В его присутствии я осмотрел комнату Лоретты, полку с книгами, ящики и закоулки письменного стола. Я не нашел «Эры Трухильо» и чего-либо подозрительного. Поиски я вел машинально, не веря в успех, тут нечего было искать. Разговор по телефону, при котором кто-то ссылался на меня, объяснял все.
— Где же она может быть, как вы думаете? Что это за рукопись, которую ей велели взять с собой? Кто знал об этой рукописи? — продолжал спрашивать Флинн.
— А она не сказала, что за рукопись?
— Нет. Не сказала. Но это была довольно большая рукопись, в двух пластикатовых папках, кажется, зеленых. Лоретта часто приносит и уносит разные рукописи. Я не придал никакого значения этому факту…
— Важнейшему факту, мистер Флинн. Так я предполагаю.
— Откуда вы знаете?
— Я ничего не знаю. Я сказал, что предполагаю.
— Это может иметь что-либо общее с похищением профессора Галиндеса?
— Вероятно, да.
— Он бывал у нас, у моей дочери, помогал ей собирать материалы для работы о Монтесуме… Вы встревожили меня этим предположением… Я еще не сказал вам, что работаю в Комиссии по делам Латинской Америки. Я так много знаю о подобных делах… Вы не должны удивляться, что я встревожен.
— Я вас понимаю, — сказал я, — Сам я тоже очень беспокоюсь. Но прежде, чем что-нибудь предпринять, мы должны дождаться Бисли. Вам раньше сообщали о похищении Галиндеса?
— Впервые я услыхал об этом от моей дочери, когда к нам позвонила жена профессора Галиндеса. Через несколько часов, раньше, чем появились сообщения в газетах, меня уведомили об этом официально. Я вице-президент Комиссии… Но с моей дочерью ничего не могут сделать? Правда, они ничего ей не сделают?
— Что вы предприняли по делу Галиндеса?
— По соглашению с прокуратурой штата приказал провести строжайшее расследование. В числе прочих, очевидно, займется этим майор Бисли, как эксперт по вопросам деятельности доминиканской разведки. Но лично я майора не знаю, я только читаю его отчеты, к сожалению, довольно часто. Бисли не скрывает фактов, а они ужасны. Вы не имеете представления, как доминиканские агенты расправляются с эмигрантами, а особенно с беглецами.
— Немного ориентируюсь.
— Трухильо, наверно, помешался от страха, и я просто не знаю, чем это кончилось бы для него, если б он не имел в своей полиции таких безжалостных и ловких людей. Его агенты действуют всюду, пожалуй, в любой стране, и убивают, не оставляя следов. Трупы — вот единственный след их присутствия. Если бы убитые не были эмигрантами из Доминиканской Республики, мы никогда б не дознались, почему они погибли… Вы не думаете, что они похитили мою дочь, чтобы меня шантажировать? Может, они хотят добиться, чтобы Комиссия сохраняла нейтралитет в деле похищения Галиндеса? Чтобы прекратили следствие?
— А вы бы пошли на это?
Флинн задумался: наверное, он впервые попробовал решить такую проблему. Потом тихо сказал:
— У меня только Лоретта, мистер Уинн, больше никого. Я отказался бы от этого дела, пускай его ведет кто-нибудь другой. Я старый, усталый человек, и если я когда-нибудь улыбаюсь, то лишь в присутствии Лоретты. Ну, кроме улыбки для газет… Вы же знаете, все политические деятели должны оптимистически улыбаться. Эта улыбка больше влияет на общественное мнение, чем провал того или иного предприятия…
Лоретта улыбалась примерно так, как Флинн перед фоторепортерами. Я смотрел на ее фотографию, стоящую на громадном письменном столе в кабинете сенатора — мы перешли туда после беглого осмотра ее комнаты. Рамка была сделана из узкой полоски буйволовой кожи. Лоретта на фотографии улыбалась, но глаза у нее были печальные.
— Может быть, вы все же решитесь что-нибудь предпринять! — нервно спросил Флинн, — Я ее отец, я не могу… Вы должны меня понять! Для вас это очередное дело, а для меня — одна-единственная дочь.
Я коснулся его руки.
— Еще чуточку терпения, мы должны подождать Бисли. Мне сегодня дали понять, правда, полуофициально, чтобы я не вмешивался в дела, которыми занимается разведка. Вы сенатор, и хорошо понимаете, что я не могу действовать ни вне закона, ни без согласования с официальными представителями закона.
— Но в данном случае мы имеем дело с беззаконием…
— Вы нервничаете, но ведь вы превосходно понимаете, о чем я говорю. С беззаконием мы имеем дело довольно часто, но это не повод…
— Я смог бы защитить вас.
Я поглядел ему в глаза и сказал:
— Нет, не обманывайте себя. Вы можете действовать лишь легальным образом, а те, которым не понравится мое вмешательство, могут прибегнуть к несколько иным приемам… Они даже были бы правы, поскольку предостерегли меня.
— Я в этом не разбираюсь. Думаю, что вы преувеличиваете. Где же он, этот Бисли?
Флинн тревожился все больше: его охватывал отчаянный страх за судьбу дочери.
«Он ее больше не увидит, — думал я. — Они в Штатах не занимаются шантажом и киднэппингом, а если б они и пошли на это, если б сказали ему, что дочь будет у них заложницей, и если б Флинн даже согласился на их условия, все равно они не дали бы ей вернуться к отцу, потому что ей пришлось бы возвращаться из какого-то места, где ее Держали, и от людей, которых она запомнит. Все равно, были они в маске или без маски — это следы, следы, которых нам хватило бы, а они ведь не оставляют следов.
Флинн сам сказал, что они не оставляют никаких следов, только трупы…»
Вошел майор Бисли. Почтительно поздоровался с Флинном, потом обратился ко мне:
— Это ты сказал, что звонить надо ко мне?
— Да.
Бисли повернулся к Флинну.
— Как это случилось?
Флинн еще раз повторил все, о чем я уже знал. Я тут был уже не нужен. Я попрощался с обоими и поехал домой.
— Мистер де ла Маса, — сказал Мерфи, — вы можете мне сказать, как обстоит дело с этим стариком на носилках?
Они летели над Багамскими островами. Справа проступили из туманной дымки массивы Андроса.
— Стариком? Почем вы знаете, может, он молодой человек, даже моложе вас?
— Я его не видел. Но такая беспомощная рухлядь на носилках всегда связывается у меня со старостью. Вы знаете, Октавио, меня это вовсе не касается, но как-никак стоит знать, что за балласт тащишь с собой.
— Выравняйте курс на Грэйт Инагуа, это как раз то, что вам нужно знать.
— Я лечу на Баракоа, как вы мне сказали.
— Держите на Грэйт Инагуа. И запомните, что у того, на носилках, рак горла. Ему сделали операцию в Нью-Йорке, но у него теперь несколько метастазов. Там, куда мы летим, есть знахарь из секты Боду; этот знахарь его вытащит из беды.
Мерфи проверил координаты. Они летели теперь на Грэйт Инагуа.
— Рак горла — это что, в переносном смысле? — спросил он. — Вы хотели сказать, что парень слишком много разговаривал и потому у него заболело горло?
— Мерфи, я ничего не говорю в переносном смысле. Я не знаю, откуда берется рак горла. Пока я заметил, что именно вы слишком много говорите. Что вас может интересовать, кроме платы за такую работу? Не стоит совать нос туда, где может и дыхание перехватить.
— Это чисто спортивный интерес. Я начитался в юности всяких историй о гангстерах и шпионах. Мне всегда казалось, что я один из тех энергичных американских ребят, которые либо ловят преступников, либо сами преступники, но такие, которых никто поймать не может. Я не думал о том, действуют они во имя закона или против закона: меня интересовали те, кто сильнее и умнее своих противников.
— Это мне нравится, Мерфи. В данном случае вы работаете на тех, кто сильнее и умнее. Об остальном не беспокойтесь. Когда мы приземлимся, вы ни о чем не спрашивайте и забудьте об этом человеке на носилках. Nada mas, — добавил он, — это все.
— Si, naturalemente, — сказал Мерфи, — да, разумеется.
— Le agradecera infinito… — ответил де ла Маса, — буду вам весьма обязан. Если вам захотят что-либо сообщить, сделают это без вопросов. Если нет, то все вопросы ни к чему не приведут.
«Да, — подумал Мерфи, — все вопросы могут ни к чему не привести». Он вспомнил Марту и ее нейлоновый полупрозрачный халатик, в котором она по вечерам входила в его комнату. Он задал ей сто вопросов, и на все она ответила, а все же не ответила на самый важный.
Сколько первоклассных девушек в этом проклятом мире, а он уцепился именно за эту одну! Господи, что с человеком творится, когда он забывает, что есть и другие первоклассные девушки! На какого дьявола все эти штуки, если потом мучаешься, уснуть не можешь и проживаешь последние деньги? «Боже ты мой, ну и шлюха эта Марта…» — пробормотал он чуть не вслух.
Он стиснул зубы и судорожно глотнул. Заморгал, чтобы отогнать туманную пелену, застилающую глаза, но никак не мог от нее избавиться.
— Вы нервничаете, — сказал де ла Маса. — Из-за девушки?
— А вы никогда не нервничаете? — вызывающе бросил Мерфи.
Октавио сказал:
— Мистер Мерфи, у меня не бывает неприятностей с моей девушкой. Она знает, что я сделал бы, если б имел из-за нее какие-нибудь неприятности.
— А что бы вы сделали?
— Она знает, мистер Мерфи.
14.
Я не мог заснуть. Если случилось то, что я предвидел, ответственность падает на меня — на меня и на Бисли. Можно ведь было сообразить, что они не хотят иметь никаких свидетелей и постараются уничтожить все, что связано с Галиндесом. Они боялись его книги, в которой Галиндес противопоставлял свои знания, свой гуманизм, свой моральный авторитет и глубокое чувство справедливости их варварству, их лицемерию, их звериной жестокости. Боялись потому, что мятежная мысль страшит тиранов больше, чем бунт. Против людей, даже вооруженных, у них есть танки и полицейские дубинки, но против непокоренного разума у них нет оружия.
Меня мучило чувство вины перед Лореттой и ее отцом, хоть в какой-то мере меня оправдывало и то, что мне запретили вмешиваться в дело Галиндеса, и то, что все же трудно было предвидеть такой трагический конец. Трагический, да, я уже понимал это…