Час спустя я возвращался в гостиницу. Въезжая на Пласа-Либертадор-Трухильо, где на пересечении Авенида Корринтес и Сан-Мартин находился «Космос», я заметил за рулем белого «ягуара» мужчину в светло-желтой спортивной куртке и соломенной шляпе. Не включая мотора, я остановился у начала узкой улочки Ла-Пас.
«Ягуар» резко рванулся вперед. Я решил ехать следом за ним, однако, пока я огибал площадь, между моим «фордом» и «ягуаром» внезапно вклинился военный джип. В нем сидели два офицера доминиканской пехоты. Джип ехал за белым автомобилем, соблюдая интервал в десять метров. Что за человек в соломенной шляпе сидит за рулем «ягуара»? Было ясно, что это не Мерфи. Еще на площади, когда наши машины поравнялись, я успел увидеть темное морщинистое лицо водителя.
Вначале я решил, что принимаю участие в волнующей погоне, однако вскоре заметил, как человек в соломенной шляпе оглянулся, проверяя, кто за ним едет, и, увидев офицеров в джипе, быстро махнул им рукой. Значит, они действуют согласованно. Оба автомобиля сохраняли между собой прежнее расстояние; «ягуар», который мог развивать скорость сто восемьдесят километров в час, и не собирался удирать от джипа, способного выжать не более ста километров.
Мы миновали грязные предместья и убогие бараки складов и ехали теперь вдоль берега Карибского моря в направлении Сан-Петро-де-Макорис и Ла-Романы. С севера расстилалась беспредельная равнина, занятая плантациями сахарного тростника; за ними, почти не видимые отсюда, тянулись рощи банановых деревьев.
Когда мы выехали из предместья Сьюдад-Трухильо, другие машины уже меня не загораживали. Чтобы водители обоих идущих впереди автомобилей не могли догадаться, что за ними следят, я уменьшил скорость. На некоторых участках изрытой выбоинами дороги я порой терял их из виду, однако это меня не беспокоило. Я понял, наконец, смысл поездки: человек в соломенной шляпе собирается куда-то отогнать «ягуара» Мерфи и вернуться в город на джипе.
Промелькнуло несколько легковых машин и грузовиков. Я не рискнул воспользоваться их прикрытием, понимая, как опасно приближаться к джипу. На прямом отрезке пути я отстал на несколько километров.
Внезапно я увидел, что джип вернулся назад. За рулем сидел человек в соломенной шляпе и светлой куртке, на заднем сиденье — один из офицеров доминиканской пехоты. Второй, очевидно, был оставлен возле «ягуара». Я прибавил газу и разминулся с джипом на большой скорости, низко склонив голову над рулем. Никто в машине не обратил на меня внимания.
Когда я обернулся, джип уже скрылся за поворотом дороги. Теперь я ехал медленно, осматриваясь по сторонам, заглядывая даже в просеки в густых зарослях тростника.
Еще двести метров, и я увидел машину Джеральда. Она стояла на краю крутого обрыва. Я остановил «форд», вылез и заглянул вовнутрь брошенного «ягуара». На переднем сиденье валялись две бутылки виски: одна пустая, другая наполовину опорожненная; рядом лежали зеленые кожаные перчатки и офицерская фуражка летчика доминиканской авиакомпании. Ничего больше в машине я не обнаружил. Офицер, которого здесь оставили, должно быть, куда-то отошел.
Я задержался на краю пропасти над врезающимися в нее слегка закругленным клином водами Карибского моря ‘и обратил внимание на несколько блестящих синих полос, пересекающих поверхность воды. Это были акулы. Целая стая кровожадных чудовищ крутилась возле самого берега; подпрыгивая в волнах, они ударялись о скалы, и их светлые животы сверкали на солнце.
Я понял, что тела Джеральда сюда не выкидывали. Машина была оставлена несколько минут назад, и, если б акулам только что швырнули труп, я должен был непременно увидеть окрашенные кровью волны, клочья одежды, какие-нибудь остатки, из-за которых шла бы драка. Ничего подобного я не заметил — грозные людоеды резвились, как дельфины.
Убедившись, что за мной никто не следит, я отправился в обратный путь, и только тогда из-за отдаленной скалы появился офицер, которого оставили на страже. Мне следовало как можно скорее связаться с Этвудом — с сегодняшнего дня он начал официально выступать в роли руководителя комиссии Государственного департамента.
Оливейра вошел в кафе «Альмендра» и приблизился к столику, за которым возле неподвижной и сонной Хуаны Манагуа сидел Октавио де ла Маса.
Подскочившему официанту он сказал:
— Двойной охен.
Когда официант отошел, Октавио вынул из кармана газету «R.L.T.M.» — официальный орган Доминиканской партии. Название газеты складывалось из четырех букв, являющихся инициалами диктатора: Рафаэль Леонидас Трухильо и Молина и одновременно было сокращение девиза пользующейся некоторым влиянием, впрочем, единственной правящей партии: Rectitud, Libertad, Trabajo, Moralidad R.L.T.M.
— Читал? — спросил он.
— Нет. Что ты там нашел?
— Хочешь посмотреть?
— Прочти вслух. Хуане тоже хочется послушать.
Октавио раскрыл газету на второй странице, свернул ее вчетверо и, положив перед собой на столике, вполголоса прочел:
«Вчера в середине дня трагически погиб летчик доминиканской авиакомпании, американский подданный Джеральд Лестер Мерфи. Обеспокоенные власти Доминиканской Республики энергично приступили к расследованию».
Манагуа вздрогнула. Ее тяжелые веки приподнялись, открыв слегка расширенные зрачки. Она поглядела на Октавио.
— Оливейра, — сказал Октавио, — о том, что ты сейчас услышишь, никому ни слова. Вчера я разговаривал с Мерфи. [6]
— Ты думаешь, он жив?
— Не знаю.
— Зачем они впутались в такую опасную историю? С ума сошли, что ли?
— Мерфи хотел уехать. Он спрашивал у меня, нельзя ли расторгнуть контракт. Он во что бы то ни стало стремился уехать.
— Мне он тоже об этом говорил.
— Когда?
— Последний раз неделю назад.
— Почему же ты ничего не сказал? Ты ведь знаешь, что обязан был так поступить.
— Октавио, не бери на себя слишком много. Я ничего не стал сообщать, так как объяснил Мерфи, что удирать нет смысла.
— Ты так убедительно объяснил, что позже он с тем же обратился ко мне.
— И ты… Мерфи подал официальное заявление?
— Нет. Он только спросил у меня, имеет ли право расторгнуть контракт или, по крайней мере, взять отпуск для свадьбы с Гарриэт.
— А ты?
— Я сказал, что он свободный человек, американский гражданин, и никто не может ему запретить…
— Октавио, но ты же знал, что это вранье. Он не мог уехать отсюда.
— Если бы я сказал, что ему никогда больше отсюда не удастся уехать, он немедленно удрал бы. А мы с тобой поплатились бы за это.
— И ты пошел к Аббесу.
— Да. Жаль, что ты меня не предупредил. После такого донесения и отца твоего, и сестру выпустили бы из тюрьмы. Аббес только ждал какого-нибудь доказательства твоей лояльности.
Оливейра отвернулся, поглядел на небо, потом на улицу и потянулся за рюмкой. Крутя ее в пальцах, он сказал:
— Не будем об этом говорить. Мне не нравится роль предателя.
— Речь идет не о предательстве, а о верности.
— Чтобы спасти своих близких за счет других? — спросила Манагуа. — Хулио не сможет заплатить такую Цену.
— А ты не вмешивайся, — сказал де ла Маса.
— Не будем об этом говорить, — повторил Оливейра. — Я считал, что Джеральда не тронут до приезда Гарриэт. Они собирались пожениться, и тогда нетрудно было бы выдумать сказку о том, что Мерфи ее соблазнил, обещал жениться, а потом бросил. Можно было бы написать: «Доведенная до отчаяния Клэр пришла к неверному любовнику и перерезала ему горло его собственной бритвой, которую предварительно захватила в ванной, — декламировал Оливейра, подражая стилю бульварной прессы. — При виде бьющей фонтаном из горла крови несчастная девушка обезумела и выбросилась из окна гостиницы; смерть наступила немедленно».
— У тебя слишком длинный язык, Хулио, — сказал де ла Маса.
— Но мой вариант получше вашего.
— У тебя язык в два раза длиннее, чем следует.
— Уж не собираешься ли ты сообщить об этом Аббесу?
— Я шучу.
— Октавио, почему ты притворяешься возмущенным? — спросила Манагуа. — Безусловно, им придется выдумать какую-нибудь басню о смерти Джеральда. Они вечно придумывают всякие небылицы.
— А ты не вмешивайся, — сказал де ла Маса.
Оливейра спросил:
— Что означает это сообщение о его смерти?
— Мы получили сведения о том, что Гарриэт не прилетит в Трухильо. Якобы она заболела на обратном пути, в Буэнос-Айресе. Мы послали туда человека. Как будто, Мерфи тоже собирался в Буэнос-Айрес, а телеграмму в Форт-Лодердейл во Флориде послал для отвода глаз. Туда на всякий случай тоже поехал наш человек. Гарриэт, очевидно, знает не меньше Мерфи, он все ей рассказал. Это никуда не годится. Галиндес еще у нас.
Оливейра с маху опрокинул в рот содержимое рюмки.
— Ты нервничаешь? — спросил де ла Маса.
— Я подумал об этой фразе в газете: «Обеспокоенные власти Республики энергично приступили к расследованию».
— Ну и что с того? Они должны были так написать.
— Госдепартамент США потребует выяснить имя убийцы. Разразится буря, вот увидишь.
— Ну и что тогда?
Оливейра наклонился над столиком и тихо произнес:
— Тогда найдут какого-нибудь убийцу, придется найти. А знаешь, где его будут искать?
Хуана Манагуа прикрыла глаза.
— Октавио, — сказала она. — Хулио прав.
Де ла Маса побледнел и так же наклонился над столиком, как минуту назад Оливейра.
— Ты прав, Хулио, — сказал он.
— Ты боишься, верно? — шепотом спросил Оливейра. — Боишься?
— За тебя, Хулио. Я принадлежу к посвященным, меня не тронут.
В посольстве США в распоряжение Даниэля Этвуда отвели просторное помещение; в одной из комнат конгрессмен устроил свой кабинет.
Меня он принял немедленно. Я рассказал о том, что видел в Бухте Акул — так называлось место, где человек в соломенной шляпе оставил «ягуара».