползло удушливое облако дыма и пыли.

Стивер, одной рукой поддерживая Лонгмена за талию, другой пытался очистить его плащ. Лонгмен выглядел больным: лицо посерело, глаза набрякли.

— Расстегни его плащ, — приказал Райдер.

Обмякший, беспомощный Лонгмен не реагировал, Стивер с усилием расстегивал на нем пуговицы. Когда Райдер шагнул к нему с жилетом, Лонгмен отшатнулся.

— Мне? — спросил он. — Почему мне?

Он мелко затряс головой и выставил руки.

— Ты самый толстый из нас, — твердо сказал Райдер. — Под твоим плащом два жилета никто не заметит. Убери руки!

На него пахнуло рвотой и ужасом, но он продолжал натягивать жилет, чувствуя, как трясется жирное тело Лонгмена. Когда жилет был надежно укреплен, он застегнул на Лонгмене плащ.

— Поезд хорошо тряхнуло, — с дурацким смешком заметил Стивер.

— Да, — ответил Райдер и, оглядев Лонгмена, заключил: — Ну, все в порядке. Можно выходить.

Окружной начальник

— Почему они рванулись к «Юнион-скверу»? — сказал окружной начальник. — Этого в сценарии не было. Я начинаю беспокоиться.

Они мчались под неумолчный вой сирены. Попутные машины испуганно отскакивали в сторону.

Комиссар углубился в рассуждения:

— Они знают, что мы контролируем движение поезда и перекроем на поверхности каждую пядь земли. Но создается впечатление, что это их не беспокоит. Тупыми их не назовешь, значит, за этим должно что-то стоять.

— Да, — сказал окружной начальник, — именно это я и имел в виду. Рывок к «Юнион-скверу». Они сказали, что хотят оторваться от засевшей в тоннеле полиции. Почему?

— Не любят полицейских.

— Они и раньше знали, что мы в тоннеле, но это их не трогало. Что же стряслось теперь?

Окружной начальник сделал паузу.

— Ну, так что же стряслось? — нетерпеливо спросил комиссар.

— Они не хотели, чтобы мы видели, что они делают.

— А что они делали?

— Смотрите. Они не беспокоятся, что мы за ними гонимся, верно? Более того, можно сказать, они хотят, чтобы мы за ними гнались в самый конец города, так?

— Кончайте тянуть! — сказал комиссар. — Если у вас есть объяснение, выкладывайте.

— Объяснение мое, — сказал окружной начальник, — заключается в том, что их в поезде нет.

— Я так и думал. Но тогда объясните, как поезд может двигаться, если их в нем нет?

— В этом-то и состоит подвох. Идея такая: вся погоня понесется дальше, а они останутся около «Юнион-сквер» и выскочат через аварийный выход. Можно предположить вариант — трое выскочат, а один остается вести поезд.

— Самоотверженный преступник, жертвующий собой ради других? Вы такого когда-нибудь встречали, Чарли?

— Нет, — ответил окружной начальник. — Более логично было бы предположить, что они нашли способ вести поезд при пустой кабине.

— Если они его нашли, — сказал комиссар, — то они — покойники. Дэниелс идет за ними по пятам и засечет их.

— Или нет. Они могут спрятаться, и он проскочит мимо. — Окружной начальник покачал головой. — Мне не дает покоя их передвижка к «Юнион-скверу».

— Короче, — сказал комиссар, — вы хотите разыграть свой вариант?

— Да, сэр, — ответил окружной начальник, — с вашего позволения.

Комиссар кивнул.

Окружной начальник склонился к шоферу:

— На следующем углу разворачивайся и гони обратно к «Юнион-скверу».

Ожил радиопередатчик.

— Сэр, машинист поезда Дэниелса доложил, что они сошли с рельсов. Причина — взрыв на полотне. Один полицейский легко ранен.

— Вот вам разгадка короткой передвижки, — сказал комиссар окружному начальнику. — Им нужно было незаметно заминировать путь.

— Все равно возвращаемся, — бросил окружной начальник шоферу. — Крути назад.

Старик

Старик поднял руку — знаменитую руку, когда-то обладавшую верховной властью дома и в магазине — и произнес:

— Успокойтесь! Успокойтесь все на минуту и сядьте!

Он остановился, наслаждаясь трепетом лиц, повернувшихся к нему и внемлющих голосу Власти. Но не успел он начать речь, как внимание пассажиров переключилось. Грузный мужчина — театральный критик — неуклюже прошел вперед, попытался повернуть утопленную ручку двери кабины и, не «добившись успеха, начал стучать в дверь кулаком. Дверь звенела, но не открывалась. Здоровяк остановился, резко повернулся и пошел на место. Они въехали на станцию. «Бликер-стрит»? А может, уже «Спринг-стрит»? Название было трудно прочитать. Кто-то из пассажиров, приспустив окно, взывал к толпе на платформе. Толпа зло огрызалась. Один из стоявших скомкал газету и швырнул ее в окно — та, отскочив от стекла, развернулась и дождем листов разлетелась по платформе.

— Друзья мои! — старик встал, уцепившись за металлический поручень. — Друзья мои, наше положение не столь ужасно, как кажется…

Чернокожий мужчина фыркнул в окровавленный носовой платок («Мой платок», — подумал старик), но остальные начали внимательно вслушиваться.

— Во-первых, преступники нам больше не угрожают. — Три-четыре лица в страхе оглянулись на дверь кабины. Старик победно улыбнулся. — Как верно отметила эта юная леди, они выскочили из поезда. Как говорится, скатертью дорога!

— Кто же нас везет?

— Никто. Они каким-то образом запустили поезд.

— Мы все погибнем! — отчаянно закричала мамаша.

— Не думаю, — сказал старик. — Мы действительно катимся сейчас в неуправляемом поезде, но это временно. Исключительно временно.

Вагон влетел в поворот и резко накренился, кромки колес заскрежетали, словно пытаясь рассказать, как они сопротивляются изгибу пути. Пассажиры зашатались и попадали друг на друга. Отчаянно цеплявшегося за поручень старика оторвало от пола. Негр в берете, протянув окровавленную руку, поддержал его. Поезд выровнялся.

— Благодарю, — сказал старик.

Чернокожий будто и не слышал. Перегнувшись через проход, он ткнул пальцем в двух негров-рассыльных. Лица у них были пепельными.

— Братья, у вас есть последний шанс стать мужчинами.

Парнишки в замешательстве переглянулись, один из них проговорил:

— Приятель, ты это о чем?

— Стать черными мужчинами, братишки. Показать этим янки, что вы — люди. Худшее, что может произойти, это смерть.

Тихо, едва перекрывая шум поезда, парнишка сказал:

— Хуже быть не может.

Девица в брезентовой шапочке приподнялась с места.

— Хватит языками молоть, уши вянут! Лучше выбейте эту дверь. Неужели никого не найдется?..

— Леди и джентльмены, — поднял руку старик, — послушайте меня. Я кое-что смыслю в подземке и уверяю вас — все не так страшно.

Он ободряюще улыбнулся снова повернувшимся к нему пассажирам — примерно так глядели на него сыновья, когда выпрашивали новые бейсбольные перчатки, или его служащие, боявшиеся увольнения.

— Автоматические тормоза, — сказал он. — Вы слышали о них? У нас самое безопасное метро в мире. Эти штуки установлены прямо на рельсах. Если поезд прошел на красный свет, тормоза автоматически поднимаются и останавливают поезд! — Он огляделся с видом триумфатора. — Вот так-то! Скоро мы проедем на красный свет, автотормоза поднимутся, и — оп-ля! — поезд остановится.

Башня «Большой Центр»

— «Пелем один — двадцать три» проходит станцию «Кэнел-стрит». Скорость та же.

В гулкой тишине башенного зала, нарушаемой лишь голосом миссис Дженкинс, Марино наслаждался профессиональной ровностью своего тона.

— Вас понял, — сказал диспетчер городской полиции, — продолжайте информировать нас.

— Отбой, — решительно сказал Марино, — еще четыре станции, и они будут на «Саут-ферри».

21

Том Берри

Когда грохнул взрыв, Том Берри свернулся клубком, поджав ноги. При этом он стукнулся коленом обо что-то железное, и нога онемела. Растирая ее, Том осторожно поднял голову и увидел, что один из налетчиков лежит. Это был тот любвеобильный малый. Берри решил, что его уложил взрыв, но увидев, как вожак отряхивает свой плащ, понял: взрыв тут ни при чем.

Неожиданно сознание пронзил лучик надежды: Берри сообразил, обо что он ударился коленом. Судорожно обшарив грязь подле себя, он наткнулся на пистолет.

Перевернувшись на живот, он высунулся из-за колонны, подпер левым запястьем ствол «тридцатьвосьмерки», поймал было вожака на мушку, но тот внезапно склонился над телом «любовника». Берри услыхал выстрел. Вожак расстегнул плащ и что-то снял с трупа. Похоже, жилет. Берри смотрел, как он надел его на приземистого толстяка.

У Берри стали слезиться глаза. На мгновение он зажмурился, чтобы разогнать туманившую взор пелену, а когда открыл глаза, низенький уже скрывался в проходе, за ним следовал здоровяк. Он поймал в прицел широкую спину и спустил курок. Здоровяк вздрогнул и тяжело рухнул на спину. Берри начал лихорадочно искать вожака, но тот уже скрылся.

Анита Лемойн

Старик все еще распинался, но Анита Лемойн уже не слушала. Тоже мне, пророк-самоучка. Сопротивляясь качке вагона, Анита выглянула в окно. Пути, тоннельные стены, сигналы мелькали, словно в барабане химчистки. Возникла станция, оазис света, толпы людей…

— Никогда не подозревал, что эти штуки такие быстрые.

За ней стоял театральный критик, помятый, сопящий, будто ему было тяжело нести свой собственный вес. Лицо его отливало алкогольным румянцем, в голубых глазах светилась наигранная простота.

— Боитесь? — спросил он.

— Вы слышали этого старого весельчака? Он знает подземку. Нам не грозит ничего страшнее смерти.

— Я все хотел узнать, — его взгляд стал совсем невинным, — вы давно работаете в театре?

Избитый прием. Ладно, хоть время скоротаем.

— Два года.

— Я точно так и подумал. — Сопенье прекратилось. — У меня хорошая память. Уверен, что встречал вас в театре. Только вот в каком?

— Вы когда-нибудь бывали в Кливленде, Огайо?

— Еще бы. Вы там работали?

— В «Маленькой жемчужине». Продавала в антрактах воздушную кукурузу.

— Шутите…

Он рассмеялся и, воспользовавшись очередным толчком вагона, полуобнял ее за плечи. Анита автоматически улыбнулась.

— Кто станет шутить в такой момент? Может, через пять минут мы все будем покойниками.

— Вы не верите старику? Насчет красного сигнала, который нас остановит?

— Конечно, верю. — Она ткнула пальцем в окно. — Я все жду красные сигналы. Но попадаются одни зеленые.

Он снова прижался к ней. А почему бы и нет? Может, последний раз в жизни? Но даже эта мысль не могла отвлечь се от наблюдения. Пролетев «Фултон-стрит», вагон вновь мчался по тоннелю. Впереди, насколько хватало глаз, приветливо мигали зеленые сигналы.

Патрульный транспортной полиции Рот

Как только поезд пролетел станцию «Фултон-стрит», патрульный Гарри Рот связался со штаб-квартирой.

— Только что промчался.

— О’кей.

— Хотите, я вас повеселю?

— Как-нибудь в другой раз.

— Нет, погодите. Я не заметил в поезде машиниста.

— Что ты городишь!

— Я не увидел в кабине никого. Переднее стекло выбито, в кабине пусто. Я стоял на краю платформы и смотрел в оба. Чтоб мне не сойти с этого места!

— Ты что, не знаешь, что поезд без машиниста идти не может? Там для этого специальная кнопка сделана.

— О’кей, извините.

— Вы действительно уверены, что в кабине никого не было? — вмешался начальственный голос.

— Ну, может, он нагнулся.

— А, нагнулся. Связь кончаю.

— Не веришь — не надо, — сказал сам себе патрульный Рот. — Катись к чертовой бабушке. Извините.

Райдер

Колонна была надежной оборонительной позицией, ничего не скажешь, но Райдер не относился к числу сторонников обороны. Стрелявшего нужно убить, причем быстро, иначе он блокирует аварийный выход.

Когда раздался выстрел, его действия стали совершенно инстинктивными. Ясно, что проскочить мимо тела Стивера в аварийный выход ему не удастся, поэтому он, пригнувшись, метнулся за колонну. Стреляли сзади, но на путях никого не было видно. Враг, очевидно, тоже скрывался за колонной. Кто он такой — коп или пассажир — значения не имело.

Он взглянул на выход. Из просвета на него уставился Лонгмен. Райдер жестами показал ему — лезь наверх. Лонгмен застыл, как соляной столб. Райдер решительно повторил приказ и топнул ногой. Лонгмен на минуту заколебался, затем повернулся к лестнице.

Стивер лежал там, где рухнул навзничь. На неподвижном лице выделялись лишь открытые живые глаза. Пуля перебила хребет, и Стивера парализовало. Он выбросил обоих компаньонов из головы.

Ситуация складывалась следующим образом: враг точно знал, где он находится, в то время как Райдер лишь угадывал его местоположение. Обнаружить вражескую позицию можно было, только вызвав огонь на себя. Шаг рискованный, но ничего иного не оставалось. Он проверил пистолет и выдвинулся боком из-за колонны. Моментально прозвучал выстрел, и Райдер дважды ответил на вспышку, после чего вновь укрылся за колонной. Он напряженно вслушивался, но с той стороны не доносилось ни малейшего шороха.

Попал он или нет? Стоя в убежище, проверить было нельзя, а поэтому приходилось снова рисковать. Противник вряд ли клюнет на ту же удочку еще раз, но времени для маневра не было. Он выскочил из-за колонны и кинулся к следующей. Выстрела не последовало. Одно из двух: либо он попал во врага, либо тот затаился, чтобы ударить наверняка. Райдер метнулся к следующей колонне. Не стреляет. Он сделал еще один бросок и тут же увидел его: человек лежал на путях, только ноги скрывались в тени колонны. Райдер понял, что попал. Он не знал, насколько серьезной была рана, и поэтому дело следовало довести до конца.

Он вышел из-за колонны и прямо по междупутью пошел к врагу. Тот вытянул правую руку, и Райдер заметил на полотне в нескольких сантиметрах от растопыренных пальцев пистолет. Противник, увидев или услышав его, попытался подползти к пистолету — и не смог.

Теперь его можно было спокойно прикончить.

Старик

Когда «Пелем 1-23» пронесся мимо станции «Уолл-стрит», возбужденные пассажиры вновь окружили старика.

— Где же красный свет?

— Мы не остановимся! Мы все убьемся!

Мамаша завопила в голос, как плакальщица на похоронах, и у старика сжалось сердце. Именно такой вопль вырвался лет шестьдесят назад у его матери, когда она узнала, что его брат, ее старший мальчик, попал под трамвай.

— Будет красный свет! — заорал он. — Должен быть.

Он повернулся к девице, стоявшей в передней части вагона. Та покачала головой.

— Поезд остановится, — запинаясь, проговорил старик.

Том Берри

Первая пуля вонзилась в правую руку Тома Берри, и пистолет отлетел в сторону. Вторая чиркнула о колонну и вонзилась в тело пониже груди. Удар свалил его влево, на путевое полотно.

Он смотрел, как вожак идет к нему — спокойно, неторопливо, опустив пистолет книзу. С какой скоростью он идет? Ровно столько ему осталось жить. Главарь мог остановиться, прицелиться и прикончить его (он был уже в трех шагах), но, подумал Берри, это педант: он пристреливает жертву традиционным образом — приставив ствол к виску. Именно так он обошелся со своим подручным-«любовником», тщательно, без суеты. Мгновенная красная вспышка, и потом — спокойствие. А собственно, что хорошего в спокойствии? Что могло быть хорошего в этом треклятом спокойствии?

Когда вожак навис над ним и Том увидел перед глазами черные башмаки, он всхлипнул. Вожак начал склоняться. Берри закрыл глаза. Будет ОНА по мне плакать?

В тоннеле грянул выстрел.

Патрульный Северино

На станции «Боулинг-грин» транспортный патрульный Северино стоял так близко к краю платформы, что «Пелем 1-23» обдал его пылью и сажей. Он вглядывался в кабину. Его доклад диспетчеру полицейской штаб-квартиры был настолько краток и сух, что не оставлял сомнений в правдоподобии.

— В кабине никого нет. Повторяю: в кабине никого нет. Окно выбито, и в кабине никого нет.

Дэниелс

В голове Дэниелса прокручивались кадры эпизодов, никак не связанные друг с другом. То он высаживался на Сайпане с ребятами из славной 77-й дивизии, а японские орудия били

по ним прямой наводкой, и столбы воды вырастали со всех сторон, и криков раненых не было слышно за адским грохотом. В следующее мгновение он оказался в тоннеле подземки, чувствуя обдувавший лицо ветерок. А потом без перехода — в патрульном обходе своего участка на 3-й авеню. По левую руку — лавки ирландцев, по правую — армян. Перед глазами проносились люди (кого-то он помнил, кого-то уже нет), выстрелы, падавшие тела, кресты на кладбище Сайпана, улыбающиеся лица.

Навстречу ему шел человек. Дэниелс нахмурился и ускорил шаг. Он снова был в тоннеле, и впереди него по междупутью медленно шел человек. И у него что-то в руках. Пистолет? Никому не дозволено ходить с оружием в его зоне. Он вытащил из кобуры свой пистолет. Человек остановился. Наклонился…

— Эй! Стой на месте! Брось оружие!

Человек вскинул голову, присел, и Дэниелс увидел вспышку. Он пальнул в ответ, и грохот выстрела прояснил ему голову. Вот так же он подстрелил того громилу, который ввалился в салун Поли Райяна…

Райдер

Последней мысли у Райдера не было. Он умер мгновенно, едва ощутив привкус металла на языке: свинцовая болванка тридцать восьмого калибра вошла прямо под подбородок и, сокрушив зубы и небо, ввинтилась в мозг.

Дэниелс

Хорош выстрел, подумал Дэниелс, вот так же тридцать пять лет назад он пристрелил вооруженного громилу, пытавшегося разнести салун Поли Райяна. За это он заработал первую в своей жизни благодарность, не говоря уже о Поли — тот добрых пятнадцать лет посылал Дэниелсу к каждому рождеству ящик виски, покуда его образованный сынок не принял заведение. Он уже не считал себя обязанным, и отцовские заветы были ему не указ.

Старый конь борозды не портит, с удовлетворением подумал он, рука все так же тверда. Что, собственно говоря, понадобилось этому малому в подземке?

Он подошел к поверженному преступнику. Тот лежал лицом вверх, уставившись в свод тоннеля недвижными глазами. Дэниелс нагнулся. Рассматривать особенно было нечего — аккуратно одетый человек средних лет с изуродованным окровавленным лицом. Одним преступником меньше. На статистике это не отразится, такой уж город. Но в перестрелку с полицейским офицером он больше не ввяжется.

Дэниелс повернулся к жертве. Бедняга! Светлые волосы вымазаны в крови, босые ноги почернели от сажи, сандалии свалились, пончо порвалось. Он встал на колени и произнес утешающим тоном:

— Здесь далековато до больницы, мисс, но мы вам поможем.

Лицо жертвы сморщилось, глаза сузились, губы приоткрылись. Дэниелс склонился ниже, чтобы разобрать шепот, но вместо него раздался басовитый смех, удивительно гулкий для молоденькой девушки.

Клайв Прескотт

Прескотт не понимал, как поезд мог двигаться без машиниста — ведь именно для этого существовала кнопка безопасности. Но настойчивость дежурного лейтенанта переборола сомнения. Повесив трубку, он повернулся к Кореллу.

— Поезд никто не ведет. Остановите его!

— Поезд сам по себе ехать не может, — отмахнулся Корелл.

— А этот едет! Они как-то обхитрили контроллер и запустили вагон. Не спорьте. Он уже около «Саут-ферри», там развернется на углу и влетит в хвост поезда на «Боулинг-Грин». Что, вы не можете включить красный сигнал и тормознуть его? Скорее, ради бога!

— Выродки! — рявкнул Корелл, и Прескотт почувствовал в его голосе тревогу. — Надо успеть перехватить его…

— «Пелем один — двадцать три» прошел станцию «Саут-ферри». Скорость — тридцать. Движется в сторону разворотного круга, — сообщила башня «Нэвинс-стрит».

Прескотт застонал, но Корелл вдруг мефистофельски усмехнулся.

— Не волнуйтесь. Я этого сукина сына остановлю.

Его ухмылка становилась все шире, он засучил рукава, сделал несколько пассов и произнес:

— «Пелем один — двадцать три», главный диспетчер приказывает тебе остановиться! Оп-ля!

Прескотт кинулся на Корелла и начал молча душить его.

Потребовались усилия четырех диспетчеров, чтобы разомкнуть мертвую хватку Прескотта. Свалив его на пол, они навалились втроем, а четвертый держал руки полицейского.

— Таймер! — засипел Корелл. — Вы когда-нибудь слышали о таймере?!

— На разворотном круге есть таймер, — стал успокаивать Прескотта светлокожий диспетчер с потухшей сигарой во рту. — Если поезд слишком быстро влетает на поворот, то включаются красные сигналы, поднимаются автотормоза и поезд останавливается.

— Воротник как жеваный, — жалобно сказал Корелл.

— Не сердитесь, — продолжал светловолосый. — Он маленько пошутил.

— Слезайте, — устало отозвался Прескотт. — Я вас не повезу.

Окружной начальник

— Значит, поезд идет, а в кабине никого нет? — повторил окружной начальник, брызгая слюной в микрофон.

— Да, сэр. Так точно.

Окружной начальник наклонился к шоферу.

Машина дернулась, как ужаленная.

— Надо доверять интуиции. Они там, — сказал он комиссару.

— Были там. Они нас купили, Чарли.

— Жми!

— Туда уже летят все машины, — заметил комиссар, — но они тоже опоздают.

Окружной начальник сжал кулаки и с силой стукнул по сиденью.

Анита Лемойн

Кто-то проклинал старика, кто-то выл, а один, как показалось Аните, зашелся в приступе безудержного хохота. Минимум дюжина пассажиров кинулась в хвост вагона. Театральный критик, еще недавно сопевший рядом, тоже отошел. Удивительное дело, им казалось, что в хвосте безопасней.

Старик сидел, опустив голову, губы его дрожали. Чего ему вздумалось орать о красных сигналах? Что он, жизни не знает? Теперь все шишки будут валиться на него: подал надежду — изволь обеспечить ее. Сидевший рядом с ним негр в берете был подтянут, подбородок вперед, нога за ногу. Кровь на щеке почти не заметна. О’кей. Он-то, по крайней мере, не трус. С ним мы составим яркую пару. Ах да, еще старая пропойца — эта знай себе спит. Наверно, видит во сне большую бутылку. Ничего себе трио!

Вагон с грохотом влетел на станцию «Саут-ферри». Здесь та же картина: платформа, загруженная бушующей толпой. Они стремительно погрузились в тьму тоннеля. Что теперь? Впереди она увидела изгиб тоннельной стены. Теперь она знала, что будет. Они идут слишком быстро, чтобы вписаться в поворот. Колеса оторвутся от рельсов, вагон ударится в стену, зазвенят колонны… Она напрягла ноги, упираясь в пол… и увидела впереди красный сигнал. Ай да старик, прав-таки оказался в конце концов! Увы, слишком поздно, они не впишутся в поворот…

Под ногами раздался страшный треск, ее отбросило от окна. Под хвостом вагона что-то заскрежетало. Толчок. Еще толчок. Конец? Нет, колонны замедлили бег… Вагон, пошатываясь, останавливался.

Испуганная тишина в хвосте вагона сменилась истерическим воплем радости. Живы, черт побери, подумала Анита. Она привалилась к двери. Старик смотрел на нее, силясь улыбнуться.

— Ну, милочка, я же говорил — мы остановимся!

Алкоголичка, проснувшись, приоткрыла глаза и невнятно поинтересовалась:

— Это что — «Сорок втора…»?

Гвоздь программы, подумала Анита. Такое не придумаешь.

Лонгмен

Сквозь решетку аварийного выхода до Лонгмена доносились звуки города. Он начал было толкать ее вверх, но чья-то нога чуть не опустилась ему на пальцы, и он отдернул руки. Потом снова уперся в перекладину лестницы и изо всех сил надавил на решетку. Ржавые петли взвизгнули, на лицо Лонгмена посыпались куски грязи. Еще рывок — и он откинул решетку. Лонгмен осторожно высунул голову, глаза оказались на уровне тротуара. В этот момент снизу донеслись выстрелы. Замерев на мгновение, Лонгмен стал подниматься по лестнице — и вот он уже на земле.

Первым делом медленно опустил решетку. Та с лязгом улеглась на место, подняв тучу пыли. Несколько прохожих взглянули на него, но ни один не остановился. «Знаменитое нью-йоркское безразличие!» — торжествующе подумал он, переходя через улицу и вливаясь в поток пешеходов. Впереди, на углу 17-й улицы, он заметил полицейский автомобиль. Машина стояла во втором ряду, и водитель, высунувшись из окна, что-то втолковывал пешему копу. Не глядя в их сторону, Лонгмен ускорил шаг и свернул на 16-ю улицу. Пройдя метров двадцать, он усилием воли заставил себя шагать медленнее. Слева тянулась решетка, за которой виднелся массивный куб средней школы имени Вашингтона Ирвинга. Из дверей вылетела группка подростков — китаянка с ярко накрашенными губами в мини-юбке, чернокожая девушка и двое ребят в кожаных пиджаках.

Когда он проходил мимо, один из парней рухнул перед ним на колени.

— Дяденька! Отстегни пару кусков заслуженному двоечнику!

Лонгмен обогнул протянутую ладонь.

— У тебя полно денег! Я же вижу! — дурашливо крикнул малый.

«Только этого не хватало», — в панике подумал Лонгмен. Нет, отстали. Впереди показались обнаженные деревья Гремерси-парка… Что это были за выстрелы, догнавшие его на лестнице? Райдер? Нет, с Райдером все будет в порядке, не такой он человек, чтобы подставлять лоб под пулю. Хватит смертей, и так уже все случившееся ужасно.

Вот и поворот на 18-ю улицу. Лонгмен пересек 3-ю авеню, затем 2-ю. Теперь он уже видел свое жилье — грязно-коричневый дом с облупленным фасадом и темным входом, из окон торчали одинаково тоскливые физиономии собак и жильцов. Он поднялся на второй этаж, открыл ключами три замка, вошел в квартиру и тщательно запер дверь.

Пройдя на кухню, он отвернул кран и подождал, чтобы вода стала похолоднее. Над мойкой висело зеркало в паутине трещин. Взглянув на свое лицо, Лонгмен внезапно издал вопль — так его распирал восторг.

Анита Лемойн

Спустя пять минут после того, как вагон остановился, через переднюю дверь в него вскарабкались двое. Первый, в форме машиниста, открыл ключом кабину и вошел внутрь. Второй был полицейским.

Атакованный галдящими пассажирами, коп поднял руки: — Я ничего не знаю. Сейчас мы выведем вас из поезда.

Я ничего не знаю…

Поезд тронулся, и через две минуты подъехал к залитой светом станции «Боулинг-Грин». Анита выглянула в окно.

На краю платформы стояла цепь копов. Взявшись за руки, они сдерживали нажимавшую толпу. Человек в форме помощника машиниста приблизился к вагону с каким-то ключом в руке. Двери открылись. Неукротимая масса пассажиров, стремившихся занять долгожданные места, попросту смела копов с пути. «Все как раньше, — подумала Анита. — Господи…»

22

Клайв Прескотт

Прескотт освободился в половине седьмого. На улице было темно и промозгло, как обычно бывает в холодную погоду. Он взглянул на окружавшие его громадные величественные здания, доставшиеся городу от прошлого. Сейчас они были пусты, в окнах неярко горели дежурные лампочки. Законоведы и законодатели, судьи и адвокаты, все уже разбежались. По улицам сновали немногочисленные прохожие, но скоро и они разойдутся, освободив место алкоголикам, грабителям, бездомным. Жертвам и охотникам.

Магазины на Фултон-стрит уже закрылись или закрывались, торговый район затихал. За прилавками виднелись в основном темные лица — негры и пуэрториканцы, унаследовавшие бизнес от тех, кто успел разбогатеть на них и уехал в богатые пригороды. Дежурные баррикадировали витрины универмагов, сторожа в форме с тяжелыми пистолетами на поясе включали сигнализацию. Город готовился держать ночную оборону против своих обитателей. Пожилая растрепанная киоскерша навешивала пудовый замок на свое заведение. «Завтра утренние газеты пойдут нарасхват», — устало подумал Прескотт.

Высокий чернокожий парень в ковбойской шляпе и замшевой курточке сунул ему что-то под нос:

— Орган «пантер», брат.

Прескотт покачал головой и пошел дальше. Парень двинулся за ним. Днем здесь было полно активистов, предлагавших газету «черных пантер». Прескотт ни разу не видел, чтобы кто-нибудь купил ее. Может, они продают ее друг другу? Довольно, оборвал он сам себя, эти парни хоть во что-то верят, а ты? Сам ты веришь во что-нибудь?

— Купи газету, брат, — сказал голос за спиной. — Узнаешь, что делается вокруг. Не все же прислуживать мистеру Чарли.

Прескотт остановился. Парень смотрел на него долгим взглядом.

— Я возьму газету.

— Правильно, брат.

Он сунул газету под мышку. На другой стороне улицы в магазине грампластинок из стереорепродукторов доносились тяжелые удары рока. Наверно, хозяин забыл выключить. Неужели музыка будет барабанить всю ночь? Впрочем, здесь почти никто не живет, а так хоть будет иллюзия жизни.

Меня тошнит, думал Прескотт, тошнит от копов и уголовников, от жертв и свидетелей. Тошнит от злобы и крови, от происшедшего сегодня и того, что произойдет завтра. Тошнит от работы, от друзей, от семьи. От любви и от ненависти. В конце концов, меня тошнит от самого себя: от того, что меня тошнит при виде мерзостей жизни, которые никто не хочет исправить, даже если знает, как это сделать.

Эх, будь он на пять-шесть сантиметров повыше, да еще бы хороший дальний бросок, да был бы он белым…

Единственное, что у него никто никогда не мог отнять, это умение вести мяч. Он бесстрашно шел с мячом с центра площадки навстречу высокомерным гигантам, только и ждавшим момента, чтобы сбить его в воздухе, когда он в прыжке нацеливался на корзину. Но он все равно шел длинными шагами навстречу стенке здоровенных парней.

Он скомкал газету в подобие мяча, сделал финт и крюком залепил ею в фирменный знак над входом в магазин. Два очка! Алкаш у витрины захлопал в ладоши, потом протянул ему ладонь. Черт, в этом городе все побираются. А если им не дают, норовят отнять деньги силой.

Ничего, завтра он будет чувствовать себя лучше. А послезавтра и на следующий день? Ерунда. Завтра он будет в лучшем виде хотя бы потому, что хуже сегодняшнего дня не придумаешь. Это уже неплохо.

Детектив Хаскинс

Детектив второго разряда Берт Хаскинс, который, за вычетом своей английской фамилии, был стопроцентным ирландцем, когда-то счел профессию детектива наиболее достойной для мужчины. Веровал он в это ровно одну неделю. Расставшись с навеянными литературой иллюзиями, он не раз смеялся впоследствии над тем, какой ему рисовалась будущая деятельность: блестящие дедуктивные умозаключения, столкновения с закоренелыми преступниками, распутывание хитроумных ходов. В действительности при расследовании преступлений требовались две вещи:, верблюжья выносливость и терпение. Розыскная работа была работой на ногах, надо было обойти сотню тупиков в надежде обнаружить торный путь, бегая вверх и вниз по лестницам, названивать в двери, общаться с испуганными, агрессивными, неразговорчивыми или дубоголовыми гражданами. Работа детектива основывалась на законе средних чисел. Правда, время от времени вам удается сделать из дерьма конфетку, но большей частью вы корпите, корпите и корпите, просеивая пустую породу.

Архив Управления городского транспорта дал больше сотни имен служащих, уволенных за различные нарушения, и обработка грозила затянуться до ночи. Чаще всего нарушение даже отдаленно не имело ничего общего с уголовным проступком. Тем не менее следовало предположить, что каждый уволенный служащий должен испытывать недовольство. Настолько, чтобы захватить поезд подземки? Это другое дело. Но как вы это выясните, не просмотрев все дела?

Трое налетчиков были пристрелены. У двоих на теле оказались жилеты с деньгами, в общей сложности пятьсот тысяч долларов. Значит, остается один налетчик с полумиллионом. Убитые еще не были идентифицированы, так что один из них вполне мог оказаться бывшим служащим Управления городского транспорта. Однако следовало учитывать, что им мог оказаться и недостающий четвертый.

Хаскинс, его напарник и еще восемь групп детективов были брошены на обработку этой версии, и если кому-нибудь не повезет, у них были все шансы провести добрую неделю, проверяя списки. Они выделили из списков наиболее подозрительных лиц и после бурной «накачки» шефа углубились в работу. Выявленные люди были опасными убийцами, грозой горожан, двух невинных застрелили… В общем, короче: начальство погоняет меня, а я буду погонять вас. Результат? Не только всю обувь стерли, но и ноги в кровавые мозоли сбили, а толку? Ноль.

Куда они только не забирались, сколько ступеней пересчитали! В полиции уже давно стало аксиомой, что девять из десяти, преступников живут в трущобах. Бедняки совершают больше преступлений, чем богатеи. Вернее — больше нарушений уголовного кодекса. За бедняками приходится бегать. Богатые сами приезжают с кучей адвокатов, поручителей, свидетелей кого угодно. Хоть папу римского приведут.

Хаскинс, да ты — коммунист! Нет, просто наблюдаю жизнь.

Полчаса назад он отослал домой своего напарника Слот-та — тот был язвенник и не мог столько времени гонять без обеда. В их списке оставалось всего трое, и он рассчитывал управиться с ними до ночи. Распрощавшись со Слоттом, Хаскинс двинулся в маленькую химчистку, хозяин (он же единственный работник) которой в свое время служил в метро и был выставлен оттуда шесть лет назад за плевки. Плевал в пассажиров. Он работал дежурным на станции «Таймс-сквер» и, запихивая в вагон пассажиров в часы «пик», плевал им напоследок в спину. Служба, конечно, собачья, от наплыва толпищ можно озвереть, так что пущенный в сердцах плевок-другой ему бы простили. Но малого застукала за этим занятием инспекторская бригада, его вызвали в Управление, где он повел себя заносчиво. Короче, выгнали. Правда, он в долгу не остался: когда начальник зачитывал решение дисциплинарной комиссии, он плюнул ему на лацкан дорогого пиджака.

В ответ на вопросы Хаскинса владелец химчистки заявил, что, во-первых, не держит зла на Управление городского транспорта, во-вторых, надеется, что в один прекрасный день вся вонючая система подземки провалится в тартарары, а, в-третьих, интересовавшие детектива полдня он провел в кресле дантиста, где ему в клочья разодрали десны и вырвали пару корней. Фамилия этого коновала — доктор Шварц, а его номер телефона…

Детектив Хаскинс сделал в блокноте пометку позвонить доктору Шварцу, зевнул, взглянул на часы — четверть девятого — и вытащил смятый список. Ему было все равно к кому идти: к Полю Фитцхерберту, жившему на 16-й улице около 5-й авеню, или к Уолтеру Лонгмену, обитавшему на углу 2-й авеню и 18-й улицы. К кому же первому? Все равно, кого бы он ни навестил первым, ко второму идти было бы далеко. Так к кому же? Вот она, трудность принятия решения детективом! Особенно трудно работать без кофе, правда, слава богу, на углу есть какая-то забегаловка. Надо зайти туда, выпить кофе, съесть кусок яблочного пирога, а уж тогда, подкрепив свое бренное «я» и навострив ум, взяться за принятие серьезнейшего для детектива второго разряда решения.

Лонгмен

Лонгмен не мог заставить себя включить радио. Сколько раз преступники в кино выдавали себя покупкой свежих газет и вырезанием статей с описанием содеянного! Конечно, это глупость, никто не услышит его радио, особенно если приглушить звук. Тем не менее, как бы алогично это ни выглядело, он пересилить себя не мог. Поэтому Лонгмен бесцельно кружил по квартире, не снимая плаща и отводя глаза от стоявшего в изголовье кровати приемника. Если Райдера убили, ему не сообщат ничего нового.

Но в шесть часов он совершенно автоматически включил телевизор. Главной темой вечернего выпуска новостей был, конечно, захват поезда подземки. Репортеры лезли из кожи вон, они даже затащили камеры под землю, чтобы показать сошедший с рельсов экспресс, поврежденный тоннель и развороченные пути. Затем они дали крупный план «участка тоннеля, где происходила перестрелка». Когда камера развернулась к тому месту, где упал Стивер, он вздрогнул, ожидая увидеть тела или, по крайней мере, следы крови. Там было слишком темно, чтобы разглядеть кровь, но тел не было. Потом, правда, камеры показали, как копы вытаскивали на носилках три накрытых брезентом тела. Его это не тронуло, даже тот факт, что среди них был и Райдер.

Потом последовали интервью с полицейскими «шишками», в том числе с самим комиссаром. Никто из них не отличался словоохотливостью, кроме того, что каждый счел своим долгом окрестить произошедшее «мерзким преступлением». Отвечая на вопрос репортеров о сбежавшем налетчике — и тут Лонгмен почувствовал, как по всему телу прокатилась горячая липкая волна, —комиссар сказал, что пока им только известно, что он сбежал через аварийный выход. Когда, он это говорил, камеры показывали выход снаружи — со стороны улицы — и изнутри, со ступеней лестницы. Комиссар добавил, что управление еще не идентифицировало личности трех убитых налетчиков, двое из которых были убиты наповал, а третий, получивший выстрел в спину, умер через несколько минут после того, как полиция обнаружила его. Его пытались допросить, но отвечать он не мог, поскольку у него, помимо прочего, был парализован речевой центр.

Какими зацепками, ведущими к сбежавшему налетчику, располагала полиция? Шеф городской полиции кратко ответил, что в розыске задействовано большое число детективов и для поимки преступника потребуется масса усилий. Репортер телевидения не отставал: преступники были прекрасно знакомы с функционированием подземки, не может ли это стать серьезной зацепкой? Шеф резко ответил, что управление действует по хорошо отработанной методике полицейского дознания и он надеется в ближайшем будущем сообщить о достигнутом. Лонгмена снова обдала волна горячего пота, однако он заметил сардонически приподнятые брови репортера, и ему немного полегчало.

Несомненно, они проработают дела всех бывших сотрудников Управления городского транспорта. Райдер предупреждал об этом. Тогда он впервые сильно испугался.

— Им меня не найти, — торопливо сказал он. — Я отсижусь у тебя.

— Наоборот, ты должен быть дома, — ответил Райдер. — Любое отклонение от обычного распорядка дня вызовет у них подозрение.

— Я отработаю алиби.

Райдер покачал головой.

— Тех, у кого есть алиби, они будут трясти гораздо тщательнее, чем тех, у которых алиби нет вообще. У большинства людей, которых они будут опрашивать, никакого алиби не будет, и ты затеряешься в массе. Просто скажешь, что часть дня гулял, потом читал или вздремнул, а главное, не указывай времени, когда ты занимался тем или иным.

— Я еще поприкину, что им сказать.

— Не надо. Я не хочу, чтобы ты репетировал, даже думал об этом.

— Но я ведь могу сказать, что услышал об этом по радио и был потрясен…

— Нет. Не следует показывать свою добродетельность. Им твое мнение вообще не интересно. Они будут проверять сотни людей — на всякий случай. Помни, что ты всего-навсего один из длинного списка имен.

— Тебя послушать, так это пара пустяков.

— Это действительно так, — сказал Райдер, — вот увидишь.

— Все же я поразмышляю над этим.

— Не надо, — твердо повторил Райдер. — Ни сейчас, ни потом.

Он последовал совету Райдера и, действительно, за последние недели впервые задумался над этим. Для копов проверка была совершенно рутинным делом, для них он был просто одним из сотен бывших служащих Управления городского транспорта. Незачем бить тревогу.

Он слушал, как начальник полиции, атакованный вопросами, признал, что описания внешности сбежавшего отрывочны, слишком много взаимоисключающих версий, чтобы построить словесный портрет или фоторобот, хотя допрошено было множество пассажиров. Им предъявили снимки из картотеки преступников. Лонгмен почти улыбнулся: его портрета в полиции быть не могло.

Репортеры взяли интервью у нескольких пассажиров: девица в брезентовой шапочке на экране выглядела старше, чем он ожидал; здоровенный малый, театральный критик, высокопарно нес всякую чушь; пара чернокожих подростков смущенно переглядывалась; негр-активист сказал, что будет говорить только о расовой проблеме и поднял сжатый кулак, после чего режиссер отключил звук. Внезапно Лонгмен почувствовал, что начинает ежиться от пристальных взглядов пассажиров. Он выключил телевизор.

Зайдя на кухню, он поставил чайник. Так и не снимая плаща, сел за покрытый клеенкой стол и выпил чаю, обмакивая в него крекеры. После этого закурил, удивившись, что до сих пор его не тянуло к куреву, хотя курильщиком он был заядлым. Вернулся в спальню. Включил было приемник, но тут же выключил его. Лег на кровать и почувствовал тупую боль в груди. Не сразу сообразил, что это не сердечный приступ, а тяжесть от жилетов с деньгами. Встав с кровати, подошел к входной двери, проверил все три замка и вернулся в комнату. Тщательно зашторив окно темно-зелеными гардинами, он снял плащ, пиджак и, наконец, жилеты, ровненько разложив их на кровати.

Уолтер Лонгмен, сказал он себе, у тебя полмиллиона долларов. Он повторил это еле слышным шепотом, но звук стал бесконтрольно вырываться из глотки. Он зажал обеими руками рот.

Анита Лемойн

В жизни Аниты Лемойн бывали неудачные дни, но такого нарочно не придумаешь. Мало того, что она пропустила съемку из-за этого чертова захвата поезда, ее еще показали по телевизору в таком неприглядном виде в компании идиотских физиономий. Она попыталась было завладеть вниманием операторов, но те отмели ее без всякого снисхождения. Запомнила она лицо сбежавшего преступника? Нет? Катись к черту, ты никому не интересна.

Уже было прилично за восемь, когда копы наконец разрешили им разойтись. Вразнобой они вышли из старого здания Управления полиции и в нерешительности замерли на тротуаре. Парой кварталов южнее, по Кэнел-стрит, еще наблюдалось какое-то движение, но Сентр-стрит была холодна, уныла и пустынна. Они молча постояли вместе. Затем старая пропойца запахнула свои лохмотья и нетвердым шагом исчезла в темноте. Мгновением позже негр-активист, надвинув поглубже берет, быстро и уверенно откололся от группы. Да, подумала Анита, на этих двоих все случившееся особого впечатления не произвело: это вполне вписывалось в их представления о жизни в городе.

А как насчет ее представлений? Ну, тут все понятно: Анита, сматывайся-ка побыстрее с этого поганого места, хватай такси и дуй домой. Горячая ванна с ароматической солью из Парижа утешит тебя на сегодня. Еще надо будет проверить записи на автоматическом секретаре — вдруг кто-то звонил по поводу работы. Не всякий день тебя показывают по телевизору.

— Я даже не знаю, где мы, — раздался слезливый голос мамаши двух мальчуганов. Те уже зевали во всю глотку. — Пожалуйста, объясните мне, как отсюда добраться до Бруклина?

— Очень просто, — сказал старик. — Садитесь в подземку. Это быстрее и безопаснее всего.

Он заржал, но ответом на его остроумие были лишь несколько улыбок. Внезапно двое чернокожих подростков, все еще держащих свертки, которые им надлежало вручить полдня назад, что-то пробормотав, заспешили прочь.

Старик им крикнул вслед: «Пока, ребята, счастливо!»

Парнишки махнули рукой на прощанье.

— По меньшей мере, экстраординарное приключение.

Театральный критик. Она даже не взглянула на него. Сейчас, наверно, предложит довезти ее на такси, а затем захочет подняться выпить чего-нибудь. Без шансов. Она отвернулась от него, но ледяной порыв буквально пронзил ее насквозь. Ладно, пусть везет, простужаться мне нельзя, больничный лист оплачивать некому.

— У меня есть идея, — это опять старик. Потертая физиономия уже не розовеет, шляпа продавлена. — После всего пережитого вместе было бы просто стыдно вот так сказать друг другу «привет» и…

Одинокий старик, подумала Анита, боится помереть без утешителей у одра. Она взглянула на лица вокруг и подумала: «А ведь завтра утром я уже не смогу вспомнить ни одной из этих физиономий».

— …встречаться, скажем, раз в год, даже раз в полгода…

Она двинулась в сторону Кэнел-стрит. На углу ее нагнал театральный критик. Он просто излучал приветливость.

— Поезд ушел, — сказала Анита. Раскалывая каблуками безмолвие улицы, она пошла к набережной.

Том Берри

Главный врач хирургического отделения сопровождал каталку, на которой везли Тома Берри, вплоть до палаты и остался возле кровати, куда сестра и санитар уложили раненого.

— Где я? — спросил Берри.

— В больнице. Я вытащил из вас две пули.

Том хотел спросить не то, но язык поворачивался с трудом.

— Как у меня дела?

— Все хорошо, — сказал доктор, — мы выпустили бюллетень, в котором ваше состояние характеризуется как удовлетворительное.

— Бюллетень? Значит, помираю?

— Ничего подобного. Средства информации хотят знать о вашем состоянии. Вы в хорошей форме. — Хирург выглянул в окно. — Прекрасный вид. Окна выходят в парк Стивезанта.

Берри оглядел себя. Рука была забинтована от плеча до локтя, грудь плотно завязана.

— А почему не болит? — спросил он.

— Обезболивание. Потом почувствуете, не беспокойтесь. — Доктор завистливо добавил: — Мой кабинет в четверть этой палаты, и окна — на кирпичную стену. Причем ободранную.

Берри осторожно ощупал повязки.

— Мне что, попали в живот?

— Считайте, что вам никуда не попали. Пуля прошла в миллиметре от всех важнейших органов. Героям везет. Я к вам еще зайду. Дивный вид, сам бы лежал.

Доктор ушел. Интересно, соврал хирург или нет? Они никогда вам не скажут, зачем вам знать, что вас ждет. Вас не касается — жить вам или умереть. Он попытался раздуть в себе праведный огонь негодования, но почувствовал, что еще слишком слаб для этого. Прикрыв глаза, Том задремал.

Разбудили его голоса. На него смотрели трое. Один был хирург. Двух других он узнал по фотографиям — его честь мэр и комиссар полиции. Он догадался о причине их появления, но сдержался, демонстрируя удивление и скромность. По словам хирурга, он ведь герой.

— Думаю, он проснулся, — сказал хирург.

Мэр улыбнулся. Он был облачен в толстое пальто, мохеровое кашне и каракулевую ушанку. Нос у него горел, а губы обветрились. Комиссар тоже улыбнулся, но не очень уверенно. Он просто был неулыбчивым человеком.

— Поздравляю, патрульный… э-э-э… — мэр запнулся.

— Барри, — подсказал комиссар.

— Поздравляю вас, патрульный Барри, — повторил мэр. — Вы совершили героический поступок. От имени жителей нашего города выражаю вам искреннюю благодарность.

Он протянул руку, и Берри не без труда пожал ее. Рука была как лед. Затем он пожал руку комиссара.

— Блестящая работа, Барри, — сказал комиссар. — Управление гордится вами.

Оба выжидающе уставились на него. Ясно. Скромность — украшение героя.

— Спасибо. Мне повезло. На моем месте любой сотрудник сделал бы то же самое.

— Поскорее выздоравливайте, патрульный Барри, — сказал мэр.

Комиссар попытался подмигнуть ему и испортил всю картину. У него это плохо получается, как и улыбка. Но Берри уже чувствовал, что грядет.

— Мы с удовольствием ждем вашего скорейшего возвращения на службу, детектив Барри.

Удивление и скромность, напомнил себе Берри и, потупив глаза, произнес:

— Благодарю вас, сэр, большое спасибо. Я лишь исполнял свой долг…

Но мэр и комиссар уже удалялись. В дверях мэр сказал:

— Он выглядит лучше меня. Держу пари, он и чувствует себя лучше, чем я.

Берри закрыл глаз и вновь задремал. Проснулся он оттого, что хирург поскреб его по носу.

— К вам какая-то девушка, — сказал он. В дверном проеме стояла Диди. Берри кивнул. — Только десять минут, — добавил доктор, выходя.

Диди вошла в палату. Лицо у нее было очень серьезное.

— Доктор сказал, что раны неопасные. Скажи мне правду.

— Кости целы. Требуха тоже.

На глаза у нее навернулись слезы. Сняв очки, она поцеловала его в губы.

— Я в порядке, — сказал Берри. — Очень рад, что ты пришла.

— Как же я могла не прийти! — нахмурилась Диди.

— А как ты узнала, где я?

— Об этом знают все. По радио и телевизору только о тебе и говорят. Очень больно, Том?

— Герои никогда не чувствуют боль.

Она снова поцеловала Тома, слезы упали на его лицо.

— Я так переживаю оттого, что тебе больно.

— Я ничего не чувствую. Они отлично меня обработали. Посмотри в окно. Какой вид!

Она взяла его руку и прижалась к ней щекой.

— Потрясающий вид, — добавил Берри.

Диди на мгновение замялась.

— Я должна это сказать. Ты рисковал жизнью не по делу.

«Нет, это выше моих сил», — подумал он и попытался перевести разговор.

— Незадолго до тебя приходили мэр и комиссар полиции. Меня повысили. Теперь я детектив. Третьего разряда, наверно.

— Тебя могли убить!

— Это моя работа. Я — коп.

— Погибнуть за миллион долларов из казны этого проклятого города!

— Там были люди, не забывай, Диди, — мягко возразил он.

— Не хочу сейчас спорить. Мы не на равных, ты ранен…

— Но?..

— Но когда тебе полегчает, я хочу, чтобы ты бросил эту свинскую работу.

— Когда мне полегчает, я хочу, чтобы ты бросила своих пустобрехов.

— Если ты не видишь разницы между своей поддержкой угнетателей и борьбой за свободу и равноправие людей…

— Диди, давай не будем. Я знаю, что у тебя есть убеждения, но и у меня они тоже есть.

— Охранять их порядки! Вот твоя вера? Ты же говорил, что у тебя миллион сомнений.

— Ну, не миллион, но, безусловно, я не во всем уверен. Этого, однако, недостаточно, чтобы расхолодить меня, — он потянулся к ее руке. Она отдернула было ее, потом взяла его за руку. — Я люблю свою работу. Не всю, конечно. В ней немало дерьма. Но ведь кто-то должен…

— Они обманули тебя, — глаза ее потемнели, но рука осталась на месте.

Он покачал головой.

— Я останусь там, покуда не разберусь окончательно.

В дверях появился хирург.

— Извините, время истекло.

— Я считаю, нам лучше не видеться, — сказала Диди. Она быстро пошла к двери, затем остановилась и оглянулась.

Он подумал, что бы сказать ей такое примирительное, даже обезоруживающее, но промолчал. Игра сыграна — раздражающая, забавная, и все же детская игра, затянувшаяся на много месяцев. Финал налицо. Надо смотреть правде в глаза.

— Тебе решать, Диди, — сказал он, — только сначала подумай.

Он не видел, как она уходила, хирург закрывал ему обзор.

— Минут через десять-пятнадцать может появиться боль, — сказал доктор.

Берри подозрительно взглянул на него, потом понял. Доктор имел в виду физическую боль.

Лонгмен

В девять часов Лонгмен не выдержал и включил радио. Новости были те же, только под новым соусом. Никакой дополнительной информации, о скрывшемся налетчике сообщили только раз: полиция принимает все меры к его обнаружению. Он выключил транзистор и пошел на кухню, просто так, без всяких причин. Беспокойство гоняло ею бесцельно по квартире. Он снова надел на себя денежные жилеты — кровать нельзя было считать самым подходящим местом для полумиллиона долларов, — а поверх них плащ. В квартире было прохладно: как обычно, на отоплении экономили.

Взглянув на кухонный стол, он впервые оценил, насколько тот уродлив и изношен, обезображен шрамами и подтеками. Ну, ничего, сейчас он сможет позволить себе застелить его новой клеенкой. Он даже сможет позволить себе жить в другом месте — в любом уголке страны, в любой части света, где заблагорассудится. Возможно, как он планировал когда-то, это будет Флорида. Солнце круглый год, летняя одежда, рыбалка, какая-нибудь вдовушка подвернется…

Полмиллиона. Многовато для него. Четверть миллиона — вот его норма. Он улыбнулся, впервые за последнюю неделю. Но улыбка моментально слетела, лишь только он вспомнил, как из тоннеля выносили три трупа, накрытые брезентом. Три покойника и один уцелевший — Лонгмен.

Сейчас они лежали на столах в морге, но, кроме Райдера, у него не было ни к кому жалости. Уэлком — просто животное, Стивер… и тот был животным, дрессированной собакой — доберман-пинчер, натасканный выполнять команды. О Райдере он тоже много не думал. Да, с его смертью он потерял, но кого? Не друга, они с Райдером никогда не были настоящими друзьями. Коллеги, так будет правильнее. Главное, Райдер был к нему внимателен, а таких в жизни Лонгмена было немного.

Что сделал бы Райдер, останься он один в живых? Наверняка сидел бы и читал у себя дома, в большой безликой комнате, обставленной скудно, словно казарма. Он бы не бегал по квартире в напряженном ожидании прихода полиции. Что у них есть — ни отпечатков пальцев, ни упоминаний в архиве, даже нет точного словесного портрета. С гибелью сообщников исчезла вероятность! случайной выдачи.

Да, подумал Лонгмен, Райдер был бы невозмутим и расслаблен. Но он тоже, хотя его и трясет, держится неплохо.

Вывод доставил ему удовольствие. Энергия настолько распирала ею, что, вскочив, он начал убирать со стола чашку, ложку, пакет с крекерами.

Лонгмен все еще крутился на кухне, когда кто-то постучал в дверь. Он замер в ужасе. Липкий пот мгновенно покрыл его с головы до пят.

Стук повторился, и чей-то голос произнес:

— Хэлло, мистер Лонгмен? Я из полиции. Мне надо с вами поговорить.

Лонгмен взглянул на дверь — поцарапанную, небрежно окрашенную, наполовину прикрытую большим календарем с обворожительной красоткой, самозабвенно оценивающей сквозь полуприкрытые веки собственные прелести. Три стука. Три громких удара, властно призывающие простого смертного открыть. Как бы поступил Райдер? Райдер бы поступил так, как он велел поступать ему: открыть дверь и ответить на вопросы копа. Но Райдер не учитывал факт собственной смерти и то обстоятельство, что деньги были здесь, а не спрятаны в комнате Райдера, как предполагалось по плану. Почему он раньше не подумал об этих чертовых деньгах? Они были на нем, слава богу. Ну, плащ было объяснить легко — в квартире холодно. Но как объяснить отсутствие реакции на первые два стука? Если он сейчас откроет, коп, естественно, заподозрит, что он куда-то прятал деньги. Выхода не было. Он проиграл.

— Пустяковое дело, мистер Лонгмен. Откройте, пожалуйста.

Он стоял возле окна. Три стука. Окно. Не сдвигаясь с места, он потянулся к столу, взял шляпу и надел ее. По ту сторону двери было тихо, но он был уверен, что коп все еще стоит там, а раз так, то он может постучать еще раз. Лонгмен открыл окно, оперся о подоконник и медленно влез на него. В лицо пахнуло свежим ночным воздухом. Он шагнул на пожарную лестницу.

Детектив Хаскинс

Постучав в закрытую дверь, вы должны сразу же шагнуть в сторону, — тогда, если человеку придет в голову выстрелить сквозь нее, он в вас не попадет. Но тягостная тишина внутри была слишком заманчивой. Поэтому детектив Хаскинс приложил ухо к косяку и услыхал отчетливый скрип. Немножко мыла, подумал он, спускаясь по лестнице, потереть немножко мыла о петли, и он бы легко провернул все дело. С другой стороны, не утащи Слотта его язва домой, они бы отрезали сейчас этому малому пути к отступлению.

Он беззвучно спускался по ступенькам. Тебе так и не удалось научиться пользоваться лупой при обнаружении следов, но несколькими полезными вещами ты вполне овладел — хождение в обуви на резиновой подошве, к примеру. Ты также хорошо изучил конструкцию домов и знаешь, что под лестницей есть маленькая дверь, ведущая во двор.

Замок в двери был пружинным. Хаскинс повернул щеколду, приоткрыл дверь, проскользнул в нее и тихонько прикрыл за собой. Он очутился в маленьком внутреннем дворике. Его освещал лишь слабый свет из квартир. Он заметил на асфальте банановую кожуру и апельсиновые корки, старый журнал, несколько газетных страниц, сломанную игрушку. Не так уж плохо. Хоть раз в неделю здесь убирают. Шагнув в тень, он поднял голову.

Человек — Уолтер Лонгмен — стоял почти прямо над ним на кронштейне, державшем пожарную лестницу. Да брось ты, Лонгмен, сказал про себя Хаскинс, эти штуки всегда проржавевшие, слезай лучше вниз поскорее, а то шею сломаешь.

Лонгмен осторожно перенес ногу через железный поручень и пощупал ступеньку. Очень хорошо, подумал Хаскинс, теперь вторую ногу… Замечательно! Да, акробатом Лонгмена не назовешь, передвигался он под стать своему возрасту. Пожалуй, ему еще не приходилось надевать наручники на пятидесятивосьмилетнего вооруженного грабителя.

Лонгмена качало из стороны в сторону, руки судорожно цеплялись за металл лестницы, тело подрагивало. Казалось, он спускался через силу. Стыдно, подумал Хаскинс, такой матерый налетчик, а лестницы боится! Ноги Лонгмена тряслись, кулаки побелели. Он болтался на лестнице, словно куль.

Хаскинс следил за сжатой правой рукой. Как только пальцы расслабились, он вышел из тени. Позиция была выбрана правильно. Лонгмен сполз с последней ступеньки, и Хаскинс очутился точно нос к носу с ним. Лицо Лонгмена побледнело, глаза выпучились.

— Какой сюрприз! — сказал Хаскинс.

Роберт Ладлэм