— А вы хотите, чтобы я порвала с Мареком? — спросила она после минуты молчания. — Или вы думаете, — снова минута колебания, — что я имею по отношению к вам какие-нибудь… серьезные намерения? Так я никогда не причиню вам никаких хлопот.
— Пани Галина, поверьте мне…
— Не верю! — отрезала она, — Я в самом деле ни с кем не встречаюсь, жду только вас. Но сколько же можно ждать?
— Пока не закончу следствие по делу Зомбека. Хорошо?
— А вы уже напали на след убийцы, правда?
— Если всем начну рассказывать, то снова его потеряю.
Мы теряли след Броняка. Об этом свидетельствовали рапорты, поступающие в управление.
Первое донесение прислал патруль милиции из Быдгоща: на десятом километре перед городом в кювете был найдет мужчина в бессознательном состоянии. Многочисленные ушибы, поверхностная рана головы, опьянение, вызванное каким-то дурманящим газом или наркотиком. Пострадавший находится в Быдгощской больнице под наблюдением.
— Вашим или врача? — спросил я.
— Врача, — ответил офицер из Быдгоща.
И следующее сообщение:
— Раненый дал показания о случившемся. На шоссе Варшава — Быдгощ он подсадил какого-то человека. Тот чем-то одурманил его, скорее всего газом из зажигалки, а потом оглушил и выбросил из машины.
— Куда добирался тот человек?
— Он уговаривал водителя сменить маршрут, обещал хорошие деньги. Очень спешил в Гданьск и просил подвезти его до Грудзяжа.
— Портрет?
— В словесном портрете, сделанном по показаниям водителя, не хватало нескольких деталей. Только тогда, когда мы показали шоферу фотографию Броняка, он сказал, что это тот самый человек.
— Каково состояние раненого?
— Через несколько дней «его уже можно будет выписать. Мы предприняли на своем участке розыск грузового автомобиля-рефрижератора, принадлежащего Рыбной Централи. Уведомили об этом также Грудзяж и Гданьск.
Я передал содержание разговора майору. У него сидел поручик Витек.
— Ну, видишь, — сказал майор. — На других тоже можно полагаться. Если бы не этот быдгощский патруль, ты бы так ничего и не узнал о бегстве Броняка.
— Человек, который убегает, — ответил я, — не будет оставлять за собой таких явных следов, как оглушенный водитель из украденной машины. Это даже не след, а живой свидетель. Думаю, Броняк сделал это нарочно.
— Вполне понятно, — заметил Витек. — Шофер сообщил, что Броняк хотел как можно быстрее попасть в Гданьск или в Грудзяж. Он ему отказал. И поскольку Броняк был ограничен во времени, ему не оставалось ничего другого, как избавиться от водителя. Поэтому нужно прежде всего блокировать именно Грудзяж и Гданьск.
Я позавидовал той чудесной самоуверенности поручика, с какой он всегда высказывал свое мнение.
— А как ты думаешь, — спросил я его, — почему же в таком случае Броняк не забрал документов шофера и не убил его? Он должен был знать, что мы сразу же начнем преследование, как только кто-нибудь обнаружит в кювете тело водителя.
— Есть две причины, — ответил поручик, — по которым Броняк не убил шофера.
— Всего две? — улыбнулся майор.
— Первая из них, — продолжал Витек, — Броняк просто слабо ударил. Спешил, нервничал, может, контролировал руль. А вторая та, что он боялся убить шофера. В случае, если мы его поймаем, с чем он должен был считаться, не хотел отягощать себя еще и убийством. По-моему, логично.
— Добро, — сказал майор. — Может быть, и так. Но есть и третья причина: Броняк специально ударил шофера так, чтобы его не убить. Он хотел, чтобы тот мог дать показания после того, как очнется.
— Не понимаю, — пожал плечами поручик. — С какой стати?
— Через шофера он собирался уверить нас в том, что поехал в Грудзяж или в Гданьск. Что ты об этом думаешь? — обратился майор ко мне.
— То же, что и ты. И еще одно: если Броняк рассчитывал, что водитель очнется достаточно скоро, то, очевидно, планировал бросить машину Рыбной Централи через несколько минут. Только таким образом он мог свести к минимуму риск быть пойманным и быстро скрыться от преследования, направив его в Грудзяж и Гданьск. Я хотел бы немедленно вылететь в Быдгощ вместе с сержантом Клосом. Ты должен дать мне шанс лично взять Броняка. Шеф сказал…
— Я знаю, что сказал шеф. Добро, поезжай.
Мы с Клосом полетели в Быдгощ.
Броняк проверяет, не едет ли кто за ним, после чего сворачивает с шоссе на боковую дорогу. Через несколько минут он выезжает на лесную просеку, проложенную среди редких деревьев. Загоняет машину в рощу орешника и глушит мотор.
Опирается руками в тонких перчатках на руль и сидит неподвижно, уставившись невидящими глазами в какую-то точку за лобовым стеклом кабины. Это оцепенение длится минуту, не больше. Броняк приподнимает рукав пиджака и смотрит на часы.
Потом вынимает паспорт, выписанный на другую фамилию. Внимательно рассматривает фотографию, особенно усы и баки, которых он не носит. В портфеле из черной кожи находит пластмассовую коробочку с гримом и усами. Приклеивает их над верхней губой, наблюдая в зеркальце за каждым движением и сравнивая результаты с изображением на снимке. Затем изменяет прическу, укладывая волосы назад. Все это он делает старательно и спокойно, словно актер, гримирующийся перед спектаклем.
Закрывает портфель, приглаживает волосы и поправляет узел галстука. Вынимает из замка зажигания ключ, с которого свисает оловянный амулет в виде подковы. Выходит из машины и захлопывает дверцу. Ключик с подковой выбрасывает в кусты. Напоследок снимает перчатки, надевает плащ, еще раз смотрит на часы и уходит.
На аэродроме нас ожидала черная «Варшава» из городского управления милиции. Мы поздоровались с инспектором и сели в машину; сержант занял место рядом с водителем. «Варшава» помчалась в сторону шоссе, на котором был обнаружен оглушенный шофер холодильника.
От инспектора мы узнали, что совсем Недавно патруль милиции наткнулся на брошенную машину Рыбной Централи. Ее нашли в роще, в двух километрах от Быдгоща.
— Теперь уж Бронях не подсядет ни в одну машину, — сказал сержант. — Либо осядет в Быдгоще, либо улизнет ближайшим поездом.
Бронях ушел на поезде.
Он сидит в расхлябанном вагоне первого класса возле узкого окна, рама которого неутомимо дребезжит.
Из портфеля он вынимает газету, разворачивает ее и читает. В соседнем, также распахнутом настежь, купе галдят двое пожилых мужчин, заигрывающих с молодой женщиной. То и дело раздается ее глубокий гортанный смех.
— Да ну вас! — вскрикивает развеселившаяся пассажирка. — Вы меня уморите, ну вас!
Броняк складывает газету и снова прячет ее в портфель. Смотрит в запыленное окно. Стекло отражает его спокойное лицо и слабую, едва заметную усмешку.
— Этих поездов здесь, должно быть, до чертовой матери, — сказал сержант.
— Однако Броняк выбрал только один из них.
— То-то и оно. Если бы он выбрал все сразу, было бы намного легче.
Я напомнил, что, согласно показаниям водителя, Броняк оглушил его около шестнадцати часов. Притормаживая, чтобы прикурить сигарету, которой угостил его Броняк, шофер посмотрел на часы и хорошо запомнил время.
— Теперь мы можем подсчитать. За десять километров до Быдгоща Броняк выкинул из машины водителя. За два километра бросил саму машину. Эти восемь километров он проехал за восемь или десять минут.
— А может, он жал на все сто?
— Торопился, конечно, но все же не рисковал. Поэтому прибавь к шестнадцати часам десять минут на то, чтобы доехать до места, где была найдена машина. И добавь еще двадцать или тридцать минут, чтобы дойти от этого места до быдгощского вокзала. Мы должны проверить, какие поезда и куда отправляются оттуда после шестнадцати тридцати.
— Ну, значит, не так все плохо, как я думал, — согласился Клос, — Это ты хорошо рассчитал.
Броняк сидит в пригородной забегаловке недалеко от Старогарда. Над входом в заведение надпись: «Закусочная». Кроме него, здесь — в противоположном конце зала — только старая женщина в трауре. Из динамика, соединенного с местным радиоузлом, слышится песня в исполнении Доменико Модуньо. О луне, о любви и о лазурном море…
Броняк с усилием глотает кусок подгорелой яичницы. Потом отставляет тарелку и кладет в нее выщербленную алюминиевую вилку. Официантка с черными волосами и чересчур красными губами подает ему кофе в баночке из-под горчицы.
Броняк бросает в кофе кусочек сахара. Смотрит на часы, уже третий или четвертый раз.
На вокзале я показал фотографию Броняка в управлении службы пути. Показывал я ее и кассирше, и дежурному милиционеру, и даже женщине, продававшей газеты и папиросы в вокзальном киоске. Этого человека не видел здесь никто. Не видели его ни официанты в ресторане, ни носильщики на перроне.
Я поговорил с дежурным по вокзалу: после шестнадцати тридцати отошло три поезда — один в Варшаву, второй в Старогард, где можно пересесть на поезд до Щецина.
— А третьим тоже можно доехать до Старогарда?
— Та ясно, що можно, — ответил дежурный с явным львовским акцентом. — Тильки тогда йому треба буде робыты дви пересадкы.
Я вернулся в машину, где ждал сержант Клос.
— Ну и что? — поинтересовался он. — Тепло или холодно?
— Холодно, — ответил я. — Поехали в Щецин.
— Играешь втемную?
— С завязанными глазами. Поехали, только так, чтобы захватить Старогард. Были какие-нибудь новости из Центра?
— Ничего не было.
Сержант свернул в сторону щита, указывающего на Щецин.
Неожиданно я подумал о том, что меня уже совершенно не волнует, найду ли Броняка лично я. Вылетая из Варшавского аэропорта, я только и думал об этом как о способе реабилитации. Теперь это уже не имело никакого значения. Просто кто-то из нас, кто-то из нескольких десятков людей, выслеживающих сейчас Броняка, должен его задержать. Неважно кто.